Может быть.
Мог я дать команду на отход или просто отключить рации? Мог. Одетые в черное люди заподозрили бы неладное, и ушли, но только в следующий раз они явились бы подготовленными намного лучше. Явились бы. Но теперь они разве больше не придут?
Мог я вывести из строя оружие? Мог. У одного, двух, но не у всех, иначе те же подозрения и тот же результат. Что я мог? Не допустить трагедии. Не допустил?
Что-то теплое покатилось по моей щеке. Где-то на грани сознания заливисто засмеялись, а в парке капли другого цвета длинной дорожкой падали в траву и цветы. Шипя и ругаясь, черные люди тащили убитого и рычащего сквозь зубы раненого, сквозь кусты.
Скатилась еще одна слеза. Я машинально провел ладонью по лицу, посмотрел и вытер рот с оставшимся в нем соленым вкусом крови.
— Что, беби, — Лу игриво подмигнула. — Понравилось? Лучше, чем с мальчиками?
— Так же противно, — глухо произнес я.
— О, так у нашей крошки богатый сексуальный опыт. — Вторая из ирокезов изумленно вскинула брови. — Расскажи нам о нем, ведь мы твои лучшие подруги.
На мои плечи легли ладони. Сколько можно?
Острые наманикюренные ногти вкрадчиво впились в кожу сквозь тонкую ткань, волос коснулся томный выдох дорогих сигарет и виноградного вина.
— Ах, Бобби, шалунишка...
Ногти вонзились сильнее, я почувствовал, как потекла кровь. При виде следов на рубашке посторонний человек мог решить, что я весь вечер таскал на плечах сову, ту, что провожала сейчас взглядом торопливо отъезжавший черный микроавтобус.
У главных ворот коротко взвыла сирена полицейской машины.
Слишком поздно и теперь уже совершенно бесполезно.
— С днем рождения, Бобби.
Ладонь обхватила подбородок, не давая возможности уклониться, да я и не пытался. На горьком опыте сегодняшнего вечера я понял, что сопротивление только раззадоривает еще больше. Наиболее яркие впечатления я получил от двух первых поцелуев, остальные выглядели лишь блеклыми повторениями с незначительными вариациями. Сейчас это навевало скуку, не более. Но одно у меня действительно неизменно вызывало рефлекторное беспокойство. Без различия, слева ко мне подходили, или справа, голову мне поворачивали движением, очень похожим на сворачивание шеи.
Надвинулось лицо. Сквозь полуопущенные ресницы блестели глаза, они с насмешкой следили за моей реакцией. Стоящая сзади медленно повела ногтями, раздирая мою кожу, и ее ноздри с едва заметными следами белого порошка возбужденно задрожали. Действительно, реально 'отпадных чувих' нашли друзья друзей моего старшего брата. Пять лет разницы, в полтора раза больший вес, двукратное превышение силы. Что я могу? Вообще-то я могу заорать и прекратить балаган. Могу, но очень хочется понять, зачем это все?
Я закрыл глаза и попытался расслабиться. Зрители восторженно заорали, зааплодировали. Девчонка нехотя выпустила из зубов мою губу, медленно выпрямилась, лениво посмотрела мне в лицо и наотмашь влепила пощечину. Моя голова мотнулась, как от удара дубиной, в глазах потемнело. Зрители засвистели и завопили с новой силой.
С трудом переводя дух, я посмотрел на старшего брата. Не укоризненно или негодующе, даже не жалобно — так было в начале — я просто хотел понять, зачем ему понадобилось это шоу.
На лице именинника висела кривая улыбка, напоминающая перекошенную вывеску типа: "Ах, как мне весело!", прибитую к темному и мрачному дому. Что же прячется у него на чердаке, какие дохлые крысы?
Плечи жутко горели, возможно, эта ненормальная красавица предварительно натерла ногти солью или чем-нибудь похуже.
Я осторожно встал, меня трясло. Нет, хватит, дальше пусть развлекаются без меня. Я готов плясать под его дудку, ведь сегодня его особенный день рождения и все такое, но переходить некоторые границы бывает просто опасно для жизни.
Три мои комнаты располагались на третьем этаже, обычно это довольно неудобно из-за расстояния, которое приходится преодолевать, но сегодня я был несказанно этому рад. Чем дальше от дикого сборища "школьных друзей", тем лучше, единственно жаль, не на чердаке.
Я прикрыл дверь, устало привалился к ее прохладной резьбе и закрыл глаза. Слишком слабое тело, слишком расшатанные нервы, слишком долго до полуночи. Я нащупал ключ, провернул. Замок громко щелкнул, его похожий на крючок язык зацепился за вторую створку. Смешная иллюзия защиты.
Достав из шкафа чистую одежду, я побрел через комнаты, словно старая заморенная кляча. Где-то так оно и есть. Тяжелый сегодня день, единственное в нем хорошее, что заканчивается.
В спальне я включил свет и с усилием откатил громадную дверь матового стекла. На сделанных под слюду стенах запрыгали искры отражений.
Доставшаяся мне в наследство ванная комната больше напоминала пещеру и пещерный человек, обитавший здесь прежде, больше всего любил две вещи. Первое — очаровывать ее видом многочисленных подружек, а вторая... Вторая? Кататься на Понтиаке.
Я зашипел от боли, отдирая от плеч успевшую присохнуть рубашку, бросил ее на пол.
Я безуспешно пытался смыть раздражение, перемешанное с глухой тоской, копившееся который день из-за постоянных неудач. Вяло одевшись, я выключил свет в ванной комнате и обессилено повалился на необъятную кровать. Казалось, я попал в широкие заботливые ладони. Они бережно подхватили, а через мгновение, будто играя, подбросили в воздух, мягко поймали и подкинули опять.
Широко раскинув руки, я отрешенно глядел, как среди резного изголовья вспыхивают и гаснут темно-желтые блики света.
— Так вот, оказывается, где ты живешь. — Спокойно произнесли рядом.
От испуга я едва не свалился с кровати. Рядом стояла Венди. М-да, неприятности продолжались. Я нервно покосился на дверь ванной. А впрочем, какая мне разница?
Девочка на несколько лет старше, но одного со мной роста и поэтому выглядящая куда младше своего возраста, стояла за широким диваном, очень похожим на разлегшегося посреди комнаты бегемота. Ее руки мирно покоились на высокой спинке, и будто гладили толстый загривок. На кожаном сидении лежал раскрытый альбом с фотографиями. Заметив мой взгляд, дочка Грегори невозмутимо обошла диван, села и взяла альбом.
— Знаешь, — она очаровательно улыбнулась, — мне случайно попались твои фотографии.
Ну да, угрюмо подумал я, альбом выпрыгнул из шкафа и подбежал к тебе на ножках. В комнате с выключенным светом.
— И что меня поразило... — Венди склонила голову на бок, подыскивая слова и продолжая глядеть на меня с выражением неприкрытого интереса. — Ведь он очень странный, твой альбом.
— Странный? — Ледяным голосом переспросил я. — Чем?
— Всем. — Дочка Грегори молчала несколько ударов сердца, затем чуть улыбнулась. — Например, запахом.
Я счел за благо промолчать.
— Серьезно. — Она опустила лицо к кожаному переплету. — Попробуй.
Я подозрительно посмотрел на нее. Сегодня мне розыгрыши определенно надоели. Я нехотя подошел, сел рядом, наклонился. Наши волосы перемешались. Запах альбома ничем выдающимся не отличался, но Венди... Она пахла луговой свежестью, травой и чем-то необъяснимым, но очень приятным. Я поднял глаза. Она так странно смотрела на меня, что я похолодел в предчувствии поцелуя, неизвестно какого сегодня по счету. Сколько можно, честное слово.
А ведь она очень красива, вдруг подумал я.
Вспомнилась первая встреча, ее слишком пристальный для незнакомого человека взгляд, этот факт меня тогда не на шутку обеспокоил. А при ответном визите семейства Монтгомери семейству Грегори я впервые натолкнулся на именно такое выражение ее глаз. И тогда же я в первый раз заметил красное от злости лицо старшего брата, он понял намного раньше, говорят, ревность лучший подсказчик. Все стало на места. И отчего старший брат подговорил приятелей вырядиться и изобразить саму крутую тусовку, и почему учредил приз в двести долларов за лучшую шутку надо мной. Значит, зря я удивлялся вспышкам беспричинной ненависти, повод, оказывается, был.
— Какая странная вещь, — тихо сказала Венди, и я вздрогнул, настолько был уверен в ином развитии ситуации. — В альбоме ни одной твоей детской фотографии. Тебя что, в детстве не фотографировали?
— Фотографировали, — мой голос охрип помимо воли.
— Так, где же они?
— Вероятно, остались там, где я был раньше.
— И где же именно?
Я неопределенно пожал плечами, прекрасно поминая, куда она клонит.
— Странный альбом, — повторила она с удовольствием и немного отодвинулась, мне показалось, с облегчением. — И вообще, все как-то странно. У твоей приемной матери брат, пропадавший невесть, где более пятнадцати лет. И вот вдруг у него оказывается сын, которого он передает на воспитание с правом усыновления. А за месяц до этого ее родной сын, старший брат Роберта, — дочка Грегори небрежно показала на пол, — погибает при не совсем понятных обстоятельствах.
Она сделала паузу, ожидая, что я вмешаюсь. Но я слишком хорошо знаю ловушки подобного рода, не зря говорят, молчание золото.
— Знаешь, малыш, — как не в чем ни бывало, продолжила Венди, — семейная жизнь таких воротил бизнеса как наши папочки, интересует очень и очень многих. И уж тем более, — она язвительно усмехнулась, — подобные странности. Я знаю, что несколько репортеров хотели раскрутить эту историю. И в результате одного уволили, знаешь, вот так вот запросто, а у второго разорилась газета, причем в другие его ни с того ни с сего брать почему-то не захотели.
Я едва не улыбнулся. Венди внимательно на меня посмотрела, словно старалась догадаться, о чем я размышляю.
— Зато третий передумал, — медленно произнесла она. — И через месяц купил яхту.
Я слушал с неподдельным интересом. На самом деле "любопытствующих" нашлось намного больше. Она будто услышала.
— Был и четвертый. С ним вообще настоящая детективная история. Его пытались запугать, подкупить, потом обчистили квартиру, украли рукописи, сожгли машину, а самого избили. Такой вот боевик.
В описанном леденящем кровь произволе виноват уже не я, а приемный отец, вернее, нанятое им частное агентство, сработавшее на удивление бездарно. Впрочем, промашки бывают у всех, в том числе и у меня. С другой стороны, важен результат.
— Но есть люди, — дочка Грегори гордо улыбнулась и судя по любви в голосе, говорила о себе, — которые привыкли знать все. И вот они выяснили... — Она опять взяла паузу, на сей раз для пущего эффекта. — Выяснили, что никакого сына у непутевого брата не было, а был договор между ним и мистером Монтгомери о записи на фамилию брата некоего Уилла, впоследствии переименованного в Джона. Тогда возникает естественный вопрос: откуда же взялся этот некий Уилл? И как его настоящая фамилия? И вот здесь и начинается самое интересное.
Я почувствовал, что у меня задрожали руки. Это еще ничего, тело может выкинуть и не такой фокус.
— Случается цепь прелюбопытнейших событий. — Тон девчонки очень неприятно напоминал голос бывшего следователя, с которым мне спорадически приходилось иметь дело. — Некто проникает в папин офис и проделывает кое-какие махинации с документами. — Здесь у нее прозвучало уважение пополам с завистью. — После чего начальник охраны и треть службы оказывается без работы. Однако "некто" сумели опознать и заинтересовались им всерьез. Знаешь, Джон, — Венди придвинулась и мягким движением положила ладонь мне на руку. — Мне его жалко. Он влез в очень большой и очень нехороший скандал. Что с тобой? — Она сжала пальцы. — Ты весь трясешься.
— Я... замерз.
Я почти ненавидел это маленькое дрожащее тельце с дерганой психикой. Когда оно мне досталось, нервную систему я оставил в неприкосновенности, думал, дурак, будет веселее. С какой-то стороны, оказался прав.
— Несчастный малыш, — дочка Грегори нежно погладила меня по голове и ее пальцы чуть дрогнули. Как интересно. — Ты даже не представляешь, как мне тебя жалко. И не только потому, что ты замерз, бедненький. Дня через два придут данные на... — Она печально вздохнула. — На тебя. Настоящие. А потом... Папочка не прощает, когда проигрывает. Он из-за этого даже в казино ни разу не ходил. Папуля опубликует историю твоей жизни, причем в самом неприглядном виде, может, и приврет кое-где. И мистер Монтгомери нескоро сможет отмыть семейный герб, если вообще сможет. Тебе что-нибудь говорит имя Джулиан? Это чтобы ты не подумал, будто я вожу тебя за нос.
Джулиан, знал я такого, полусумасшедший священник, пять лет назад пытался меня поймать, уж не знаю, из каких побуждений. Вот только что он может знать о моем усыновлении и главное, откуда? Происходит нечто, неизвестное мне. Любопытно.
— Папа получит информацию через пару дней, это связано с деталями сделки. Но у меня есть возможность ее придержать. — Девочка оценивающе посмотрела на меня и прибавила: — на любой срок.
Звучало заманчиво, столь заманчиво, что я всерьез призадумался, а не ловушка ли. Вот так, ни с того, ни с сего, надуть родного папочку ради случайного мальчишки. Скажем откровенно, слишком большой подарок, вроде старой козы, привязанной на поляне. Осталось выяснить, на каком дереве засел охотник.
— Значит, — медленно, вслушиваясь в собственный голос, проговорил я, — ты готова сделать это потому, что тебе меня жалко?
— Жалко. Но не только поэтому. — Венди натянуто улыбалась, будто растягивала губы пальцами. — В обмен я хочу узнать кое-что.
Ага.
— И что это?
Она глубоко вдохнула, стараясь набрать как можно больше воздуха, и скороговоркой понесла:
— Как ты попал в офис, как открыл сейф, как смог вскрыть коды доступа и главное, провернуть аферу с переводом, ведь именно поэтому мой папочка продал твоему папочке контрольный пакет "Генезис". Насколько я знаю, подобный перевод в принципе невозможен. Папочка говорит, ты или невероятный гений, или...
— Или? — Вопросительно повторил я.
Девочка перевела дух и смерила меня неожиданно хмурым взглядом.
— Или за тобой кто-то стоит. И это никак не твой приемный отец.
— Почему? — Тихо произнес я.
Она сделала гримасу, типа: "что за банальности".
— Масштаб не тот. Только ты не обижайся, ладно?
Какая умная девочка, просто не по годам. Вот за ней-то стоят наверняка и скорее всего как раз ее папочка. Интересно, сколько времени он ее натаскивал? Только папуля не знает, что за два дня, вернее, две ночи, я избавлюсь от любых документов и свидетелей. Документы сожжем, память сотрем; велика ли важность вызвать повышение температуры, да заблокировать кое-какие мозговые связи. Конечно, получится топорно и скорее всего, из памяти исчезнут не только нужные мне воспоминания, но, как говорится...
— Каким образом ты в состоянии придержать информацию, предназначенную для своего отца? — Я сделал паузу. — Тем более, на любой срок?
Венди напряглась, ее подбородок гордо вздернулся.
— Я думаю, это мои проблемы, — отрезала она.
Я улыбнулся, и ее глаза недобро вспыхнули. Похоже, дочка Грегори относится к себе с очень большим пиететом.
— А гарантии? — Вопросил я, бесстрастно глядя в потолок.
— Мое слово, — величественно проговорила она.
