Непосредственно к этой местности прилегали скотные дворы и бойни, где в 1871 году городские власти решили упорядочить скотобойное дело и стали сооружать комплекс Городских боен по самым современным тогда представлениям. В результате за Спасской заставой всего за три года (к 1874 году), благодаря городскому голове Николаю Алексееву, вырос грандиозный комплекс — не только бойни и скотопригонный двор, но и салотопенный, кожевенный, альбуминовый заводы. В то время они считались лучшими в Европе городскими скотобойнями. Бойня включала в себя: более пятидесяти зданий, пять заводов, специальную водокачку, скотопригонную площадку, загонные дворы, железнодорожные пути, станция биологической очистки, поля орошения на Сукином болоте, вблизи железнодорожной станции 'Угрешская'.
Тогда же началась прокладка первой московской канализационной сети. Она была построена к середине 1880-х годов. Канализационная сеть отводила все сточные воды к станции перекачки, находившейся у Новоспасского моста по Саринскому проезду. Отсюда нечистоты направлялись по Главному загородному каналу городской канализации, который шёл от Спасской заставы, вдоль Дубровского шоссе и далее по Перервинскому шоссе до Сукина болота и Люблинских полей орошения.
Следом началось возведение промышленных предприятий на юго — востоке Москвы, а параллельно с этим шла постройка Николаевского проспекта. Он проходил вдоль железнодорожных путей Московско — Курской и Нижегородской железной дороги, через Люблино, упирался в Люблинские поля орошения столичной канализации, отклонялся чуть в сторону, плавной дугой огибал аэрационные пустоши, пересекал мост Главного Загородного канала у Главной насосной станции, шел через Капотню и заканчивался у Николо — Угрешского монастыря.
Проспект, некогда служивший дорогой для царских богомольных походов в Николо — Угрешский монастырь, производил удручающее впечатление. Едва оказавшись на нем, можно было пасть духом — он выглядел запущенным и депрессивным.
Обширное промышленное гетто столицы тянулось на юго — восток по обе стороны Николаевского проспекта. За Грайвороновской слободой текстильные, шелкоткацкие и сукновальные фабрички и стекольные заводики с кирпичными трубами и заборами перемежались кирпично — бетонными производственными корпусами трех крупнейших московских предприятий — 'Русский Эриксон', 'Новый Лесснер', 'Русский Рено', побуревшими многоэтажными рабочими казармами, незначительным количеством зелени (которой в октябре, ясное дело, уже практически и нет) и парой церквей. У Печатников и дальше к югу, за Люблинскими прудами и речкой Коломенкой, впадающей в Москва — реку, у Перервы, начинались заводы, в основном, металлообрабатывающие — 'Общества меднопрокатного и трубного завода бывш. Розенкранц', Растеряева, братьев Пульман, Смита, Томпсона, Главные телеграфные мастерские акционерного общества русских электротехнических заводов 'Сименс и Гальске', 'Общества литейного и механического заводов Семянникова и Полетики', 'Акционерного общества механических, гильзовых и трубочных заводов наследников П. В. Барановского'.
В Люблино же располагались вагоностроительный завод концерна 'Продвагон', химический и газовый заводы Кухмистерова, завод 'Товарищества Российско — Американской резиновой мануфактуры', завод 'Прометей' и Чагинская бумагопрядильная мануфактура акционерного общества 'Воронин, Лютш и Чешер'. Дальше к юго — востоку начинались чагинские болота и Николаевский проспект несколько сужался. От Капотни до Николо — Угрешского монастыря проспект собственно, переставал быть таковым. Он больше смахивал на не очень ухоженную шоссейную дорогу с бесконечными колдобинами, промоинами, ямами и рытвинами, местами без асфальтового покрытия.
Премьер — министр ехал в гетто...Люблино — район с низкой квартирной платой, сплошная промышленная зона на юго — востоке Москвы, когда — то официально был признан вместилищем наихудших в Москве трущоб и позором города. Он воплощал в себе все то, что просвещённые люди с убеждённостью считают дурным, потому что это назвали дурным многие авторитетнейшие специалисты. Мало того, что Люблино вплотную примыкало к промышленным предприятиям, — в нем самом жилые помещения сложнейшим образом сосуществовали со всевозможными рабочими местами и торговыми точками. Здесь была наивысшая во всей Москве и одна из наивысших в крупных городах плотность жилых единиц на участках, используемых под жильё. Здесь было мало парков и скверов. Дети играли прямо на улицах. Здесь не было ни сверхкрупных, ни даже сравнительно крупных кварталов — все кварталы мелкие; дешёвые многоквартирные дома в четыре — пять этажей. Архитектор Щусев как — то сказал про Люблино, что район 'расточительно изрезан ненужными улицами'. Неудивительно, что Люблино стало постоянным заданием для студентов Московского архитектурного института и; снова и снова под руководством педагогов они на бумаге превращали его в совокупность укрупнённых 'суперкварталов' и парковых зон, ликвидировали неподходящие виды деятельности, преобразовывали район в образец порядка, элегантности и простоты, в нечто такое, что можно было выгравировать на булавочной головке.
В 1927 году в Люблино начались перемены. Банкир Рафалович решился субсидировать перестройку кварталов, заручился поддержкой на самом верху. Задумано было построить совершенно новый район, в пику кварталам акционерного общества русских электротехнических заводов 'Сименс и Гальске'. Рафалович взял за образец английский провинциальный городок старых времён, только вместо помещичьего дома с парком — общественный центр, а за деревьями чтобы были скрыты кое — какие фабрики.
Десятки и десятки домов были отремонтированы. Вместо матрасов, заменявших выбитые стекла, можно было видеть подъёмные жалюзи и свежую краску на стенах. Во многих маленьких переоборудованных домах теперь обитала одна семья или две вместо прежних трёх — четырёх. Некоторые семьи, жившие в дешёвых многоквартирных домах, получили больше простора, соединив две квартиры в одну и оборудовав там ванную, новую кухню и тому подобное; всюду аккуратно расшитая кирпичная кладка. Между жилыми домами имелось невероятное количество превосходных продовольственных магазинов и таких предприятий, как мастерские по обивке мебели, по металлообработке, по деревообработке, как пищевые предприятия. На улицах кипела жизнь: дети играли, взрослые делали покупки, гуляли, беседовали...И все же Люблино оставалось промышленной трущобой.
Председатель правительства в продолжении всей поездки от Охотного ряда в Люблино хранил молчание. От созерцания бесконечных заводских заборов, проходных, чахлых сквериков, у него разболелась голова. Он рассеянно слушал пояснения Ладовского, с кривой болезненной усмешечкой посматривал на разглагольствующего Рафаловича, кутался в длинное пальто. И Ладовский, и Рафалович чувствовали, что Балк — Полев недоволен, и не очень ловко пытались исправить ситуацию.
Наконец, когда кортеж подъезжал к Печатникам, и потянулись относительно радующие глаз и отличающиеся архитектурным стилем жилые кварталы 'Русского Сименса', глава правительства спросил:
-Почему?
-Я... — начал было Рафалович.
-Вот я вижу Печатники. Заводчик расстарался. Рабочий поселок никак не напоминает окраинное бестолковое фабричное село, грязное и лишенное всяких городских удобств. Протянули к поселку трамвайную линию, поднялись один за другим многоэтажные дома, к которым подведены коммуникации. Все квартиры получили электрическое освещение, водопровод, канализацию, центральное отопление. Ну, да, скажете вы мне -строили американцы. Компания 'Лонг эйр'. Дома — 'американки', с размашистой планировкой, благоустроенные и с озелененными просторными дворами. Почему в Люблино никто не желает вкладывать деньги и труд? Там же ничего не происходит! Вообще ничего! Трущоба!
-Помилуйте! — к премьеру обратился Ладовский, — Триста семьдесят пять жилых единиц на тысячу квадратных саженей жилой застройки! И нет хоть каких — нибудь шансов на займы для нового строительства. Это же совершенно неприемлемо.
-Подтверждаю. — шумно выдохнув, сказал Рафалович. — Никаких абсолютно! Это трущоба!
-Зачем же согласились взяться за подряд? — спросил статс — секретарь главы правительства.
Рафалович неприязненно посмотрел на статс — секретаря, мнившего себя докой в делах городских и строительных, знающим и толковым чиновником. Увы, времена его, однако, прошли...
...Всю жизнь Николай Николаевич Кудашов занимался политикой. Начал он свою карьеру делопроизводителем в Харьковской городской управе, затем дошел до заведующего канцелярией Киевской городской управы. Из Киева его забрал нынешний премьер — министр, тогда состоявший товарищем министра финансов. Последние десять лет Кудашов служил в аппарате председателя правительства.
-Ошибка моя...
-Вы, господа банкиры, — премьер — министр тяжело посмотрел на Рафаловича, — как и градостроители, действуете в больших городах на основании определённых теорий. Эти теории вы получили из тех же, что и градостроители, интеллектуальных источников. А теоретическое градостроительство не произвело на свет новых крупных идей за время существенно большее, чем одно поколение. Жалкое зрелище, господа, жалкое...Впрочем, не удивлен — градостроители — теоретики и финансисты сегодня находятся примерно на одном уровне...
Премьер закурил.
-На деревьях пыль... — задумчиво сказал он. — Или может, это заводская пыль?
Рафалович и Ладовский напряглись. Рафалович вздрогнул, а Ладовский тихонечко вздохнул...
-Что вздыхаете, Николай Александрович?
Ладовский пожал плечами.
-Вы все норовите обратиться к психологии восприятия, основанной, как и конструктивизм, на рациональной экономии энергии. Но не кажется ли вам, что проэкты ваши, зачастую лишь смелые фантазии и вследствие этого остаются на бумаге, большей частью? Когда же вы дадите идею, когда дадите проэкт и когда начнете его реализацию? Хватит парить в облаках и предлагать концепции 'летающих городов'! Дайте массовое жильё для малоимущих! Засучите рукава! Казалось бы: такая удивительная площадка Люблино. Почище экспериментального жилого района в Штутгарте! Вы, кстати, помните про Штутгарт? Район был показан на архитектурной выставке 1927 года. Шесть лет тому назад. Хорошо. Получили вы свою экспериментальную площадку. Люблино. Простор для реализации различных типов жилья: от компактных односемейных домов до малогабаритных квартир. И что же? Ничего — с, Николай Александрович...Решительно ничего! Что же, опять немцев с американцами звать?
-Денег нет. — сказал Ладовский.
-Хотите сказать, причина в том, что налицо отставание практики, стесненной житейскими обстоятельствами, от свободного полета мысли? Вот, что я вам скажу, господа. Юго — восточная часть Москвы весьма густо населена. Здесь одних рабочих что — то около ста пятидесяти тысяч человек. Представьте, что все эти ручейки потекут к центру столицы. Мощно. Внушительно. Шумно. Но откуда берутся эти ручейки, что потом превращаются в людские потоки, которые несут в центр гнев и ненависть, протест и осуждение? С окраин они берутся! С рабочих окраин! Сто пятьдесят тысяч человек, из которых по меньшей мере две трети до сих пор проживают в трущобах, в ветхих казармах! Это же бомба! Невероятная по мощности социальная бомба. И вот вы, Николай Александрович, как сапер, призваны мною, призваны правительством для того, чтобы обезвредить бомбу, разоружить ее. Остановить часовой механизм. И что же? Вместо энергичных действий мы уже который год наблюдаем как вы, архитекторы, спорите о концепциях: с какого ж боку надо подойти к решению проблемы?! А другие саперы, я говорю о наших банкирах, в это же самое время, в ожидании взрыва, могущего смести все и вся, еще не решили, стоит ли им покупать инструменты, с помощью которых можно было бы эту бомбу обезвредить! Вкладываться они, видите ли, не хотят! Глупость форменная! И очевидная — экономить сегодня на крохах, прекрасно понимая, что завтра можно потерять все!
...Весь оставшийся день премьер провел в Печатниках и в Курьяново, тихом и смирном фабричном пригороде столицы, зажатом между рекой и фабричными слободами побольше, грозно обступившими его со всех сторон, — такими как Печатники, Люблино, Перерва, Курьяново весь почти состоял из черных горбатых, мощеных булыжником и кое — где покрытых асфальтом, улиц, серых, вросших в землю домов и унылых 'дореформенных бараков'*. В Перерве было еще сносно — местные заводчики, братья Пульман, снесли бараки, но не стали роскошествовать, выстроили полтора десятка пятиэтажных корпусов скучнейшего, совершенно казарменного типа, не сделав даже слабой попытки придать этим домам хоть какую — то приветливость, не говоря уж о разнообразии. Но во дворах хоть зеленые насаждения присутствовали...
Жизнь на юго — востоке была загнана вглубь, пряталась в домах, в темных и мрачных городских закоулках. Премьер — министр ходил по Печатникам и Курьяново: по окрестностям фабрик, по заводам, по цехам. Он заглянул даже в тесные и сырые помещения кустарных мастерских у Самаровой горы, где выделывались аккуратные детские стулья и столики, — Печатники славились этим промыслом. Он побывал в Богословской земской школе, в гимназии, в закусочных и чайных, на задворках больших перенаселенных жилых домов. Премьер побывал даже в тесном помещении, с грязной выцветшей вывеской у входа, на которой было написано 'Консультация по гражданским и имущественным делам' — такие консультации организованы были теперь повсеместно при поддержке правительства и местных властей, для оказания помощи рабочим и разъяснения им их прав, на безвозмездной основе...
Напоследок статс — секретарь решил потрафить и предложил заехать в Капотню.
-Да, там есть на что взглянуть. — согласился премьер, порядком уставший от многочасового пребывания в рабочем гетто.
-'Дюфлон и компани'. Образец для подражания...
-Хм — м, вот как? — премьер настороженно взглянул на своего статс — секретаря, потом перевел взгляд на Ладовского. — Наверное, опять без немчуры не обошлось?
-Не без этого. — Ладовский пожал плечами.
-Но ведь хорошо строили. — добавил Кудашов.
Банкир Рафалович в этот момент готов был сожрать статс — секретаря с потрохами.
— Ну, заедем...
...Наследники и ближайшие ученики и сподвижники учредителей компании (швейцарского подданного французского происхождения Луи — Эдуарда Антона Дюфлона, его компаньона швейцарца Дизерена, русского физика с голландскими корнями, учёного, педагога, изобретателя русского телевидения и автора первых опытов по телевидению, за которые Русское техническое общество присудило ему золотую медаль и премию, Бориса Львовича Розинга и московского инженера — технолога Апполона Васильевича Константиновича) дело значительно расширили и приумножили, превратили его из полукустарной мастерской в крупную электротехническую компанию с множеством заводов.
'Товарищество электротехнических и механических заводов Дюфлона, Дизерена, Константиновича, Розинга и Ко' производило высоковакуумные телевизионные приёмные трубки, иконоскопы, радиоприемники, пневматические тормоза, электродвигатели, оборудование для телефонии, прожекторы, системы управления огнём для артиллерии и системы связи и управления для военных и коммерческих судов, электромоторы, медицинское оборудование, электрическое оборудование и точную механику для армии, ВМФ и торгового флота. Компания одной из первых в Европе ввела конвейерные сборочные линии на своих предприятиях и наладила выпуск пылесосов, электрических утюгов, фенов и других бытовых приборов, востребованных рынком. Не забывала компания и о международном бизнесе, основав совместные предприятия с американской фирмой 'Вестингауз', французской радиотехнической фирмой 'Sosiete francaise Radio — Electrique' (SFR) и американо — японской электротехнической фирмой 'Фуджи электрик компани'.
