Анмай ощутил то же самое, — белую, ослепительно сладкую боль. Она пронзительно взмывала вверх, увлекая за собой каждую пылинку его мыслей. Дыхание юноши замерло, он слышал странные звуки, свет колыхался в нем, как волны, сливаясь в образы из его снов и другие, более реальные. Он видел сразу всё своё нагое тело, и многие другие вещи, — часть их была сейчас очень далеко. Его обоняние обострилось так, что каждый запах казался физически плотным. Свет двигался сразу вверх и вниз, синий, зеленый, оранжевый, — но Вэру едва видел его, потому что испытывал шок, — чудо пробуждения от самого себя, чувствуя, как облетают листья непробудного сна и рождается свобода, безличная и безжалостная, как огонь...
...........................................................................................
Этот немыслимый взрыв чувств вышвырнул Вэру из Реальности. Она мерцала, плавилась, ускользала, — как, впрочем, и он сам. Когда он окончательно очнулся, всё ещё отчасти ошалевший, то какое-то время смотрел в потолок, пытаясь понять, где это он, и что с ним. Потом с трудом приподнялся на руках, — и тут же испуганно замер. Хьютай лежала рядом с ним, почти неподвижно, часто дыша. Казалось, она потеряла сознание, и то ли вздрагивала, то ли всхлипывала в забытье. Ему пришлось долго растирать ей подошвы и уши, легонько нажимая на чувствительные точки, пока глаза Хьютай вновь не заблестели. Наконец, она с трудом поднялась на четвереньки. Помотав головой, Хьютай потянулась к нему, целуя его живот и пальцы ног — все десять по очереди. Анмай знал, что это — знак высшей благодарности в любви. Слов тут не требовалось.
Он весьма смутно помнил, как обмывал мокрую от пота подругу, как вытирал её громадным махровым полотенцем, — от волос до пальцев босых ног, — как нес её на руках... Ему казалось, что прошли многие часы, — или даже жизни. Он ещё несколько раз успел заснуть и очнуться на ходу, путая реальность с обрывками снов, ярче которых не видел. Растянувшись, наконец, на постели, он вмиг забылся теплым, бездонно глубоким сном...
.........................................................................................................
Анмай проснулся, лежа в полумраке, в гнезде из гладкого шелка и подушек. Его сон был подобен смерти — он не представлял, что ему снилось и сколько прошло времени. Где-то глубоко под его пупком всё ещё горело мягкое, жаркое солнце, и живот юноши непроизвольно поджимался. Он чувствовал себя очень легким, почти невесомым. Поясница и ноги, правда, ужасно чесались, крупные мускулы бедер подрагивали, а подошвы словно покалывали иголками. Он умирал от голода, — но, в то же время, ему было очень хорошо...
Тихий шорох в полумраке заставил его вздрогнуть. Он не сразу заметил лежавшую на россыпи подушек Хьютай — её смуглое нагое тело сливалось с ними, вьющиеся черные волосы, падающие на бедра, казались облаком тьмы. Она с чувством потянулась, потом поджала ногу, обхватив щиколотку пальцами, — и Анмай невольно залюбовался этой сильной ногой, безупречно правильной от ногтей до поясницы. Но это было именно любование — не больше. Желания в нем не осталось и следа.
— Как ты? — спросила Хьютай.
— Хорошо. Только очень хочется есть.
Она улыбнулась.
— Это не страшно. Я накормлю тебя. А что ты любишь?
Анмай улыбнулся в ответ.
— Принеси того, что любишь сама.
Хьютай вскочила так быстро, словно от этого зависела его жизнь, и юноша вновь залюбовался ей. Она поднялась одним слитным движением, даже не коснувшись ладонями постели, и исчезла в глубине комнаты — бесшумная, быстрая, ловкая даже в полумраке, в котором её смуглое тело казалось невидимым...
Она вернулась через минуту, протянув ему блюдо с тонко нарезанным копченым мясом и кувшин с молоком. Блюдо было внушительных размеров, но Анмай, полностью очистив его и выпив молоко, остался голодным — пока он ел, Хьютай старательно помогала ему. Впрочем, трудно было сказать, кто же из них съел больше...
— Ты, наверное, тоже не наелся, — несколько запоздало сказала она.
— Нет, я сыт.
— Враньё. Тебе нужно больше еды. Потому, что ты тратил больше сил, когда я получала удовольствие. А ты голодный только потому, что не наелся, или потому что?..
Анмай смущенно засмеялся, искоса глядя на неё.
— Наверное, и то, и другое.
— Да? Знаешь, вы, мальчишки, такие странные...
Она глубоко вздохнула, словно бросаясь в омут, потом вдруг подмяла его, сжимая его закинутые за голову руки. Её густые вьющиеся волосы окутали лицо юноши. Он оказался в жаркой темноте.
— То, что ты дал мне, — прошептала Хьютай во мраке, — это чудо, великий дар. Я понимаю, что не смогу дать тебе такого же в ответ, но...
Анмай тихо рассмеялся. Она вся была такой прохладной, гладкой, упругой...
— Мой великий дар — это ты, — сказал он. Его руки, как бы сами собой, обвили гибкий стан девушки, — а потом к ним присоединились и ловкие босые ноги...
Хьютай рассмеялась, перекатываясь. Анмай сел на ней верхом, легко упираясь ладонями в её тугую грудь.
— Наверное, я всегда буду любить тебя.
— А я — тебя.
Анмай нагнулся, чтобы поцеловать её. И тут же понял, что не может оторваться от её губ. Это длилось... и длилось... и длилось... его руки скользили по восхитительному гибкому телу подруги, лаская её... а по нему скользили её руки... ошалев от страсти, он овладел ей.
Хьютай, охнув от неожиданной силы ощущений, крепко обняла его. Они двигались в одном ритме, не размыкая губ и объятий. Хьютай вздрагивала от удовольствия, поджимая живот, туго сплетя ноги. Пробежавшая по её бедрам короткая, но сильная судорога не погасила в ней жажду наслаждения, напротив, разожгла её ещё больше...
Они туго сплелись, перекатываясь, — наверху оказывался то он, то она... яростно двигали бедрами, целуясь, сжимая друг другу соски... они были уже скользкие от пота, но всё двигались, — резко и быстро, молча, ожесточенно. Наконец, Анмай выгнулся, вскрикнув, потом замер, — довольный и измученный. Хьютай тоже замерла, лишь их босые ноги ласкали друг друга...
Они вновь подремали в блаженной усталости, — а потом Анмай отвел её в бассейн с восхитительно холодной водой, в которой они начали плескаться и ловить друг друга. Наконец, сухие, прохладные и очень чистые, они уютно устроились на куче теплых подушек. Хьютай легла рядом с ним. Несколько минут они молчали.
— Я... видела то же, что и ты, правда? — вдруг тихо спросила она, укладывая голову на его грудь. — И я снова причинила тебе боль...
— Нет. Мне понравилось... то, что ты сделала.
— Не ври. Я её почувствовала, — она нежно притронулась к свежим, горячим ссадинам. Анмай погладил её руку. — Я не знаю, что на меня нашло... и на тебя... я словно умирала, — а теперь чувствую, что живу, и впереди — вся жизнь... я видела, что в ней будет много... всякого, — Хьютай стыдливо поджала ноги. — Ты... наши души были вместе... там... — сказала она. — Я... не понимала тебя... я же совсем тебя не знала! Я хочу убежать от тебя, — и, в то же время, хочу жить вечно, — для тебя же! Странная штука любовь, правда?
Анмай удивленно смотрел на неё. Лишь теперь, когда страсти в нем уже не осталось, он смог, наконец, по-настоящему увидеть любимую, — совсем юную девушку, испуганную, доверчиво прильнувшую к нему, — и понимал, что никого, более близкого, у него не будет. Никогда.
— Хьютай, что ты сделала со мной? — глядя в её глаза, вдруг спросил он. — Теперь, если с тобой что-то... что-то случится, я не смогу жить. Моя любимая... мне страшно. Мир так жесток... я знаю... я сам... но ты... всё, — он неожиданно замолчал.
— И я... тоже... Что происходит с нами? — Хьютай испуганно отпрянула от него. — Я словно... становлюсь тобой... хочу стать... знаю, что это невозможно, но... я хочу кричать от наслаждения и боли, доставленного тобой... твоими руками... и боюсь этого...
Они вновь крепко прижались друг к другу. Анмай зарылся лицом в её теплые волосы и закрыл глаза.
— Я не знаю, что с нами... — его голос звучал глухо. — Мне... нам хочется большего, чем мы можем дать друг другу... Чего-то несравненно большего. Я не понимаю... необычных переживаний, такого подъема чувств, чтобы стать на грань смерти. Полюбить... служить любимой так, чтобы было радостно умереть, любя в то же время жизнь всей своей сутью... не умею про это сказать!..
Они смолкли, отчаянно обнявшись. Их сердца мучительно сжимались, словно им осталось жить лишь несколько минут. Словно их не ждала вся жизнь... но ведь и она когда-нибудь закончится, и они расстанутся, — навсегда. Анмай словно впервые понял это.
— Я никогда не представлял, что любовь... столь мучительна. Я хочу умереть, лишь бы не было этого... этого страха, но всё же... я не хочу, чтобы он исчез. Что это?
— Я не знаю... это счастье.
— Оно... оно должно быть таким? — она увидела его растерянные глаза.
— Я не знаю... я только юная девчонка.
Они снова крепко прижались друг к другу и затихли. Анмай почувствовал, что мучительная тоска медленно отступает, — всё же, они были очень молоды. Он не желал ухода этой боли, она делала его старше... но вот осталась только радость. Юноша яростно встряхнул волосами.
— Знаешь, я до сих пор не могу разобраться толком в своих ощущениях. То, что мы делали вчера, перед тем, как заснули... мне было очень приятно, но... только телу. В первый раз... ещё перед тем, как мы... слились, было приятнее... словно сливались не наши тела, а наши души... нет, не могу объяснить, — Анмай опустил голову, в его голосе прорезалась холодная, с трудом сдерживаемая ярость.
— Почему я не могу толком выразить свои мысли, и ничего нет труднее, чем рассказать о собственной мечте? После того, как я встретился с тобой... со мной творится что-то... я не могу понять. Я люблю тебя, и мне хочется стать лучше, чем я есть, — таким, каким я сам представляю себя, и жить в мире чистоты... душевной чистоты... а в моих мыслях много зла, которого я не замечал, зла, которое я не считал злом... пока не встретил тебя. Чужая красота вызывала у меня зависть и злобу, — вместо радости и понимания, и я считал это естественным... нет, опять не то! По крайней мере, не только; я злился на мир за то, что вся его красота, какую я видел, — творения ли это рук или природы, — лишь отдаленное эхо того, что я хочу, к чему стремлюсь, всегда неполное и мгновенное отражение чего-то невыразимого, несказанного, несозданного. А для меня труднее всего, — заглянуть в этот мир. Какой смысл писать книгу, которую я хотел бы прочитать, если мне дано понять, что невозможно придумать то, что меня потрясет, даже просто заставит задуматься? Это надо искать... вне себя. Но вот любви я не знал. Я не мог представить того, что получил... и мне страшно потерять это счастье, — он откинулся на спину, его грудь вздымалась. Хьютай невольно положила руку на его живот, чувствуя, как глубоко он дышит. Анмай повернулся к ней, накрыв её руку своей ладонью.
— На самом деле это тоска о неосуществимости мечты. Когда встречаешься с... с чистотой, хочется ещё большей чистоты, — хотя я понимаю, что это невозможно, что мне никогда не жить в мире, где нет злых мыслей, не стать тем... тем, кем я мечтаю стать... чистым... но мы должны стремиться к этому, Хьютай. Мы должны стараться стать лучше, чем мы есть... и сделать мир таким, в котором мы хотели бы жить, — это самое важное, но... знаешь, я привык драться за свою мечту... меня приучили. И мне хочется сделать всё, что я смогу, чтобы я... ты... жили в мире без зла. Но я боюсь, что ради... ради этой мечты я могу совершить нечто, безмерно страшное... не знаю, что со мной! — он помолчал. — Всё остальное — знания, силы, машины, оружие, — это необходимо, но это... вне нас. Это не принесет нам счастья... такого, как чистота. А чистоты не будет, если у нас не будет тоски по ней... она никогда не должна угасать. Пусть это причиняет боль, — но, по-моему, тоска по... совершенству, — это лучшее, что у нас есть. В ней живут наши творения, которые ещё не созданы, живет всё лучшее, что в нас заключено, и что мы должны спасать друг в друге. А что до счастья, — то миг, когда я отделил добро от зла в своей душе, был лучшим в моей жизни.
......................................................................................
Хьютай давно заснула, досмотрев свои воспоминания до конца. Анмай лежал неподвижно, окруженный мягким теплом и абсолютной, мертвой тишиной. Его наполнил покой, он задремал... проснулся от дикого страха, с бешено колотящимся сердцем, — ему снилось, что он уже умер. С трудом успокоившись, он задремал снова... задремывал, просыпался... он чувствовал, что прошло очень много времени. Потом и он заснул, — последний раз в своём теле.
Глава 16.
Последняя граница
Разбиты стекла в витраже,
Умолкли пламенные речи.
И тщетно говорить "до встречи":
Нам не увидеться уже.
Анна Ахматова.
Анмай проснулся от странных, словно бы зовущих его звуков, и прислушался. Действительно ли он слышит за стеной слабое, — очень слабое, — пение флейты, или у него просто звенит в ушах? Так и не решив это, он взглянул на Хьютай. Её грудь часто вздымалась в тяжелом, неспокойном сне, беззащитный живот едва заметно изгибался в такт вдохам. Анмай хотел разбудить её, но не решался.
Какое-то время, — пожалуй, несколько минут, — он просто смотрел на неё, потом, приподнявшись, устроился рядом. Прикрыв глаза, он скользил по её гладкому животу ладонью, осторожно, медленно, чтобы не потревожить её. Хьютай слабо застонала, пошевелилась, выгибаясь во сне, и внезапно проснулась. Вытянувшись до хруста, она взглянула на него.
— Мне снились кошмары, — сказала она. — Здесь, в этом месте, есть что-то странное.
Она поднялась, быстро одеваясь. Анмай последовал её примеру.
Они вышли. В своей комнате Айэта не было, но они нашли юношу в рубке. Айэт стоял у пульта, разглядывая её обстановку так внимательно, словно видел впервые. Заметив их, он почему-то смутился.
— Что-то не в порядке? — спросил Анмай, сам удивленно осматриваясь.
— Мне кажется, что тут что-то есть, — очень тихо сказал вдруг Айэт. — Я думаю...
Он не договорил. Что-то, похожее на прозрачную серую птицу, вылетело из левой стены рубки, и мгновенно скрылось в правой. Затем появились другие. Они носились по залу, появляясь из стен и исчезая, как будто тех не существовало вовсе. Хьютай вскрикнула. Анмай невольно заслонил её собой, — и в следующий миг одна из серых птиц врезалась прямо в его грудь.
......................................................................................
Он ничего не почувствовал, — тень прошла сквозь его тело, сквозь Хьютай, и исчезла в стене.
— Они нематериальные, — через минуту сказал Вэру. — И, похоже, совершенно безвредные.
— Но что это? — спросил Айэт.
— Это души, — тихо ответила Хьютай.
— Души? — Анмай пошел вдоль пультов, глядя на приборы. — Все наши сканеры и гиперсканеры ничего не замечают, — для них этих теней просто нет.
