Эсташ Доже и его дьявол

— Помоги мне, — умолял он Лазара, в изнеможении раскинувшись на кровати и кусая подушку. — Сделай хоть что-нибудь. Достань хоть какое зелье.

— Могу предложить вам успокаивающий отвар.

— Провались со своим отваром! Ты что, не понимаешь, балда, что мне нужно любовное зелье, или как там они называются?

Лазар вздыхал и принимался терпеливо объяснять: все эти любовные, или иначе приворотные, зелья — не более чем шарлатанство. Да, существуют так называемые афродизиаки — вещества различного происхождения, усиливающие плотское желание, но даже они не властны направить это желание на определенного человека. В случае монсеньора Анжуйского оно, скорее всего, будет по привычке направлено на шевалье де Лоррена, а они, насколько можно судить, и так не жалуются на недостаток любовного пыла. Но, в любом случае, Лазар не советует своему господину подливать какие-либо жидкости в стакан брата короля, потому как если его за этим, боже упаси, застанут, нынешние нелады с законом покажутся ему легкой прогулкой в живописной роще.

Эсташ подозревал, что Лазар просто-напросто напуган и решил покончить с прежним ремеслом. Но однажды ночью тот без предупреждения исчез. Это случилось как раз перед маскарадом, и Эсташ был готов убить слугу, потому что некому было помочь ему облачиться в сложный фантазийный костюм (в конце концов пришлось прибегнуть к помощи пажа Паво и вытерпеть во время одевания беспардонные домогательства и сладкое гнилостное дыхание мальчика). Наутро Лазар появился, чрезвычайно измученный, а на ругань господина ответил, что искусство, которому он посвятил свою жизнь, требует от него посещения тайных собраний, поэтому три ночи в месяц он вынужден отсутствовать. В свое оправдание Лазар прибавил, что на собрании все думали, как пособить его господину в любовных делах, и, наверное, Эсташ должен был заметить эту заботу в ту ночь.

Эсташ сразу перестал злиться, потому что на маскараде действительно произошло кое-что особенное. Начать следует с того, что костюм ловца кораллов, в котором вышел Месье, сам по себе надолго остался в его памяти. Это была короткая туника, едва прикрывающая колени, отделанная серебристой рыбачьей сетью, расшитая жемчужинами, мелкими раковинками и перламутровыми блестками. Обулся ловец кораллов в греческие сандалии, которые уж никак невозможно было надеть поверх чулок, и принц предстал перед своими гостями с голыми ногами, что было не только не вполне прилично (чтобы не выразиться сильнее), но и опасно. Месье убедился в этом, когда вышел в сад смотреть фейерверки и потешные огни и в темноте напоролся на острый сучок. Кровь все не останавливалась. С помощью оказавшегося рядом Эсташа Месье доковылял до беседки и засел там в ужасном сокрушении: мало того, что он не сможет больше танцевать, так ему теперь придется сделать перевязку и испортить свой костюм, щеголяя с окровавленной тряпкой на ноге.

— Я знаю, как остановить кровь, если позволите, монсеньор, — Эсташ встал на колени и прильнул губами к ранке на лодыжке.

Время застыло. Он вылизывал ранку, всасывая в себя очень соленую, очень горячую кровь, пока она не иссякла. Ножки герцога Анжуйского мало напоминали ноги обычного мужчины, который много ходит и ездит верхом, обзаведясь в результате крупными комьями мышц, толстыми икрами и массивными коленями. Нет, все линии были плавными и долгими, мышцы — эластичными, кости — тонкими и сухими. Эсташ гладил эти ножки и целовал, оставляя на серебрящейся в лунном свете коже кровавые отпечатки своих губ. Но стоило ему запустить руку под подол туники, как ловец кораллов вскочил и убежал.

За этим случаем последовал второй, еще более волнующий.

Шевалье де Лоррен, в дополнение к описанным выше пыткам, придуманным для Эсташа, любил иногда среди ночи вызвать его звонком. Поскольку зов поступал из спальни его высочества, Эсташу ничего не оставалось, кроме как одеваться и тащиться туда. Шевалье встречал его в дверях, полный раскаяния:

— Как, опять я потревожил вас? Простите великодушно! Что поделать — привычка. Но раз уж вы тут... — И следовало какое-нибудь поручение, более или менее унизительное: принести огня, потому что свечи погасли, открыть окно, закрыть окно. Эсташ все ждал, когда ему поручат вынести ночной горшок.

Однажды шевалье, принеся обычные извинения, сообщил, что Монсеньор желает пить и пусть Эсташ принесет вина. Это произвело впечатление даже на Месье, и он высунул свою растрепанную голову из-за занавесей с лилиями:

— Шевалье, всякая шутка должна иметь предел. Если не перестанете издеваться над господином Доже, я велю оторвать этот шнур ко всем чертям.

— Но кто же тогда будет вам прислуживать, если вдруг что-то понадобится ночью? — спросил шевалье. — Паво загнали куда-то на антресоли, до него теперь не докричишься. Кто, скажите, принесет вам вина?

— Если вы такой умный, — надменно изрек Месье, — то сходите сами. Быстрее, шевалье. Вы же знаете, я хочу пить.

Тут можно было предвидеть очередной бунт шевалье, но он, очевидно, взял за правило всегда делать противоположное тому, чего от него ждали, поэтому поклонился и мягким и грациозным придворным шагом проскользнул мимо замершего в дверях Эсташа. Правда, эффект несколько подпортило то, что шевалье был одет в одни лишь батистовые нижние панталоны. Хотя во дворце ввиду ночного времени едва ли можно было встретить много свидетелей, все равно выйти за порог в таком необременительном костюме решились бы немногие. Да что там, никто, кроме шевалье.

— Подойдите, — сказал Месье Эсташу. — Сядьте сюда, не бойтесь. Мы не даем вам спать, сударь, не сердитесь на нас.

— Я не... — пробормотал Эсташ, остановившись как вкопанный на верхней ступеньке возле самой кровати и не решаясь сесть.

Месье выпростал из-под одеяла обнаженную руку и усадил его на край постели силой.

— Нет-нет, шевалье ведет себя совершенно возмутительно. Я хочу, чтобы вы помирились. Раз уж мы все равно потревожили ваш сон, вы не откажетесь выпить с нами? — и Месье звонко крикнул вслед удалившемуся фавориту: — Шевалье! Принесите три бокала, слышите? Три!

— Если уж мне суждено терпеть муки, — сказал Эсташ, вдыхая полной грудью уже знакомый ему телесный запах, сгустившийся в алькове, — я хотел бы, чтобы вы мучили меня сами, а не перепоручали эту задачу шевалье.

— Странный выбор, мой дорогой, — заулыбался Месье потягиваясь под одеялом. — Неужто вы в самом деле предпочтете жалкого любителя истинному мастеру своего дела? Полюбуйтесь только, как он мучает меня, — и он вдруг откинул одеяло до пояса, открыв ужасные черные отметины на шее, плечах и груди.

Эсташ застыл, уставившись на светящуюся в полумраке кожу, на округлые плечи и тонкий стан.

— Что вы молчите? — спросил Месье и закинул руки за голову, как бы выставляя себя напоказ.

Эсташ коснулся черных следов и, не встретив сопротивления, осмелел и провел по его груди раскрытой ладонью.

— Что сказать вам, монсеньор, кроме того, что слепая любовь к этому человеку унижает вас?..

— Тогда как любовь к вам, без сомнения, возвысит... — Месье сдавленно, почти болезненно ахнул, потому что Эсташ, не удержавшись, кинулся целовать его. — Су-ударь... Сейчас вернется шевалье и убьет вас, прежде чем я успею что-то предпринять.

— А если это я убью его? — Эсташ схватил его за плечи, пытаясь поцеловать в губы.

— Тогда моя месть будет ужасна, и я вовсе не шучу. Все, довольно! Пустите меня! Хорошенького понемножку!

Месье принялся отбиваться всерьез, и у Эсташа не хватило смелости настаивать на своем. Бледный от страсти и от злости, он снова уселся на краю постели. И Месье тотчас снова сделался милостивым.

— Должны же мы что-то оставить на следующий раз, — прошептал он, погладив руку Эсташа.

Вернулся шевалье с кувшином охлажденного сотерна. Бокалов, вопреки приказанию, он принес только два, один с поклоном наполнил для Месье, второй взял себе. Месье хотел без церемоний забрать у него бокал и отдать Эсташу, но шевалье исчерпал свой запас смирения на сегодня. Когда их руки соприкоснулись на серебряной чеканной ножке бокала, он просто и без затей выплеснул вино прямо в лицо принца. Конечно, при очень большом желании это можно было счесть несчастным случаем, вызванным тем, что Месье неосторожно схватил его за руку, но для этого надо было сделать над собой изрядное усилие и не увидеть очевидного.

Эсташ онемел от ужаса. У его высочества сам собою приоткрылся рот, будто под тяжестью нижней губы, слишком пухлой по сравнению с верхней. (Вообще в очертании рта Месье можно было опознать габсбургский мотив, наследованный по материнской линии, но только значительно смягченный и из безобразного ставший прелестным и пикантным. Эту пухлую, сочную нижнюю губку так и хотелось укусить. И, судя по тому, как часто она кровоточила, не одному Эсташу было знакомо это желание.)

— Что вы уставились, скажите на милость? — осведомился шевалье у Эсташа, прерывая ужасную паузу. — Ступайте отсюда! Разве вы не понимаете?..

Эсташ понимал и поэтому не просто ушел, а убежал из опочивальни.

Анна де Гонзага, с которой его величество пытался утешиться после трагического расставания с мадемуазель Манчини, в самый лирический момент вдруг отчаянно разрыдалась. Король, который в ту минуту был готов сделать для нее все, что угодно, стал умолять ее открыть причину этих горьких слез, но дама твердила, что боится его прогневать, и только усердно мочила его жабо. Король стал настаивать. Король почти пал на колени, и только для того, чтобы предотвратить это, она призналась:

— Простите, сир, но мне так жаль бедненького графа де Гиша!..

Тем же вечером мадам Гонзага в большой спешке, даже не приведя в порядок свой туалет, примчалась в Пале-Рояль.

— Его величество обещал мне помиловать их всех! — выпалила она, задыхаясь от быстрого бега по лестнице. Ей не нужно было объяснять, кого именно.

— Вы что, отдались ему? — строго спросил Месье, оглядев ее орлиным взором.

Мадам Гонзага была не из робких, но покраснела от такого прямого вопроса, да еще заданного мужчиной в присутствии десятка других мужчин (путь всех этих мужчин можно было и не стесняться).

— Боже мой! — патетически вскричал Месье. — Женщины! Почему вас надо учить тому, что в вас должно быть заложено самой природой?! Он же получил от вас все, что хотел, и теперь у него никакого резона держать слово. Это же азы! Ладно, будем надеяться, что вы ничего не испортили.

— Его величество не нарушит своего королевского слова, — заметил граф де Вард, но Месье только досадливо отвернулся с видом человека, достаточно на своем веку навидавшегося вероломства, тем более, от мужчин при известных обстоятельствах.

Эсташ в своей "пыточной" комнате был готов биться головой об стену. После королевского помилования у него была одна дорога — домой, в замок Шевенкур, что в пятнадцати лье от Амьена. Месье не возражал против того, чтобы он остался в Пале-Рояле, но у Эсташа не было никакой должности при его дворе и, соответственно, никакого дохода. Деньги, выигранные в карты, давно уже вышли. Эсташ сумел еще влезть в долги (кредиторы, обманутые его временной платежеспособностью, поверили ему снова), но при том расточительстве, которое было принято при дворе герцога Анжуйского, и этих средств хватило ненадолго. Достаточно сказать, что Эсташу пришлось заново обзавестись гардеробом, а гардероб требовался, разумеется, роскошный. Дважды устраивались маскарады, а значит, понадобилось два маскарадных костюма — совершенно бессмысленная трата, ведь эти костюмы не наденешь второй раз, а обошлись они дороже обычных. Карточные проигрыши, подачки для челяди, плата куаферу — все это и многое другое день за днем пробивало бреши в его бюджете. И ведь он безвылазно сидел дома, а после помилования ему придется выезжать, и страшно подумать, как тогда возрастут расходы.

Лазар больше не мог или не хотел ему помочь, сколько Эсташ ни требовал подсказать, как снова выиграть в карты. Колдун отвечал, что он не умеет устраивать карточные выигрыши, он просто может видеть, когда есть такая возможность, и указать на нее. Пока же возможностей не было, и Лазар советовал Эсташу не играть.

Можно было обратиться к Месье и откровенно рассказать ему о своем бедственном положении. Он был сказочно щедр и милосерден, все его приближенные купались в золоте. Шевалье де Лоррен, на которого вроде бы так гневались за непослушание, на днях получил в подарок карету, стоившую столько, что на эти деньги можно было построить дом. В этой карете, на дверцах которой блистали гордые гербы Гизов, были целые огромные стекла, живописные плафоны, заказанные модному венецианскому мастеру Пьетро Либери, обивка сплошь из тончайшей кожи, которая шла на дамские перчатки, а на украшения, как говорили, пошел слиток золота размером с голову теленка (превращенный, разумеется, в тончайшие листы). Да, наверное, в свете такой щедрости Эсташ мог бы тоже что-то поклянчить, но ему мешала смешная гордость. Бескорыстие его страсти — вот главное, что отличало его от шевалье, и принц должен был рано или поздно заметить это. Эсташ суеверно боялся, что, если он возьмет в подарок хоть что-то, Месье никогда не полюбит его.

Хотя и без того шансы были не слишком велики.

— Я хочу, чтобы ты снова вызвал дьявола, — обратился Эсташ к Лазару, который был занят тем, что укладывал в сундук выстиранное и накрахмаленное белье хозяина, и делал это так споро и аккуратно, точно всю жизнь был слугой знатного кавалера.

От изумления и испуга Лазар выронил стопку кружевных воротничков.

— Что вы, сударь! Это не игрушки! Разве вы не видели, к чему это может привести?

Эсташу самому было страшновато. Стоило только вспомнить ужасную фигуру на пороге темной комнаты, как спину продирал мороз. Но ведь дьявол сам назвал его по имени. Не было ли это... приглашением?

— Я хочу обратиться к нему с просьбой, — твердо сказал Эсташ. — Если ты не можешь мне помочь, пусть поможет он.

Лазар смотрел на него сочувственно.

— Если вы думаете, что дьявол заставит монсеньора Анжуйского полюбить вас, то забудьте об этом, сударь. Не в обиду вам будь сказано, но если бы существовала возможность вот так просто повелевать чувствами сильных мира сего, думаете, я стал бы искать места вашего слуги? Нет, я давно уже сам был бы знатным господином, жил в замке и раскатывал в карете. Увы, расплодилось слишком много мошенников и шарлатанов, которые обещают любовь, богатство, почести, а ведь это все не делается по щелчку пальцев, сударь. Иначе все эти великие маги первым делом осчастливили бы себя, а не вас. Я-то не шарлатан, поэтому и говорю вам об этом прямо.

— Какая мне польза от того, что ты не шарлатан?! — заорал Эсташ. — Что толку от твоих умений... и от твоего дьявола?!

— Вы хотите слишком многого, а отдать готовы, поди, мало.

— Я готов отдать все! Все!

— Вы даже не знаете, что он от вас потребует, дьявол-то. И лучше бы вам не узнать вовек. Оставим этот разговор, сударь, ни к чему он. Я служу вам верно и не хочу, чтобы вы себя погубили, тем более ради испорченного юнца, который только играет вами. К тому же, здесь неподходящее место для того, чтобы вызывать дьявола: слишком многолюдно, мы непременно попадемся, и этим все кончится. Забудьте, сударь.