— Так ты чего приехал, Демарат? — спросил Ойней, — в молчанку играть? Загадками разговаривать, или послушать, как мы тебе поплачемся? Чего ты хочешь? Вернее, чего Законник хочет?

Демарат молчал. Перед глазами его стоял недавний разговор с Птолемеем.

"Думаю, надо рассказать все прямо", — с некоторыми сомнениями в голосе предложил Лагид.

"Опасно. К тому же они могут ничего не знать. Даже, скорее всего".

"Не вижу другого выхода. Пусть не знают. Узнают от тебя. Это тоже хорошо. Надо посмотреть, как себя поведут. Сразу станет ясно, можно ли им доверять в предстоящем деле".

— Был у нас в Фаселиде один человек, — заговорил Демарат, — и где-то с месяц назад он смог передать через некоего купца, знать которого вам совсем необязательно, скиталу. Незадолго по Посейдоновых Игр[40], когда почти никто ещё не выходил в море, нарисовалась возле Фаселиды триера с розой на парусе[41]. Ходила целыми днями взад-вперёд на горизонте. Не прямо против города, но имеющие глаза заметили. На ночь где-то к берегу приставала скрытно. Продолжалось так два дня. А потом с востока пришла ещё одна триера. С тряпкой на акростоле. Красной.

[40] Праздник в начале марта, открывающий навигацию. [41] Красная роза — эмблема Родоса.

Конон присвистнул.

— И что, никто не вышел поговорить с родосцами?

— Я же сказал, — ответил Демарат, — ещё до Игр дело было. Все корыта на берегу. А эти, видать отчаянные ребята попались. Ради какой-нибудь мелочи так не рискуют. Это не говоря о том, что родосцы тайно встретились с Красным и о чём-то беседовали. Вот это уже настораживает, будь здоров.

— Да уж... — пробормотал Ойней.

— Это не все. Через несколько дней после той скиталы, пришло из Фаселиды ещё одно послание. Корзина. А там голова.

— Чья? — спросил Конон.

Ойней поджал губы.

— Он настолько обнаглел, что в открытую издевается?

— Похоже на то.

— Н-да... И что обо всём этом думает Законник?

— Тут и думать не о чем. Родос купил Красного. А это значит — будет война.

— Может вовсе не с нами, а с Афинами?

— И поэтому Красный сманивает ваших людей?

— Почему бы нет? — предположил Конон, который, не смотря на облик тупоголового мордоворота, отличался большим умом, потому и ходил в вожаках, а не просто махал дубиной в первых рядах абордажников.

— Если Островная симмахия наконец-то решила открыто выступить против Афин, ей стоит заключить союз с Агисом Спартанским, а не с пиратом, которому совсем нет резона воевать, сидя далеко в стороне от мясорубки, — возразил Демарат.

— Я слышал, — сказал Ойней, — у Агиса дела идут совсем неважно. Никто его особо и не поддерживает. Сами спартанцы воевать не могут, а старое персидское золото давно уже тю-тю. Сомневаюсь я, что персам сейчас есть дело до Эллады.

— Во-во, — поддакнул Булыжник, — на Тенаре небось афиняне заправляют, а вовсе не Агис. Вот он и ищет наёмников подешевле.

— Эка вы быстро обратили желаемое в действительное, — недовольно скривился Демарат.

Эвбеец имел за пазухой неотразимый аргумент, но Птолемей настрого запретил ему использовать его. Эту тайну следовало до поры сохранить, ибо, узнав её, алифоры точно бы обгадились на месте.

Дальнейший разговор совсем не складывался. Эвбеец видел, что пираты намотали на ус его предупреждение, но вида подавать не хотят. Конон точно решил сыграть в собственную игру, да и Жадный наверняка постарается проверить рассказ Демарата. Все выходило так, как эевбеец и опасался. Псы ненадёжны. Угроза в лице Красного их не напугала. Хотя, скорее не так. Наоборот — напугала до дрожи в коленях, до такой степени, что безудержное бегство представляется им, куда лучшим выходом из положения, чем борьба с оружием в руках под знамёнами Птолемея.

— Ойней, а ведь если я прав, и Красный соберёт против нас большую силу, он же вас, как икру тонким слоем по хлебу размажет.

— Кишка лопнет, — усмехнулся Жадный, — уйдём, не догонит.

— В какой-нибудь норе надеешься пересидеть? Может и пересидишь. А потом что? Ведь так уже не будет, — Демарат булькнул кувшином, — вино, жратва от пуза, бабы, власть. На баб-то, кстати, хватает ещё силы? Сменяешь все это на унылую дыру, в которой подохнешь, захлебнувшись в собственном дерьме, всеми покинутый? Не лучше ли отстоять твоё нынешнее положение, дав бой?

— Ещё неизвестно, что лучше, — буркнул Булыжник.

— Если вы надеетесь договориться с Красным, то не выйдет. Людей-то ваших он заберёт, а вот вас на корм рыбам отправит. Зачем вы ему?

— Законник на нас жиреет, ещё и кровь за него проливай? — прошипел Ойней.

— Птолемей готов убрать свои руки с вашего горла, — парировал Демарат, хватаясь за соломину, — мы уменьшим свои доли в навлоне. Скажем до пяти.

Конон поднял голову. До сего момента при дележе любой добычи, включая плату купцов за беспрепятственный проход, полагалось двадцать долей отдавать Птолемею Лагиду, царю-без-царства. Отчего доли и рядовых пиратов и тех вождей, что не пытались обманывать своих людей, изрядно уменьшались. Если в команде алифоров насчитывалось, скажем, полсотни бойцов, то делить добычу приходилось на семьдесят частей, но чаще всего на ещё большее число (поскольку вождь и его ближники получали более одной доли).

— Вот с этого и надо было начинать! — усмехнулся Жадный.

Спустя два года после битвы при Адане, Птолемей Лагид, оказавшийся в одночасье некоронованным владыкой Кипра, укрепив свою власть на острове, решил, что с пиратскими безобразиями в его водах пока заканчивать и сил для того у него уже достаточно.

Первое время Птолемей, скорее для приглушения совести, нежели совершенно искренне, продолжал считать себя соратником Антигона, но всему его окружению уже было вполне очевидно, что пути верховного стратега Азии и его хилиарха окончательно разошлись. Неарх и Демарат остались с Лагидом, причём, если критянин некоторое время колебался, не желал становиться изменником в глазах Одноглазого, то эвбеец о том даже не задумывался. Наёмника впечатлило, с какой лёгкостью предприимчивый македонянин обрёл то, о чём всего за несколько дней до начала их киликийской авантюры они не могли и мечтать. Царскую власть, никак не меньше. Уж если ему подчинились все островные царьки. Не сразу, конечно. Первыми Лагида горячо поддержали Солы, а потом перед ним склонился Саламин. Изгнание пропёрсидски настроенной олигархии из последнего внушило прочим царькам, что с пришельцем лучше не ссориться.

Птолемей поступил довольно мудро. Он помнил, что граждане Сол активно влились в его войско в надежде умерить влияние Саламина и возвысить родной город. Лагид не стал их разочаровывать. Он сделал Солы своей столицей, а Саламин подчёркнуто задвинул на вторые роли, хотя получил с этого скорее убытки, нежели какую-то выгоду. В торговом и военном отношении сей город, удобно расположенный прямо напротив Финикии, выглядел куда привлекательнее, но Птолемей намеревался первым делом покорить души людей, а уж потом подсчитывать монеты в сундуках.

Лагид не принял царского титула, дабы не раздражать островных царей. Год употребил на то, чтобы со всеми договориться и к каждому подобрать какой-нибудь ключик. В конце концов, ему удалось добиться тех же результатов, что и Антигону в Ионии. Города сохранили самоуправление, но образовали союз, верховным стратегом которого стал Птолемей.

Благодаря Лагиду в цари Саламина выбился местный стратег Пнитагор (предыдущий царь, Фитагор Никакой и несколько влиятельных олигархов отправились в изгнание), однако Птолемей не горел желанием оставлять ему единоличную власть и позаботился о противовесе, устроив так, что стратегом города стал некий Никокреонт (так же метящий в цари), с которым Пнитагор состоял в тёрках. Кроме этого Лагид оставил в городе гарнизон из тысячи человек под началом своего брата, Менелая, а сам разделил власть с Пасикратом, царём Сол. Тот без особого сопротивления признал македонянина своим соправителем, ибо сил воспротивиться такому положению дел не имел, а охлос готов был носить Птолемея на руках.

Итак, достаточно осмотревшись, решив большую часть кипрских дел, Птолемей взялся за пиратов. К тому времени он уже обладал внушительным флотом. Тридцать триер ему сдал наварх Аристомен, бывший наёмный флотоводец Дария, перешедший на службу к македонянину и впоследствии не раз доказавший свою верность. За год Лагид построил ещё два десятка, благо не испытывал недостатка в высушенном строевом лесе, запасённом на многочисленных верфях кипрских городов.

Птолемей действовал решительно. Ему активно помогал Фратапарна-лазутчик, бывший пират. За свою насыщенную жизнь, сириец основательно оброс связями и теперь пользовался ими, выдавая своему господину одно за другим тайные укрытия разбойных.

Алифоры не горели желанием встречаться с военным флотом, и норовили переждать напасть в своих убежищах. Одни скрывались в укромных гаванях, вытаскивая корабли на берег. Другие запирались в крепостях. Птолемей преследовал их повсюду. Алифоры, в прежние времена нагло заходившие в почти любой порт, и даже отваживавшиеся прямо там грабить несчастных купцов, поначалу похвалялись, дескать: "Мы, Псы, затравим Зайца. Пусть приходит!" Когда Заяц пришёл, оказалось, что это они, скуля и толкаясь, стремились забраться поглубже в безопасную нору. Таких гонений пираты давно не испытывали. Киликийским сатрапам и кипрским олигархам они служили одним из важнейших источников дохода, поэтому тем и в голову не приходило заняться уничтожением разбойных, оттого тех и развелось без счета.

Однако Птолемей вовсе не ставил перед собой благородную цель очистить море от разбойников. Он хотел не истребить их, а подмять под себя, показать независимым и наглым алифорам, кто здесь сильномогучий вождь. Псов следовало посадить на цепь и приучить гавкать по команде, а вовсе не когда тем вздумается. Пиратов такая перспектива не устраивала, и они отчаянно сопротивлялись. Кое-кого Лагид пустил на корм рыбам или спалил. Непримиримых вырезал, остальных укротил. Это заняло у него, с перерывами, почти четыре года. Родосцы не могли достичь хотя бы малой толики подобного успеха десятилетиями.

Корик Птолемей долго не трогал, оставил на закуску. К концу четвёртого года травли туда набилось множество разбойных, не сумевших сбежать на запад. Вот когда гавани Корика оказались запружены разномастными корытами, Лагид и взялся за них всерьёз. Пираты приготовились к обороне, избрали вождя, которым стал Жадный Ойней. Несколько самых авторитетных, вроде Конона, стали своего рода стратегами. Алифоры были уверены, что взять их в этой крепости будет очень непросто.

Птолемей, однако, стены штурмовать не собирался. Он поступил иначе. Драме требовался эффектный финал.

Почти два десятка лет назад, в самом конце войны Артаксеркса Оха с фараоном Нектанебом, лёгкий египетский корабль, получив таранный удар, выбросился на берег возле Пелусия. Несколько человек спаслись. Среди выживших оказался молодой посвящённый жреческого Братства Тота. Этот человек, которого товарищи звали Хатемом, знал секреты огненных зелий, которые порождали более злое и живучее пламя, чем известные эллинам, составленные из серы, смолы и масла. Оказавшись на земле, занятой персами, египтяне не смогли пробиться к своим, но, захватив рыбачье судёнышко, сумели добраться до Газы. После долгих мытарств они разжились пиратской гемиолией, у которой таран был отлит в форме, кхм... приапа. За что и прозвали её "Себеки мэт". Впрочем, египтяне не стали умножать собой число алифоров, а принялись наёмничать, служа финикийским царям. Спустя несколько лет "Себеки мэт" оказался среди кораблей, которые сдал Птолемею Аристомен. Хатем, потерявший к тому времени почти всех своих товарищей, поступил на службу к Лагиду.

Пираты знали, с кем имеют дело. Мало кто из них не слышал о том, что случилось с флотом Автофрадата на острове Лада, несколько лет назад. Разбойные приняли меры. Для защиты от огненных кораблей они перегородили гавань здоровенной цепью, которую кое-кто из прошлых владетелей Корика предусмотрительно заказал на Кипре ещё тридцать лет назад. В ту пору царь царей Артаксеркс активно топил в крови восстания в разных уголках своей державы, и у разбойных было опасение, что и до них дойдёт черёд.

Птолемея о существовании цепи предупредили многочисленные перебежчики загодя, поэтому он не стал снаряжать корабли, начинённые смолой, опилками и прочей горючей требухой. Ещё задолго до травли пиратов, Лагид слышал от финикийцев некую байку, повествующую о тайном искусстве одного из своих триерархов.

— Я помню, как твои соотечественники, Хатем, спалили Автофрадата в устье Нила с помощью "неугасимого огня". Собственными глазами видел. О тебе болтают, будто ты знаешь сей секрет. Это правда, или бредни досужих людей?

— Это так, достойнейший. Люди, поведавшие тебе об этом, не лгали.

— Значит, ты можешь создать такой огонь?

— Могу.

— Чего ты хочешь за свой секрет?

Хатем улыбнулся.

— Секрет сей из моих уст не узнает никто против моей воли.

— Ты уверен в этом? — хмыкнул Птолемей, — способы, знаешь ли, есть разные.

— Я сумею умереть, достойнейший, прежде, чем слабая плоть предаст моё Ка.

Лагид долго смотрел египтянину прямо в глаза. Тот легко выдерживал его взгляд.

— Что ж... Я не стану принуждать тебя. Но ты мог бы помочь нам. Жаль, что не хочешь...

— Почему же? Я сказал лишь, что не открою секрет, и он уйдёт со мной в Землю Возлюбленных, если конечно, до той поры Владычица истин не пошлёт мне ученика, которого я сочту достойным. Я создам для тебя неугасимый огонь. Но никто не должен застать меня за работой.

Птолемей шагнул вперёд, сжал жёсткой ладонью плечо египтянина.

— Да будет так, Хатем. Если все получится — проси любую награду. И скажи, что тебе нужно для создания огня?

— Есть разные составы. Некоторые очень сложны. Мне по силам создать простейший. Нужна Кровь Геба и Сети-Инет-Ра, солнечная соль.

— Что это и где можно достать?

— Я расскажу. Кровь Геба можно купить у торговцев фенех, это то самое чёрное земляное масло, что вы, эллины, называете нафтой. Далеко за ней ехать не нужно, продадут в Тире или Сидоне. А вот за солнечной солью придётся отправиться на мою родину, в страну Реки. Там все ещё неспокойно. Нужно добраться до Города Белых Стен.

— До Мемфиса? Тогда это несложно, город давно уже в руках Неферкара. Он помнит меня и не откажет в помощи. С тобой поедет Неарх.

Все необходимое для создания неугасимого огня доставили через три месяца и Птолемей начал своё решающее наступление на алифоров. Мастера Лагида поставили на три пентеры несколько массивных камнемётов-палинтонов, после чего египтянин, тщательно сберегая тайну, приготовил зелье,

Пентеры встали на якорь в полутора стадиях от входа в гавань, прикрытые триерами на случай прорыва пиратов. Заработали камнемёты. В тот день к удаче Птолемея стояла сушь такая, что, казалось, воздух трещит. Волосяные торсионы палинтонов не слишком страдали от неизбежной в море сырости и пристрелка горшками, начинёнными просто сырой нефтью, не заняла много времени. А потом Хатем применил "специальные" горшки и для алифоров разверзлись огненные врата Тартара.