После

К местным темным приехали гости с севера, и теперь местные стояли внизу в сугробе,

в легких майках, на фоне белого снега красуясь шрамами, бинтами, браслетами, ремешками с привязанными амулетами и алыми лентами. Приезжие, насколько он мог видеть, перебороть их не пытались и ходили в куртках.

Заметив, что что-то происходит, Айонш поднялась выше. Ему захотелось сказать, что горе-охранники пропустили нападение на магистра снега, но это была глупая мысль, и едва ли ему вовсе стоило лишний раз говорить с темными.

Командир Айонш тоже считала, что ей незачем лишний раз приближаться к магистру — намерение, которое он полностью поддерживал — и сейчас она приближалась намеренно к нему. Может быть ей, как клановцу, в самом деле было не холодно, но на повязках, покрывающих открытую кожу, уже появились мокнущие пятна.

Если это был след заклинаний светлых, по крайней мере, светлые не оставили своих палачей просто так.

Он успел ощутить насмешку прежде, чем насмешка пробежала по синеватым губам. Темный маг угадала его мысли так точно, будто прочитала.

— Это светлые, — она провела пальцем по аккуратному тонкому шраму над ключицей. Когда шрам был нанесен, волшебница едва не потеряла голову. — Это биоимплант, — она коснулась виска, — когда я сопровождала в Заарнее нашего великого магистра Шеннейра. А это — семь лет на испытательных полигонах.

И с отвращением очертила неясный жест, показывая сразу все.

Испытательным полигонам что-то откликнулось в памяти. Он что-то слышал — про динамические печати, прорастающие в человеческом теле, и подобные вещи. Где-то темные должны были разрабатывать свое любимое оружие.

— Наверное, пробыть на испытательных полигонах семь лет требует большого мастерства, — он не знал, как вести себя с тёмными, и выбрал нейтральную вежливость. Магистр мог выдерживать темных. Он сможет.

Айонш ощерилась в ответ:

— Были бы мы мастерами, мы бы оттуда ушли, а не гнили как идиоты семь лет с ключами от ворот.

Шли годы, менялись магистры, а боевые маги оставались самой мелкой разменной монеткой.

Вернулся магистр и принес ему кружку — в дымящейся воде плавали ягоды и оранжевые кружки апельсина. Очередь у пункта обогрева как одно целое пялилась ему в спину, а работники у котлов восторженно разглядывали монетки, кажется, собираясь сделать из них амулеты.

Айонш сразу отступила в тень, в самом деле став незаметной.

— Гильдия им помогает, сделала так, что эти... заклинания перестали их того... есть. В архитектуре печатей обещали работать над полной отменой, — шепотом пояснил магистр, когда они отошли от боевых магов достаточно далеко.

Он заметил, что магистр идет медленнее, и снова путается в словах. Только светлый Исток сиял по-прежнему сильно, перегружая свой сосуд информацией постоянно, без перерыва.

Снова пошел снег, залепляя стекла, и в машине магистр резко отодвинулся от окна, неловко заехав по нему локтем:

— А снег может проникнуть в машину?

— Нет.

Он смотрел на прижавшегося к плечу магистра с легким смущением. Следует ли ему потесниться или занять другое место?

Его магистр так не любил холод.

Существо из иного мира, забравшее облик другого человека, было сильным, когда нужно, добрым и жизнерадостным, когда нужно, беззащитным и требующим заботы, когда нужно, играло так, как нужно, и было тем, что от него ждали.

— А снег может попасть в дом?

— Нет, не может.

— А снег может открыть дверь?

— Снег не живой, магистр, — он был уверен, что магистру рассказывали об этом. Но когда перегруз информации становился слишком велик, магистр начинал отталкивать знания об устройстве чужого мира.

Магистр отодвинулся — он испугался, что его эмоции были тому виной — и сказал:

— Холодно.

Он помог магистру завернуться в шерстяное одеяло, которое держал в машине специально для этого, создал над ладонью небольшую печать, и взял ледяную руку.

Сегодня был долгий день, и он только сейчас ощутил, что тоже сильно устал. Магистр моргал все медленнее, смотря в пространство пустым и сонным взглядом.

Светлый магистр был человеком помимо магистра. У светлого магистра помимо должности была семья и друзья, место в мире от рождения. У светлого магистра Матиаса кроме должности ничего не было.

* * *

— "Удобный, подходящий вариант" сказали вы, Миль.

Не тем знакомым, Миль.

Часть 4. ПОЙМАЙ СОЛНЦЕ

Шафран

После возвращения из Мальвы он несколько дней ходил словно во сне, погруженный в себя, а потом его позвало Сообщество.

Был как раз конец смены. Холодный алый закат расплескался по небу и лился в окна, но окна в зале, куда его привели, были плотно закрыты.

Сообщество редко покидало светлый блок, потому что не хотело, и потому что Кайя не разрешал выходить без контроля старших. Сообщество разделили на части, но Сообщество все равно сохраняло связь, и он тоже постоянно чувствовал его, не так сильно, на грани восприятия — в последние дни он был слишком погружен в себя, и потому, может быть, Сообщество забеспокоилось...

Те, кто выкупил их жизни, они были бы рады, что их дети сумели вырасти, смогли стать взрослыми, стать хорошими светлыми магами.

Было бы проще, если бы он мог сказать "и людьми".

Окна в зале были плотно занавешены циновками. Циновки лежали на полу, а в углу на плетеном коробе стояли деревянные чашки. Весь зал резко напомнил ему о Кималеа, и он быстро подавил неприятное чувство, занимая свободное место. Все эти циновки, и короб, и чашки сделали его товарищи, и некоторые были уже мертвы, и неудивительно, что Сообщество старалось сохранить память о них, как сохранило на руках чернильные точки.

Хор Сообщества окутал его мягким покровом, успокаивая мысли. Он закрыл глаза, чувствуя, как замедляется дыхание и биение сердца, и тревоги последних дней, и месяцев, отступают.

"Не надо, — Сообщество мягко остановило его ответ. — Сегодня мы здесь для тебя".

Он был среди друзей. Среди тех, кому мог доверять, от кого мог всегда получить помощь. Их разумы заключили его в сияющее кольцо, поднимая стены, залечивая то неприятное ощущение разъединенности, которое возникло, когда поезд покинул Шафран, и он остался один в пустом отсеке трясущегося вагона. Он не был один; он никогда не был один, он всегда был в круге, и никого не существовало кроме них, ни врагов, ни бесконечно чуждого мира, и только вершина Кималеа на синем небе, плеск волн, запах дыма и алый отблеск костров, и шепот джунглей в темноте, и молчаливая поддержка...

Нет. Он попытался открыть глаза, но не смог, отгоняя видение. Он вернулся в Аринди. Он помнит корабль, и волны, и южный берег, а если открыть окно, за ним будут столичные черные башни. Недавно он был Мальве, и Мальва тоже не исчезла. Он помнил светлого магистра, который вывел их из тьмы к свету, и на Кималеа он не хотел возвращаться.

Продолжать соединение в таких расстроенных чувствах не было смысла. Он попытался встать, мысленно извиняясь — и не смог пошевелиться.

Хор стал громче, громче стал убыстряющийся ритм, мягкий покров стал непроницаемо-плотным, закрывая лицо, и множество ладоней прижали к земле; и Кималеа надвинулся, закрывая мир, дыша липкими душными джунглями, и в его голову хлынул бессловесный шепот, в котором таял путь на поезде, золотой отблеск Мальвы, лица соседей и его разрушенный дом...

Порыв воздуха помог снова дышать. Он открыл глаза, слабый и потерянный без смолкшего хора. Камилла Аджент стояла позади него, обхватив за плечи, и ее чувства гудели как ураган.

Камилла Аджент не могла злиться — они все не могли злиться — но ему казалось, что от ее эмпатического поля дрожат свечи и шевелятся занавеси на окнах.

Сообщество смотрело на него: никто к нему не прикасался, но он все еще чувствовал вцепившиеся в него руки, когда Камилла помогла подняться, когда вывела на внешнюю галерею. Сейчас светлое отделение было в третьей башне, и он оперся о белые колонны, жадно глотая свежий воздух.

Багровое небо стало фиолетовым. Внизу, на освещенной площади, иногда проходили крошечные человеческие фигурки. Темные громады первой и второй башен были прямо перед ним — Семьи все еще боялись зажигать свои знаки.

— Они должны были остановиться, — голос Камиллы дрожал. — Они ощутили, что ты отдаляешься, и постарались тебя вернуть. Кималеа был всей их жизнью, мы всем... они хотят сохранить нас всех. Но они не должны были тебя держать. Кайя вернется...

Он понимал, что ответил Сообществу слишком жестко, и уже испытывал вину — но он все еще чувствовал отпечатки на собственном разуме. Камилла была слишком расстроена, и он спросил:

— Как Юна?

Последний раз, когда он видел Юну, она пыталась пробить учебником стену. Бушующий ураган притих, и голос Камиллы заметно потеплел:

— В ее возрасте я тоже не хотела учиться, а хотела на боевые задания. Скоро мы поедем в замковую долину, и она сможет поискать под камнями злых монстров или еще кого-нибудь.

"Мы хотели помочь, — прошептало Сообщество. — Мы видим разлом, эту темную занозу внутри тебя. Не уходи".

Он хотел вернуться в свои комнаты и плотно закрыть дверь, но впервые со всей ясностью понимал, что не может скрыться от эмпатической связи ни за какими стенами.

В последние дни он работал над странной схемой сцепленных печатей, которую прислали архитекторы Побережья. В записке значилось, что эта цепь должна восстановить разрушенные печати, заставив Источник вспомнить, но схема сырая и недоработанная — и последнее было правдой. Они должны были отметить, что им непонятно, провести первичный тест и выслать отчет.

Ради этого из первой башни вернулась Илмаре, покинув пост в Мирретей. Они работали вместе, обмениваясь жестами и понимая друг друга с полуслова, и часы незаметно летели в тишине и сосредоточенном молчании.

Тихий звон колокольчика он пропустил. Свет погас — потом загорелся снова, ярче, и вошедший Ритефи два раза хлопнул в ладоши:

— Смена закончена! Всё, всё, как говорят в нашей дорогой Ньен "все идут домой, начинается прекрасный вечер, полный отдыха от трудов"!

Илмаре отступила от демонстрационного стенда — стараясь не моргать от перепада освещения, и он тоже старался — и горделиво подняла голову, разглядывая темного с высоты собственного роста. Темный маг Ритефи оттянул щегольский расшитый воротник и с преувеличенной вежливостью поклонился:

— Леди Илмаре. Ваше прошение о четырнадцати часах отклонено. Я вам напоминаю, что двенадцать вам разрешили по особому распоряжению, и если я позволю вам работать дольше, мой новый начальник снимет с меня голову, а вы же не хотите этого? Нет?..

Волшебница прошла мимо, задев его краем длинного рукава, и темный маг печально вздохнул:

— По-моему, да.

Про нового начальника внутренней службы он слышал впервые, и об этом стоило доложить командиру Кайе. Должно быть, такой же мерзкий тип, как они все.

Темный маг наблюдал за ним — он уже чувствовал, что пришли за ним. Наверное, он мог бы уйти, как Илмаре, но если внутренняя служба хотела разговора, она добивалась. Темный маг из внутренней службы Ритефи был, по сведениям других ячеек, не самым худшим темным из внутренней службы; но он был невыносимым занудой, и пытался влезть в жизнь каждого из светлого блока с ногами.

И, говоря честно, он понял, что не хочет возвращаться в светлый блок так рано.

— Это что? — темный маг обошел стенд, держа руки за спиной и держась на приличном расстоянии. — Это даже на печать не похоже.

Любой, абсолютно любой, светлый, темный, кто приходил сюда, говорил одно и то же. Схема печати была близка к гениальности, и он, конечно, тоже не мог разобраться, но это значило, что он плохой архитектор печатей и зря потратил даже свои три года в Нелье.

Он отошел в закуток с нагревательной панелью и разорвал упаковку с клеймом — семь гор. Говорили, что кто-то узнает в профиле гор стену Лантиш, а кто-то говорил, что это другие загорские горы. Разбавленный водой, пищевой концентрат превращался в кисель без цвета и вкуса, зато был сытным.

Он знал, что внизу, в огромных сортировочных центрах, распределяли помощь, присланную из Загорья. Грузы шли потоком, но Шафран и восточные города поглощали их мгновенно.

Потеря до двух третей пахотных земель, половина населения осталась без работы, в Шафране три человека из четырех — беженцы из столичного региона...

Он испугался, когда это услышал. Но они все еще держались. К собственному удивлению.

— А мы Загорью напродавали столько... кхм, — поделился Ритефи. — Даже стыдно.

Едва ли.

Когда он закрывал глаза, то видел печати, когда открывал — светящиеся линии оставались на сетчатке. В голове нарастала свербящая боль. Наверное, четырнадцать часов в самом деле было слишком, и двенадцать тоже, но они должны были.

Весной, когда они только приехали в Шафран, внутренняя служба пыталась заставить их отчитываться за каждый шаг, за подъем и сон и каждое принятие пищи и за медицинские осмотры каждые десять дней, легко подменив один вид навязчивого унизительного контроля другим. Он еще помнил, какими словами разбиралась с ними Бринвен. Ритефи прислонился к стене, как бы невзначай, всего лишь немного не залезая в тарелку, и неопределенно сказал:

— Говорят, в Полыни после войны кланов создали организацию, "Лепестки". Которая защищала малые кланы от сильных, одиночек от клановцев, тех, кто захотел сбежать из клана. Кстати, "Лепестки" до сих пор работают.

Это было хорошо. Столичные мирринийке и Семьи оказывали на кланы почти гипнотическое воздействие, но, как мирринийке из Мальвы, он считал, что этим нечестно пользоваться — и что ответственность за резню кланов лежит на них всех.