Колодец и Омут

— Кто это? — раздался женский голос, довольно раздраженный.

— Мне нужен Тимми, — сказал я и запоздало подумал, что даже фамилии его не знаю, а еще — что тоже позабыл обо всех приличиях. — Скажите ему, это Мэтт Ларош.

— Да как вы смеете еще звонить сюда! — вдруг взъярилась незнакомка, и я чуть не бросил трубку. — Это все из-за вас!

— Что из-за меня?..

— Ему пришлось делать для вас ключ, потом... — она произнесла какое-то птичье слово типа "кииро", и я догадался, что это, вероятно, бусины. — Да еще так много! Я говорила ему не делать так много! А потом все равно пришлось открывать Омут! Вы хоть знаете, что он только неделю назад видеть начал, но до сих пор почти не говорит?! И Венсан погиб! А вот если бы тогда они открыли Омут один раз вместо всей этой бесполезной прелюдии...

— Знаете что — ЗАТКНИТЕСЬ! — сказал я вдруг резко, и от неожиданности она замолчала. — Не вы одни тут пострадали. С Венсана теперь взятки гладки, и нечего валить с больной головы на здоровую. Если Маргерит вам не рассказала — позвоните ей, и она поведает чудную историю о том, как один мудак сжульничал и за это поплатился. Так что, леди, не надо мне рассказывать про степени ущерба. Мне жаль, что Тимми досталось, но больше мне не к кому обратиться!

— Вот именно, — прошипела она, и в ее голосе вдруг появилось что-то совсем не человеческое. Что-то темное и дикое, вызывающее дрожь, как от горсти снега за воротником. — Вы немного знаете моего мужа — он захочет помочь, и это его убьет. Так что если побеспокоите его — я вас заживо распотрошу. Кроме шуток.

Обещание было не голословным, дураку ясно. Я попытался уложить мысли привычным способом на кухонном столе, но только раздраженно смахнул соль на пол. Дурная примета — да только все плохое уже случилось. Фиори мне не врал — да и в остальном, возможно, тоже, я просто не спрашивал. Мне следовало задавать больше вопросов и меньше бояться ответов. Тогда я бы не тыкался, как слепой зверек, и все сложилось бы иначе. Для Грейс. Для нас.

Потом я взял в кладовой связку ключей и вошел в ту комнату.

Она стояла запертой с того момента, как Грейс порезала руку, и вместо наезженного пути наш поезд съехал на старые рельсы, затерянные в глубокой траве. Я обошел кругом, как в тот первый раз, и наконец подошел к комоду. По-прежнему он был полуоткрыт, на оголившейся деревяшке засохла кровь. Очень осторожно я взялся за ящик и вытащил его.

Внутри лежала расколотая чашка. Только взяв ее в руки, я понял, что она из янтаря — удивительно тонкая работа, живые солнечные прожилки, переливающиеся на свету. Донышко и две ручки из потемневшего серебра. Потрясающая, никогда не видел ничего подобного. Я сложил осколки вместе — одного не хватало. В некоторых местах и на остром сколе камень был немного темнее. "Янтарь любит кровь", — вспомнилось некстати, и меня передернуло. Не понимая толком зачем, но я положил в карман один из осколков, самый острый.

Здесь это и произошло.

А я ведь всегда хотел знать, что именно. Почему не спросил? Я хотел спросить, когда мы жили вместе одной счастливой семьей, хотел спросить всякий раз, ступая в Колодец... всегда хотел. Я вдруг осознал, что должен узнать, любой ценой. Это безумие, самоубийство, но отговорить все равно некому. Как и всегда, я совсем один и могу делать что пожелаю. Решение принесло моей внутренней пустоте немую легкость, будто пообещало что-то. В одиночестве есть свои преимущества — твое исчезновение никого не ранит. Родителям я послал мейл, что уезжаю далеко и надолго — да они и без того заметят нескоро и, в общем, переживут. Может, на следующей встрече выпускников кто вспомнит — а может, и нет. Разве что в связи с Грейс. Да, "он сгинул в Омуте вслед за монстром, без которого так не научился жить" — никуда не годится. "Он развелся с Принцессой и вступил в Корпус Мира" — звучит гораздо занятнее. И правдоподобнее.

* * *

Перед костром я на мгновение застыл, сжав в руке кииро. Интересно, так себя чувствуют те, кто с небоскреба прыгает? Или пулю в рот пустить хочет? Надеются открыть глаза в лучшем мире?

У меня такой иллюзии точно не было. Я зло швырнул бусину в огонь, а за ней и всю связку. Черное безмолвное пламя встало чуть ли не до небес, и я шагнул налево.

Единственной вещью, найденной в Колодце лично мной, была фарфоровая кукла. Она сидела недалеко от костра, в своем нарядном, хотя и потрепанном платье, с настоящими волосами и длинными ресницами. Очень дорогая, ручной работы, скорее всего — единственная в своем роде. Такими не играют, а ставят под стекло для красоты. Этой играли. Ее укладывали с собой спать, расчесывали и переодевали, сразу видно, эта кукла не была просто дорогостоящей статуэткой на каминной полке. Ее любили и по ней горевали. На шее куклы была повязана атласная ленточка с неумело вышитым "Alistair`s".

Тогда я отправился в отель "Санрайз", что на Манхэттене. В холле меня никто не остановил, и подняться в люксы не составило труда. Дверь открыл молодой человек в махровом халате, он был ниже меня больше чем на голову, влажные светлые волосы ложились волнами.

— Вы Алистер? — брякнул я с порога.

Он смотрел на меня снизу вверх очень долго, глаза были еще ярче, чем у Грейс — будто голубые стеклянные шарики. Потом на куклу — как тот бостонский юрист, с неверием, только в этом взгляде было не восхищение, а что-то совсем другое. Наконец он взял ее, бережно, словно в его руках она могла рассыпаться в пыль, и посторонился, пропуская меня в номер.

Честно, мне не хотелось входить. Шестое чувство не дремало, все ворочалось, пытаясь на пальцах объяснить, в какой я опасности. Но в этот раз оно ошиблось — он не убил меня и не съел. Лишь угостил бокалом вина и дал какую-то монетку в коробочке, сказав, что она стоит целое состояние. Хотя и гораздо меньше в его глазах, чем старая кукла.

— Жаль, что не все потерянное можно вернуть, — сказал он напоследок, так, будто слишком хорошо в этом разбирался.

Эти слова я сейчас и вспомнил. Не все потери можно найти, но всегда можно потеряться самому. И может, кому-то больше повезет с поисками.

Хлипкая, прямо скажем, надежда...

Что ж, раньше мне казалось, что хуже Колодца ничего быть не может. Теперь это мнение пришлось пересмотреть. В сравнении с Омутом он оказался куда ближе к Диснейленду, чем к Алькатрасу.

Я ожидал темноты, да. Но не этого.

У Омута был потолок, до которого можно было дотянуться, встав на цыпочки. У него были стены — раскинув руки, я касался их. Пол тоже однозначно был, и гравитация, что радовало. Однако больше не радовало ничего.

Закончив исследовать свою одиночку и подавив приступ клаустрофобии, я просто привалился к стене и закрыл глаза. Хотя что открыл, что закрыл — без разницы. Отлично. Я никого здесь не найду и никто не найдет меня. Вот хорошее место для истерики без свидетелей, хотя этого пока не хотелось. Наверное, еще время не пришло — если здесь оно вообще есть.

Что-то мне мешало, и наконец я достал из кармана осколок янтаря. Достаточно острый, чтобы порезаться. Не зря я его взял — маленький кусочек знакомой реальности, вещь, которой Фиори дорожил, раз не выбросил. Мне казалось странным все еще думать о Фиори, а не о том, что я похоронен заживо. Он тоже был где-то здесь — вот бы хоть голос его услышать. Было бы спокойнее...

Я сжал осколок, и он больно впился в ладонь. Как-то слишком быстро миновали три стадии. Рановато еще для последней. Я нажал еще раз, почти с удовольствием, и потекла кровь. Она стекала сквозь пальцы на невидимый пол, ощущать ее было странно и захватывающе. Касаясь окровавленным пальцем стены, я раздумывал, смогу ли полоснуть по шее достаточно глубоко, когда будет нужно. Запястья — для маленьких девочек. Я хотел прочувствовать собственный уход, словно мог что-то доказать этому месту.

— Фиори, — прочел я вслух нарисованную спираль.

И он ответил:

— Я здесь.

Как-то быстро у меня крышу сорвало. Ну немудрено... Осторожно поднявшись на ноги, через мгновение, долгое, как полярная ночь, я все же спросил:

— Правда?

Что-то действительно появилось во тьме, рядом со мной. Если это и был Фиори, то Омут поглощал даже его сияние.

— Тебе ли не знать. А вот ты что здесь забыл? Совсем ума лишился?!

Голос звучал высоко, с яростью, никогда не слышал его таким. Все же я протянул руку — и вдруг коснулся чего-то, что мой мозг отказался обрабатывать, а тело — воспринимать. Я отдернулся — может, и вскрикнул бы, если бы помнил почему.

— Не надо, Мэтт, — сказал он тише. — Постарайся не трогать меня... и не сильно размахивать руками. Пожалуйста.

Я бы и не смог — все тело как одеревенело. Тьма чуть колебалась, когда он двигался, только это и было заметно. Рана продолжала кровоточить, и я до боли стиснул кулак.

— Тебе здесь не место, — проговорил Фиори уже почти по-прежнему, спокойнее, хотя злость все еще подрагивала где-то по краям. — Возвращайся немедленно.

— Я просто должен сказать, что зря тебе не верил.

— Для этого не стоило нырять в Омут. Ничего ты мне не должен, я не понимаю, почему ты здесь. Мэтт, правда не понимаю.

Он звучал немного иначе, но это был его голос. Я едва подавил желание снова протянуть руку — не помню, хотел ли чего в жизни больше, чем достать до него сейчас.

— Фай, почему нельзя подойти?..

— Здесь я... хуже себя контролирую. Ты хоть понимаешь, что натворил? Отвечай на вопрос — какого черта тебе понадобилось лезть сюда?

Я снова прислонился к стене. Просто нужна была опора.

— А сам как думаешь?

— Мы что, будем играть в загадки, пока не выйдет время?

— Оно не выйдет, — сказал я и рассмеялся. Вот и истерика. — Фай, я бросил в огонь всю связку. Я застрял — то есть мы застряли. Ты разве не рад? Тебе же вроде нравилось раньше. Дома. Мы вроде как счастливы были. Или я что-то путаю?

Горло вдруг снова сузилось до размера стержня для шариковой ручки, воздух проходил с жутким завывающим звуком. Сердце пропускало удары. На секунду показалось, что сейчас я потеряю сознание, но это было бы тем еще везением. Я рухнул на колени, царапнув ногтями пол.

— Мэтт, слушай меня. Слушай меня. — Ласковые нотки в голосе на деле были тверже бриллиантов. — Ты сейчас не двигайся, ладно? Я тебя обниму, только не шевелись. Хорошо?

Я кивнул, слабо соображая. Фиори помог мне выпрямиться и бережно обхватил, прижимая к себе так, что при желании руками не двинешь. Он был прямо там, за моей спиной, хотя не ощущалось ни тепла, ни дыхания.

— Дыши, — приказал он.

Я подчинился. Если бы он сказал таким тоном "умри", то и умер бы, наверное. У меня все-таки потекли слезы, и это был повод очередной раз возрадоваться темноте.

— Ты не понимаешь, ага, — заговорил я наконец, когда смог. Теперь бы заткнул кто... — А я понимаю, можно подумать. Знаешь, наслушался уже тут про настоящее-ненастоящее, еще про насилие, внушение, иллюзии и все такое. Но если подумать — что в этом плохого? Кругом сплошные долбаные иллюзии! Это не по-настоящему, говорят. А как по-настоящему? Что это вообще на хрен значит? Парень сталкивается с девушкой на улице и влюбляется? Девушка видит парня во сне, встречает — и влюбляется? А если любви конец — то что, это было не по-настоящему или как? Красивые интернет-романы, значит, иллюзорны, а выпить в баре, трахнуться и наутро имя позабыть — драгоценное живое общение! Знаешь, я из тех, кому пофиг до фанеры — группа играет, музыка звучит, и ладно. А в студии записали или вживую поют — да какая разница, если удовольствие получаешь? Люди покупают картины с изображением дерева, которое даже не похоже на дерево, а художник вдобавок нарисует две перекрещенные палки, краской посередине ляпнет — и назовет это "Фиолетовый полдень". Такие штуки на выставках раскупают как пирожки. "Смело, свежо и незаурядно", вашу мать. Я ж не против, но в таком случае и меня не учите, что настоящее, а что нет. Сам разберусь. Наверное, поэтому я и здесь... Но знаешь, что неправильно? Ты — совсем не та причина, по которой я должен здесь быть. Я ведь кайфовал себе спокойно в нашем милом домике, наслаждаясь иллюзиями, и ничего не делал — а значит, замешан во всех этих смертях и несчастьях не меньше. Ты вины не чувствуешь, но ты и не должен. Я должен. Я человек. Грейс, ее подруги, жених Маргерит, принц Роджер — всего этого можно было избежать, или хотя бы попытаться. Вот почему я заслужил Омут. Жалкий лузер, готовый принять любовь на любых условиях, лишь бы кто-то был рядом. Даже если этот кто-то — ты.

Фиори не отзывался очень долго. Потом спросил:

— А что такое фанера?

Издав нервный смешок, я неловко вытер лицо. Осторожно, чтобы не коснуться его рук, или чем он там меня обнимал. Потом пошевелился, и объятия разжались.

— Извини. Ты, наверное, ни слова не понял из этой белиберды.

— Почему же? Может, я и проспал почти сто лет, но я не тупой. Ты сказал, что любишь меня и пришел сюда ради меня. Потом сказал, что обязан отвечать за то, чего даже не делал. А потом, кажется, ты меня оскорбил, но я не уверен. Так?

— Так, — согласился я.

— Люди только и делают, что постоянно судят — не других, так себя. Выходит, вы кругом виноваты и вечно жертвы.

— Наверное, это и значит быть человеком.

Голос Фиори стал ниже и глуше, а может, со мной что-то происходило. Медленно и верно.

— Незавидно. Вообще-то меня волнует другое. Я еще могу понять, почему ты любил меня там, снаружи, но здесь даже не Колодец. Здесь ничего ни на кого не влияет. То самое место, где все как оно есть.

Если и были какие-то возражения, я не смог их сформулировать. Потому ответил:

— Получается, все как оно есть.

От такой долгой тишины мне снова стало не по себе. Слишком легко тут исчезнуть так, что никто не заметит и никогда не найдет. Потом раздался еле слышный шорох, словно по земле провели тонкой веточкой.

— Это тоже значит быть человеком?..

— Вероятно.

— Вероятно... Послушай... ты не мог бы задержать дыхание? Ненадолго.

Можно подумать, смогу надолго... Я сделал вдох, зачем-то закрыв глаза, и ощутил короткий поцелуй в лоб, потом еще один — подольше. После этого Фиори сразу отодвинулся подальше во тьму.

— Может, не так оно и незавидно. Может, я бы даже попробовал.

— Быть человеком?

— У меня же получалось, разве нет?

— С переменным успехом.

— Я могу лучше. Перестану убивать людей, куплю новую кулинарную книгу и верну тебе Грейс. Хочешь?

Я молчал, и он добавил:

— Это шутка.

— Про убийства?

— Про Грейс.

— Не важно. Все равно нам не выбраться, и можно говорить что угодно.

— Вообще-то я никогда тебе не лгал.

С этим нельзя было не согласиться. Я не задавал вопросов — так это мои проблемы, не его.

— Мэтт? Ты в порядке?

— Немного трудно дышать, — признался я. — От этого всегда страшно.

На самом деле страшно было не от этого. Я подозревал, что в Омуте люди долго не живут, но не думал, что так мало. И надежда, что связка бус сгорит и вытащит меня отсюда раньше, чем я умру, таяла с каждым вдохом. Сидеть прямо становилось все тяжелее, наконец я сдался и просто лег.