— С вашего позволения, — об этом чуть попозже. Молодой, не из первачей, так что вы все равно его не знаете... Я сначала даже и не понял, что он там лепечет, а когда дошло, ну, тут я по нему и врезал, как положено. Без матюков, — ему не по чину еще, — но глаза выпучил, кулаком по столу... Стал политическую близорукость клеить, идеологическую невыдержанность и непонимание линии Партии. Все, что из того еще лексикона помню, собрал, аж сам напугался.
— А Юрь Валентинычу он теперь ничего такого?
— Не-ет, — гость помотал головой, — это вряд ли. Он это, видите ли, не в первый раз. Наткнулся на мелочишку, начал копать, раскрутил такое, что было ему вовсе не по чину, сделал выводы, напугался, кинулся докладывать через голову непосредственного начальства...
— Его — поправили?
— Конечно. С тех пор он курировал что-то вроде проявлений национализма в Якутии.
— А как же он тогда...
— Так ведь Якутия же! Тогда ж никто еще ни черта не понимал...
— А-а, — проворчал Балабост, — так и не угомонился, значит?
— Он не как мы. Из знатной чекистской фамилии, смолоду жизнь не била, все на блюдечке... Но вот бывают прирожденные футболисты, а это — прирожденная ищейка. Умная. Он живет этим. Куда ни заткни, он все равно будет вынюхивать.
— Что-то я... Постой, — уж не сватаешь ли ты его на это дело?
— Сватаю. Уж больно подходящий парнишка.
— Юра будет недоволен. Очень недоволен.
— Подсластим. Формально он будет Комитету подчиняться. Но отчитываться — только перед нами.
Знаменитые на весь мир брови поползли кверху:
— Перед кем это — нами?
Но того нелегко было сбить.
— Перед Политбюро, разумеется. В вашем лице. Но и контролировать, снимать, назначать, решать вопросы обеспечения тоже будет Политбюро.
— Бюрократию разводишь, — проворчал Балабост, — комитеты плодишь...
— Утешает только, — гость тонко улыбнулся, — что это в последний раз. — И тут же стал совершенно серьезным. Дело такое. Тонкое. Он сам все объяснит в лучшем виде, тогда и присмотритесь к кандидатуре.
— Так он самый первый догадался?
— Самый.
— Других таких умных не нашлось?
— Поищем. Специалисты Генштаба все подчистят, а потом мы их тихо-онько от этого дела...
— Без смертоубийства там! А то и так кругом одни дураки.
— Ни-ни. Просто всех соберем под одну крышу.
VII
— Валерий Владимирович, ребята тут с предложением пришли. Они... Да ладно, пусть лучше сами расскажут...
— Товарищ Гельветов, — начал инфразвуковым, утробным басом один из визитеров, бородатый верзила в свитере. Гельветов почему-то подумал, что он именно такими представлял себе героев ранних Стругацких, — вы никогда не слыхали про теорию БКШ? Бардина-Шриффера-Купера?
— Откровенно говоря... Стоп! Это как-то связано со сверхпроводимостью?
— Совершенно верно, — прогудел бородатый, — Шрифферовские структуры очень-очень похожи на истину. Вся беда в том, что нам до сих пор неизвестно, какие реальные соединения реально им соответствуют. И можно ли их реально создать. Потому что бывает так, что структура, способная существовать сама по себе, может быть получена только через неосуществимые, невозможные стадии.
— Так! И что я тут?
— Тут у меня, — он обменялся быстрыми взглядами с напарником и Иртеневым и поправился, — тут у нас еще и совсем дикая идея возникла. Если б нам взять, — да и попробовать воспроизвести структуру — без материала? Создать за счет конформированных "сборщиков" нечто вроде формы, в которой Шрифферовская структура может возникнуть либо в виде вещества, если окажется, что она соответствует какой-то реалии, то ли будет воспроизведена динамически, как своего рода мнимая структура...
— Очень красиво, хотя, на мой взгляд, — тихо, очень вежливо ответил Гельветов, — совершеннейший бред. Как, Игорь?
— По цифири получается, что может выйти. Но я, в отличие от большинства собратий, очень хорошо знаю, как эта цифирь может соотноситься с грубой реальностью.
— А также с реальностью нежной.
— А также с нежной.
— Понятно. Опять чуть-чуть с самого утра?
— Исключительно с целью стимуляции воображения.
— В таком случае можешь считать эту цель достигнутой в полной мере. А вы, уважаемые, представляете себе, что будет, если вы хоть каким-то боком — да вдруг правы окажетесь?
— Уж мы-то, наверное, лучше всех представляем, что значит высоко...
— Да это-то мелочи. Нам на это — тьфу! Вот чего. Мы это за чистые пустяки держим. — Язык, как это частенько бывает при состояниях хронического недосыпа, вроде бы как сам собой стремительно обретал плавную, бескостную легкость вместе со способностью молоть совершенно энтропийный вздор, почти никак не зависящий от воли хозяина. Он в этот момент мог и вообще спать сам внутри себя. Но тут, сделав над собой неимоверное усилие, он заставил себя поглядеть в лица явно хорошим людям и испугался, увидав, что его бреду, выраженному на чистом шаманском диалекте, они отчасти верят. Словесный понос сняло тут же, как рукой, а он провел корректировку на ходу. — ...А вот ежели "сборщики" удастся использовать не только для выполнения некоторых планов и рецептов но и с целью непосредственно разработки... Ой, да ну вас к черту! Тьфу-тьфу — изыди, сатано! Так, — он снова обвел гостей внимательным взглядом, — кто из вас — Гаврилов, а кто — Вайский?
— Я — Вайский, — представился Бородатый, — а это — Петя Гаврилов...
— Очень приятно. Вы на мое поведение внимания больно-то не обращайте, не стоит, я на самом-то деле довольно безобидный, так что по вашему делу: а что лучше-то? Вещество-сверхпроводник, или сверхпроводник — динамическая система?
Вайский совершенно неожиданно залился темным румянцем, но ничего такого сказать не успел, потому что послышалось осторожное покашливание Иртенева:
— Лучше бы было и то, и другое. П-тип, — это вся сильноточная техника во-первых, включая сверхнакопители, низкоэнтропийные, страшно надежные и допускающие большую миниатюризацию СБИС-ы, сильноточные микросхемы, зато Д-тип, — это... О, это может быть элементная база на принципиально новом физическом принципе.
— Названия уже есть, а изделий, насколько я понимаю, — никаких еще признаков?
— То есть абсолютно. Очень точно подмечено. Именно что никаких, именно, что признаков.
— Так действуйте. Интересно, как бы отнеслось к такому стилю руководства исследованиями мое прежнее начальство? Игорь, как там ваш экспериментальный ЭВМ?
— Мы сделали экспериментальный. А заодно, — мне такой же. А заодно, если хотите, — вам. Контроль "сборщиков" — раз в два цикла, отходу почти нет, и потому даже в лабораторном потоке набралось много вполне работоспособных комплектующих...
— А остальное? Как всегда? Обычная история с бриллиантом в чугунной оправе?
— Ну уж это, — Иртенев развел руками, — не к нам. Тут как ни чудотворствуй, а все равно время нужно. А коробки там, клавиши, мониторы, — они в КОКОМ не входят, их худо-бедно раздобыть можно. Уже и раздобыли кое-что...
— Плохо. Свое иметь надо, — и, поглядев на враз окислившуюся физиономию подручного, осведомился, — ты чего это?
— Да как это у нас быстро получается...
— Что — это?
— Да все это, — Иртенев неопределенно повел руками в воздухе, — это самое. Уже тот самый строгий тон. Который исключительно наш. Как у большого руководителя в кино. Который все знает лучше всех и любого может того... На путь истинный.
— А что — не так?
— Да так все, так. Только ничего хорошего! Чем купить готовое, доведенное, без сюрпризов, будем спешно свое лепить. На коленке, либо целое производство устраивать! Мельчить и растекаться мыслию по древу. Лишь бы свое!
— Ты знаешь, чего я терпеть не могу в грамматике?
— Знаю. Китайскую грамоту, как таковую.
— ... В грамматике я терпеть не могу, — не обращая внимания на дешевые выпады гнул свое Гельветов, — сослагательное наклонение. Бы. А в данном случае я вижу перед собой очередной приступ карманного бунта. Хорошо бы закупа-ать! Плохо, что деваться пока что некуда! Надо вести так, чтоб не было — отдельного производства. Опосля, как устаканится, — но надо. А программы как, ты еще жаловался?
— Пишут ребята, чай не бог весть что. Только мы для гарантии и вражьи добыли. Опробированные.
— Одобряю. А пощупать когда?
— Знаешь, что? Пошли сейчас. У меня, понимаешь, терпенья не хватило...
— Вольно. Не шуми, я тут не для этого. Вон товарищ хочет с пилотами поговорить...
— Есть. Собрать людей в классе?
— Отставить. Мне все как раз не нужны. Двух лучших, сюда, и без шума. Только — слышишь? Чтоб по-настоящему лучших, а не по анкете. Товарищу некогда говорить с кем попало...
— Есть без шума, двух лучших, сюда.
— Товарищ генерал-майор! Гвардии майор Гладилин по вашему приказанию прибыл!
— Товарищ генерал-майор! Гвардии майор Магомедов по вашему приказанию прибыл!
— Вольно. Только вы не ко мне. С вами товарищ желает побеседовать. Без меня, — по лицу генерала проскользнула мимолетная, злая усмешка, — мне при разговоре присутствовать не положено.
Он добродушно хохотнул, намекая, что пошутил, гость, — седоватый мужчина в дорогом сером плаще улыбаясь, закивал головой, гвардии майоры позволили себе вежливо, строго в пропорцию улыбнуться.
Он поглядел на офицеров. Действительно разные, они и впрямь были до чрезвычайности похожи. Одинаково среднего роста, крепкого, но тоже среднего телосложения. Одинаково флегматичные с виду, держатся без малейшего напряжения. Даже аккуратные лысинки на черной и темно-русой головах — одинаковые. Люди, знающие себе цену перед лицом какого угодно начальства. Потому что они — умеют, и в любой момент могут это показать, а начальство — еще неизвестно. Хорошие мужики. Генерал-лейтенанту, доктору технических наук, дважды герою труда, дважды Лауреату они, в общем, понравились. Вздохнув, он начал со слов вполне бессмысленных:
— Вот что, орлы, все, что вы мне скажете, дальше меня никуда не пойдет. Так что говорите, как есть...
Бессмысленных, — потому что ничего не даст. Привычка в любом случае держать свои мысли при себе давным-давно уже стала второй натурой майоров, которые с лысиной. Для некоторых мыслей у них просто-напросто нет подходящих слов в лексиконе, их они начальству высказать просто-напросто не могут. Друг другу — может быть, с применением жестов и неуставной лексики, а ему — нет. И он сам себе — может, таким же, как он сам, спьяну — может, а начальству — нет. Потому что у него тоже есть начальство, которому тоже надо докладывать на особом языке, специально выдуманном ... Не для того, чтобы скрыть свое мнение, — не дай бог! — а для того чтобы выразить его в такой форме, которая вроде бы и то же самое делает простительным. Вроде бы как не противоречащим линии Партии. Гос-споди! Да не психолог же я! Не шифровальщик Генштаба. Обыкновенный же (ну, — не вполне) авиаконструктор! А — никуда без Процедуры. Так что приходится начинать с бессмысленных слов, зная, что они в конечном итоге бессмысленны. Ладно, попробуем по-другому.
— Как вам "двадцать третий"?
А они, — молодцы, — отвечать не спешат, они — по опыту знают, что мысль изреченная есть ложь, они постараются повести дело так, чтобы высказать все, не сказав ничего. Они даже не переглядываются, они ведут так, что кажется будто переглядываются все-таки, умело создают такое впечатление. Тем более, что он для них, — не разбери — кто, не поймешь откуда, а следовательно — фигура непредсказуемая. Наконец, один из них, который Гладилин, осторожно говорит:
— Да ничего вроде, товарищ...
— Товарищ Степанов. Это будет самое правильное.
— Машина как машина, товарищ Степанов.
Он осторожно вздохнул, и перешел к осуществлению своего плана беседы. Тут он был, что называется, в своей стихии, и о технических подробностях мог говорить, сколько угодно. И результат получился ожидаемый: в общем — просто ничего, а в частностях — уже ничего хорошего. Ну, — почти ничего. Большого восторга по отношению к отечественной технике нет. Попробовал проверить свое впечатление, поговорив о других машинах, потому что профессионал — он никогда и ничем до конца доволен не бывает, так что в ходе этого неторопливого, вроде бы беспредметного трепа ему хотелось уловить различия в степени и нюансах этого неизбежного недовольства. И нет нужды, к какому поколению относится машина, ее, с поправкой на это, все равно похвалят, если это была машина хорошая. Поговорили о модификациях, о БРЭО, и каждый раз, каждый раз возникала эта самая пауза перед ответом, когда вопрос ставился "в общем". Как его ставит Начальство. Не военное, не техническое, не финансовое и не территориальное, а особливое, только Родине присущее явление природы, — "Начальство Вообще". Заказчики дальних, тяжелых, сверхскоростных пикирующих бомбардировщиков. Знатоки самых перспективных направлений в биологии, агрономии, теории управления, поэзии, физике, спорте, баллистике и лингвистике, причем во всем этом — одновременно.
Так, например, выяснилось, что "двадцать первый" ругают в существенно другой манере, нежели "двадцать третий", включая даже и модификации, — и прочие столь же информативные вещи. И действительно, — сами по себе слова были не так уж важны в ходе общения единомышленников, бывших к тому же истинными мастерами Искусства Жить Тут. Не для того затевалось. В завершение общения, с трудом преодолев мучительную неловкость, товарищ Степанов, который вовсе не был Степановым, задал коронный вопрос:
— А вот какой, какой истребитель вы хотите? Если помечтать?
И опять — пауза, ставшая уже традиционной, и неприятно, что солидные, имеющие и знающие себе, — немаленькую! — цену мужики раздумывают, как бы это сказать таким способом, чтобы из этого ничего не воспоследовало.
— Ну, — неуверенно протянул гвардии майор Гладилин, смотря своими жесткими, ясными, редко мигающими глазами куда-то мимо и сквозь, — мы же не конструктора все-таки. Не наше это дело.
— Да кому ж лучше вас знать, что вам нужно? С конструкторами... С конструкторами я само собой поговорю, отдельно. Меня ваше мнение интересует.
Но Гладилин упрямо, совершенно тем же тоном, как патефонная пластинка повторил то же самое:
— Не наше это дело.
Тут само это упорство носило характер знака, заменяло тот самый обмен взглядами и еще очень-очень многое, что-то приблизительно вроде: "Слушай, достал, вовсе не соображаешь, чего говоришь и какие неприличные навовсе вещи спрашиваешь, и не стукачок ли ты седатый, друг ситцевый, или, паче того, прекраснодушный идиот, с которого станется упомянуть нас, может быть, вовсе даже и без осуждения, но тем более и без соображения, так что мы все равно огребем неприятностей выше ушей, потому что не бывает так, чтобы откровенность с начальством и, тем более, с не-разбери-кем не вышла бы в конце концов боком нам, грешным, потому что мы люди маленькие, а ты тут проездом, вот и езжай себе, езжай, не порть людям жизнь, а ты, брат Магомедов, — молчи, не ищи на свою жопу приключений, не видишь, что ль, кто перед тобой, и вообще на хера тебе все это надо?" Приезжий понял все это так, как если бы прочитал не один раз в отпечатанном черным по белому виде, а вот брат-Магомедов сплоховал:
