В третью стражу 2: Будет день

Однако продолжить забивать голову глупостями Тане не дали. Олег не дал. То есть, разумеется, herr фон Шаунбург, dИgueulasse немецко-фашистский!

— В каком он номере? — холодно спросил Баст, когда они оказались в фойе.

— В тридцать седьмом... — она все делала так, как приказал ей сделать Штейнбрюк, возможность "отрыва" тоже рассматривалась. То, что Шаунбург подстраховался и не пошел на встречу сразу, а предварительно поговорил с ней tЙte Ю tЙte, выясняя обстоятельства, говорило только в его пользу. Серьезный человек, с которым можно вести дела.

— Тридцать седьмой, я вас правильно понял? — и взгляд холодных, ставших сейчас почти стальными глаз.

"Тридцать се... ох! Его же в тридцать седьмом, кажется... Совпадение?!"

— Да.

— Великолепно! Fine a l'eau! — бросил он коротко портье.

— Куда прикажете? — ничуть не удивившись, спросил портье.

— В тридцать седьмой номер, — ответ фон Шаунбурга прозвучал уже от лестницы.

— Изволите, что-нибудь еще?

— Да, пожалуй, — не оглядываясь, ответил Баст. — Две большие чашки cafe au lait...

"Alboche... — раздраженно подумала Жаннет, сразу оценившая жест Шаунбурга. — Что с колбасника взять? Si sabrer... галантен до ужаса, а по большому счету, ну кто я такая, чтобы для меня кофе заказывать?"

— Представите меня своему der Chef и идите... отдыхать, — сказал фон Шаунбург, словно подслушав ее мысли.

"Что и требовалось доказать..."

Первый этаж, второй... Немец шел, как заведенный. Казалось, случись оказия, он так и до неба будет шагать.

Третий этаж. Коридор. Потертая ковровая дорожка гасит звуки шагов. "N 37".

— Здесь.

— Я вижу, — кивнул Шаунбург и отошел чуть в сторону. — Прошу вас, фройлен.

Жаннет постучала, услышала голос Штейнбрюка — "Войдите!" — и толкнула дверь.

— Густав, — сказала она, переступив порог. — Я рада, что ты не спишь. Это Карл, — указала она на вошедшего вслед за ней Себастиана. — Думаю, вам есть о чем поговорить. А, я, пожалуй, пойду спать...

— Да, милая, — улыбнулся товарищ корпусной комиссар, как если бы приходился Жаннет добрым дядюшкой, а не всесильным начальником. — Отдыхай, а мы пока с господином ...

— Ригг, — чуть склонил голову Баст. — Карл Ригг, к вашим услугам.

— Густав Мейнерт, — протянул руку Штейнбрюк.

"Цирк... Шапито".

* * *

Разумеется, Штейнбрюк понимал, с кем имеет дело. Знал, ждал... чего угодно — почти всего... от опасного и в меру таинственного человека по имени Себастиан Шаунбург, но реальность превзошла ожидания. И этот гребаный der germanische Mann сумел удивить Штейнбрюка — жизнью битого, наждаком тертого и огнем пытанного разведчика-коммуниста. Семь человек "наружки", много это или мало? Вечером, в непогоду, на полупустых улицах чужого города — когда любой человек торчит, как мишень в тире — этого должно было хватить за глаза, но не хватило: фашист увел das kleine Luder, как вор бумажник. Ловкость рук, господа-товарищи, ловкость рук... и никакого мошенничества. Быстро, красиво, на глазах у обалдевшей от такой наглости публики.

"Твою мать!" — выругался по-русски Отто Оттович и закурил очередную папиросу, но табак не помогал. Во рту было горько и сухо, а на дворе сырая холодная ночь, и совершенно непонятно, как ко всему этому относиться. То ли пора уже бить тревогу, то ли обождать до утра — авось, обойдется, как говорят русские Genossen...

В дверь стукнули. Коротко, нервно, поспешно — явно на бегу... Тревога? Вероятно, да, но такая, мать ее, тревога, когда поздно уже что-либо предпринимать. Бежать? А зачем, собственно? В кармане пиджака у Штейнбрюка лежали "подлинные" документы на имя Дмитрия Вольдемаровича Паля — русского немца, профессора московского университета, находящегося в Бельгии на вполне законных основаниях. Да, и в любом случае, не успел бы. В дверь постучали — он только и успел, что вернуться к столу, стоящему в глубине просторного номера, и сесть на стул. Даже папиросу новую — взамен измочаленной в зубах — закурил. Достал из портсигара, зажег спичку, прикурил, задул огонь... и в этот момент снова постучали в дверь номера. Стук, однако, был совсем другой: тихий, вежливый, как бы извиняющийся.

"Не он... но, может быть, она?" — впрочем, если даже это и Жаннет, то пришла она к нему не одна, сомнений у Штейнбрюка на этот счет не было. Не стал бы наблюдатель такую "панику" изображать, в случае...

— Войдите! — громко сказал Отто Оттович, и дверь качнулась внутрь комнаты.

На пороге стояла Жаннет, а рядом с ней...

Ну, что ж, словесный портрет "садился" на фигуранта, как хорошо сшитый костюм. Да и фотография, единственная, оказалась подлинной.

— Густав, — сказала Жаннет, как-то не слишком уверенно переступая порог. — Я рада, что ты еще не спишь. Это Карл, — и она чуть повела подбородком в сторону вошедшего вслед за ней Шаунбурга. — Я думаю, вам есть о чем поговорить. А я, пожалуй, пойду спать...

— Да, милая, — кивнул ей с улыбкой Штейнбрюк. — Отдыхай, а мы пока с господином...

— Ригг, — чуть склонил голову фашист, с любопытством рассматривая своего будущего собеседника. — Карл Ригг, к вашим услугам.

— Густав Мейнерт, — протянул руку вставший со стула и шагнувший навстречу немцу Штейнбрюк. Это был еще один его псевдоним.

— Bonne nuit! — сказала по-французски Жаннет и, повернувшись, вышла, оставив дверь открытой.

— Der ruhigen Nacht! — пожелал ей по-немецки спокойной ночи Шаунбург.

Штейнбрюк промолчал. А через мгновение в проеме двери вместо девушки появился официант из ресторана. Он вежливо пожелал, господам, доброй ночи и, поставив на стол коньяк, сельтерскую, сахарницу, молочник и две чашки с кофе, поспешил оставить мужчин одних. Вот он закрыть за собой дверь не забыл.

* * *

И Штейнбрюк его не разочаровал. Вообще, следует отметить, что несмотря на общую нелюбовь к товарищу Сталину лично и к коммунистической партии в частности, имелись у Ицковича некоторые весьма укоренившиеся сантименты по отношению к "комиссарам в пыльных шлемах". Шло это еще из детства, от рассказов "пламенного революционера" дяди Давида, командовавшего в гражданскую партизанским отрядом где-то в Восточной Сибири, и весьма художественных повествований другой персональной пенсионерки — тети Цили Бунимович, приходившейся Олегу, на самом деле, седьмой водой на киселе, но имевшей партийный стаж аж с одна тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда она юной гимназисткой вступила в партийную организацию Бунда в Вильно. Разумеется, взросление, эмиграция, открытие архивов и всякие разоблачения, хлынувшие в эфир и на бумагу с началом перестройки, изменили его взгляды, но что-то — вопреки логике и доводам разума — все же оставалось глубоко запрятанным в сердце, душе, или еще где — да хоть бы и в подсознании, — и теперь Ицковичу, неожиданно попавшему в это самое "прекрасное и ужасное" время, совсем не хотелось оказаться разочарованным. По идее, им всем — ему и ребятам — было бы куда легче, окажись асы советской разведки на поверку "шлюмперами" и дураками. Но верить в это почему-то никак не хотелось, и Олег был теперь даже рад, что Отто Оттович оказался никаким не говнюком, а, как и следовало ожидать, крепким профессионалом с железными нервами и хорошей ясной головой. Тем интереснее было с ним "играть", и тем почетнее — его, Штейнбрюка, переиграть.

— Разумно, — кивнул Штейнбрюк. — Но возникает вопрос, зачем вам, в таком случае, нужна фройлен Буссе?

— Мой каприз, — откровенно усмехнулся Баст и посмотрел собеседнику в глаза. — Но, знаете, герр Мейнерт, если кому-нибудь придет в голову, ловить меня на ее прелести... hupen — оскалился он, нарисовав в воздухе указательным пальцем правой руки то самое, о чем говорил. — Я буду крайне разочарован.

— Создается впечатление, что вы нас, то ли провоцируете, то ли испытываете... — сейчас Штейнбрюк как бы размышлял вслух, и Баст решил ему не мешать. Пусть подумает. Ведь думать не вредно, не так ли?

— Вы, в самом деле, хотите сделать из нее певицу? — после затянувшейся паузы спросил Штейнбрюк.

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами фон Шаунбург. — Разумеется, с ее Wackelpudding можно и в кордебалет... но это будет как-то неправильно, не находите?

— А что правильно? — поднял бровь Штейнбрюк.

— Вернуться к обсуждению общих принципов нашего сотрудничества и забыть как страшный сон о возможности, не дай бог, пробовать завербовать кого-то из чужой команды.

— Считаете, господин Шаунбург, нам вас не завербовать?

— Фон Шаунбург с вашего позволения, господин Штейнбрюк, — улыбнулся Баст, стремительно возвращая удар. — Полагаю, что при некоторых обстоятельствах завербовать можно любого. Даже tovarischa Kobu... — он намеренно не назвал Сталина — Сталиным и не без тайного умысла произнес эти два слова "по-русски". — Думаете, нет?

Штейнбрюк удар выдержал, чем еще раз доказал, что не случайно оказался на столь высоком посту в военной разведке СССР. Он тоже усмехнулся, как бы показывая, что оценил осведомленность противоположной стороны, но ни о чем, из сказанного ранее, не сожалеет. Кем бы он был, если бы не попробовал выиграть "на шару" хотя бы пару дополнительных очков?

* * *

— Думаешь, они нам поверили? — спросила Татьяна и достала из сумочки маленький кожаный портсигар, который вечность назад — вчера утром — подарил ей Ицкович. Ему надоело смотреть на то, как она мучается с сигаретными пачками. — До сих пор поверить не могу...

"А пора бы уже..."

Ну что ж, на самом деле это был один из самых животрепещущих вопросов, и от ответа на него зависело все — буквально все — остальное. А вопрос этот, вполне гамлетовский, следует заметить, формулировался на удивление просто: "А ты кто такой!?"

Ну, кто ты такой, Олег Семенович Ицкович, в самом-то деле, чтобы тягаться с самим корпусным комиссаром Штейнбрюком, руководившим особым отделом армии на Западном фронте еще в грозном 1919 году? И вообще, кто вы все такие, граждане "попаданцы", чтобы надеяться переиграть сразу двух самых "эффективных менеджеров" эпохи, советского и немецкого? Вопросы эти витали вокруг, как неприкаянные души, с того самого момента, когда все трое — или теперь уже следовало говорить о пятерых? — решили сыграть в покер с "железным веком" и, разумеется, не на деньги, а "на все".

Однако по-настоящему, как ни странно, задумался Олег над всем этим только после отъезда Штейнбрюка в Москву с полной авоськой такой информации, что им — сотрудникам Разведупра РККА — проверять ее теперь и перепроверять, хорошо, если не до конца года. И ведь платить по счетам тоже придется. И Штейнбрюк все это хорошо знал и понимал. Это же аксиома: хочешь дружить, продемонстрируй свое желание, потому что любовь и дружба — это такие типы отношений, когда без взаимности не обойтись.

Последняя мысль заставила Олега снова взглянуть на Татьяну, которая неожиданно притихла пару минут назад, по-видимому, задумавшись о чем-то своем. Но стоило Ицковичу на нее посмотреть, она это почувствовала — "Ведьма! Впрочем, все бабы ведьмы..." — и, вынырнув из своего "где-то там", вернула ему взгляд.

— Неужели, ты заранее был уверен, что...

— Какой ответ ты хотела бы услышать? — сейчас он не шутил.

— Даже не знаю... — похоже, ее донимали те же вопросы, что и его.

— Думаю, что знаю ответ, — Олег все-таки вынул еще одну сигарету и закурил. — Нас, так называемых "простых людей", с детства воспитывают в уверенности что вожди — премьеры, президенты, генералы — это какие-то особые существа. Но знаешь, глядя на них — будь они советские, американские, израильские или русские — ни разу не увидел в этих особях ни единого проблеска гениальности. Иногда среди них попадаются способные, в редких случаях — талантливые, но гении? Гении занимаются теоретической физикой, пишут романы и философские трактаты, а политикой занимаются обычные, порой, даже не слишком умные господа.

— Но разведчики... — попробовала возразить Татьяна. — Эксперты разные...

— И что? — пожал плечами Олег. — Ты же сама обвела их вокруг пальца на допросах. Неужели ты думаешь, что женщина — топ-менеджер из Москвы двухтысячных — так сильно уступает по уму, жесткости или способности чувствовать момент, всем этим Берзинам да Шелленбергам? Ничуть. Уж поверь мне, я все-таки психолог...

— "Я психолог... о, вот наука!.."

— Если отбросить инфернальные намёки, ты идешь в правильном направлении,— улыбнулся Олег. — А теперь посмотри на вещи трезво. Вот Штейнбрюк. Кто он?

— Начальник Западного отдела Разведупра...

— А Витя бизнесмен и кандидат химических наук...

— Ты имеешь в виду образование? — нахмурилась Татьяна.

— И образование тоже, — кивнул Олег. — Какое у него, у Отто Штейнбрюка, образование? Школа... гимназия... не знаю, что там у них тогда в Австро-Венгрии было... затем офицерская школа, если он действительно офицер, или краткосрочные курсы каких-нибудь их "прапорщиков"... ну и, возможно, академия РККА. Я не знаю... Но пусть академия... И что? И я школу закончил, и, между прочим, хорошую, а потом медицинский факультет Техниона, и спецкурс по нейропсихологии в Карнеги-Меллон и докторат в Тель-авивском университете... Как думаешь, у кого кругозор шире и образованность выше? А ведь это я еще о Басте ничего не сказал, а он у нас доктор философии...

— Ты хвастун! — улыбнулась Таня, но улыбка была скорее понимающая, чем наоборот.

— А то?! — улыбнулся и Олег. — Меня когда... — но рассказывать Тане, как его по мозгам шарахнуло почему-то не хотелось. — ... через тест Векслера прогнали... Знаешь, сколько я получил?

— Ну, хвастайся, разрешаю!

— 143 из 160...

— Что, действительно? — кажется, он заработал в глазах Тани еще пару очков, хотя, видит бог, ничего такого и в уме не держал. О другом думал.

— Серьезно, — ответил он вслух. — И поверь мне, и у Степы с Витей не меньше, если не больше. И у вас с Олей тоже... иначе бы мы не общались...

— Умный ты... Баст, а дурак, — чуть прищурилась Татьяна, пряча за полуопущенными ресницами рвущийся наружу смех. — Вы в нас совсем другое цените, или я ошибаюсь?

— Ну почему же... Все ценим! — а что он мог ей сказать еще? Что не ценит? Так ведь ценит, и... — Но мы не об этом, не так ли?

* * *

Было чертовски холодно. Мерзли пальцы рук, и промозглый ветер, несущий вдоль проспекта мелкую ледяную морось, продувал насквозь, легко преодолевая толстую ткань пальто и шерстяной свитер грубой вязки. Что уж было говорить о ногах?! За те несколько минут, что колонна простояла в ожидании приказа, ноги совсем закоченели, и Баст, как и все прочие, окружавшие его мужчины, непрерывно переступали с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь.

"Лошадь... битюг..." — Баст поднял руки к лицу и дохнул на пальцы. Изо рта вырвалось облачко пара, но тепла оно — увы — не несло.

— Дрейфишь, Bazi? — спросил стоявший справа от Баста широкоплечий, но какой-то ущербно низенький Гюнтер Штеле. Спросил грубо, как и хотел, вероятно, спросить, чтобы унизить интеллигента и маменькиного сынка фон Шаунбурга. Впрочем, вопрос получился даже грубее, чем предполагалось, из-за того, быть может, что унтерштурмфюрер Штеле был простужен и говорил хриплым сипящим голосом.