Беспризорник из будущего. (Наброски книги)

— У вас, молодой человек, хороший голос. И композиция неплохая. Кто автор? Откуда взяли? Как называется?

Николай отвёл взгляд. Посмотрел на младшего брата. — "Испанская серенада". Друг отчима — капитан дальнего плаванья привёз из-за границы. Пришёл в гости — спел. Я перепеваю.

— Понятно, — руководитель концерта достал папку, вытащил программу. Посмотрел на неё. Начал рассуждать.

— Эту песню, надо будет исполнить ещё раз. Как раз, когда будет иностранная делегация. Напомните, в каком вы играете ВИА? Я вас запишу.

— Ни в каком.

— Позвольте, а как вы здесь оказались?

— Вы же, сами, попросили подключить и настроить аппаратуру.

— Вы, что? Получается, не артист?

— Нет, я дружинник.

— У-у, — расстроенно протянули. — А я хотел включить ваше творчество в программу. А раз вы не артист. Тогда, вам нечего делать в моей "конюшне". Покиньте, пожалуйста сцену.

— Товарищ Афанасьев, вы не поняли! — пришелец выглянул из-за спины брата. — Николай не может быть участником ансамбля, потому что он солист в театре режиссера Игоря Ломбродского. Сегодня у труппы выходной, а Колю, как сознательного комсомольца, привлекли к патрулированию мероприятия.

— Это правда? — переспросили исполнителя.

— Да. Сегодня у меня выходной, — громила скривился, вспомнив, что завтра вечером, после работы, ему придётся идти на репетицию в театр.

— Что вы мне морочите голову? Сказали бы сразу — я не артист, я актёр. Значит, записываю в программу как солиста народного театра с песней собственного сочинения. Идите, молодой человек — готовьтесь к выступлению. Придёт время — я вас позову.

— Так, я вроде — дежурю в патруле?

— Какое дежурство? Какой патруль? С ума сошли? — Вам выступать через час перед гостями из-за рубежа! Идите и репетируйте. И ждите моего сигнала.

* * *

В дальнем углу парка, на лавочке, под одинокой берёзкой, одна подруга со слезами на глазах жаловалась другой.

— Танечка, не поверишь! — рассказчица почувствовала, как очередная слеза набегает на глаз. Она достала платок и аккуратно вытерла его, чтоб не размазать тушь на ресницах.

— Он был так похож на "Белого рыцаря" из фильма "31 июня"!

— На кого? — ничего не понимая, переспросила подруга, думая о чём-то своём.

— На красавца художника Сэма Пенти. Вернее, на актера Николая Ерёменко. Ты же смотрела фильм?

— Кажется, смотрела, — неуверенно свели брови. — Точно не помню.

— А я ходила — двенадцать раз.

— Как увидала, чуть не упала в обморок, — плакса заломила кисти. — Высокий, худой, взгляд благородный — настоящий принц из сказочного королевства. Я сразу подошла к нему и сказала: — Милый, Сэмми! Я согласна!

— А он, в ответ: Согласна, на что?

— Представляешь, Таня? Я к нему с открытой душой. А он — простите, не понимаю?

— Я — ему: Согласна на всё, что пожелаете! Говорите куда идти? Что делать? Я — готова!

— ...А он — грубиян: — Женщина, будете приставать — позову милицию. — Вскочил, отстранился и убежал.

— Танечка, представляешь: Я собиралась любить его до гроба, выполнять все желания и даже больше! Выйти замуж, искупать в чувствах и родить сто детей!

— ...А он: — Позову милицию, — убитая горем снова полезла за платком, так как новая слеза предательски покатилась по щеке.

Подруга глубоко вздохнула. И наконец высказала то, о чём думала всё время...

— Лена, послушай. Пока ты пускаешь розовые пузыри, твоя последняя любовь, Колька Харитонов, знаешь, что вытворяет?

— Таня! — длинной изящной рукой повели в сторону. — Коля Харитонов, мне давно не интересен. К тому же моя последняя любовь — Алик Ракицкий. А до Алика у меня был Сережа Галунин. А Коля — хам, мужлан и алкоголик. Он был настолько давно, что я не помню его. Да, и что помнить — целовались два раза — и всё.

— То есть — он, безразличен тебе?

— Абсолютно!

— Леночка, тогда, ты не против, если я начну встречаться с ним? Понимаешь, вечером я увидела, как он играет на гитаре, как поёт! Подумала, может быть ещё не всё потеряно, и его можно исправить?

— Кого исправить? — рева выпрямилась. Широко открыла мокрые васильковые глаза. — Харитонова исправить? Этого бугая? Да, легче самой утопиться! Или прыгнуть в петлю. Я столько потратила нервов, сил. А он — скотина! Даже цветов ни разу не подарил!

— Девочки! Что вы сидите? — из листвы к лавочке протиснулась третья подруга. Запыхавшись, быстро оттарабанила. — Лена, там, твой Харитонов, ужас, что отжигает. Идёмте скорее. Пока он сцену не сломал!

— Пошли, — рева шмыгнула носом, быстро поднялась и пошла вслед за подругой.

Третья девушка недоуменно уставилась на удаляющихся...

— Катя? Лена? Постойте! Чего это он снова, её? Мы же договорились — Коля теперь со мной. Я его перевоспитываю!

10.

Солнце поднялось над Москвой, заняло ослепительным сиянием почти половину неба. Мягко наполнило лучами небольшую комнату. Его свет озарил громоздкий платяной шкаф, застывший в углу, круглый залысевший стол, на котором лежала очередная записка брата и горка мелочи.

Вселенец окончательно проснулся. Поднялся с продавленного, старого дивана. Широко зевая и шаркая ногами, двинулся в сторону ванны. Подошёл к столешнице, протёр глаза. Сдвинул медь с листа, прочитал текст...

Иван, по радио обещали проливной дождь. Пойдёшь гулять, одевайся теплее. Вечером задержусь допоздна на работе. Продолжаем нагонять план. Зайди в театр, извинись за меня. На репетицию не приду. Николай.

— Как не придёшь? — ехидно произнесли про себя. — Как бы не так, Коленька! Репетиция, это серьёзно — она состоится в любую погоду. Только, ты, про это, ещё не знаешь.

Он раздвинул горку с монетами. Насчитал шестьдесят семь копеек.

— Жмот! — выдохнули сквозь зубы. — Мог бы оставить больше. Будто не понимает, что у меня, молодой, растущий организм, и мне нужно усиленно питаться. А на это! Только рыбок кормить.

......

В то же время, а может чуть позже, обычный московский двор жил своей жизнью:

Недалеко от подъезда работницы ЖЭК высаживали цветы на клумбе. Мужчины средних лет увлечённо стучали по неотёсанным доскам деревяного стола костяшками домино. По тротуару носились дети. Подростки пинали мяч и прыгали на асфальте. Какого-то шалопая Генку громко звали домой с балкона верхнего этажа...

— Товарищ Лукошкин, перестаньте до меня домогаться! — истерично возмущался человек, прогуливающийся по двору с собачкой похожей на половую щётку. — Вы пугаете Фафи.

— Авв... — мелкая животинка грозно поддержала хозяина. Часто задышала. Высунула язык.

— Сколько раз повторять, не нужны мне ваши стихи про КОЛХОЗ, деревню и прочие сёла-посёлки-выселки. Я не создаю песни на такие темы.

В ответ, к композитору подошли вплотную и дыхнули перегаром. — А если я принесу про родной город? Про столицу? Москву?

— И про столицу, не надо. Мне вообще не нужны ваши стихи. Они меня не воодушевляют. Понимаете? У меня нет желания писать музыку на ваше сельско-крестьянское творчество! И вообще, я творю, когда в поэзии есть чувства, эмоции, переживания. А у вас — сплошной... КОЛХОЗ!

Поэт притормозил на несколько секунд. Почесал лоб, после чего продолжил давить на собеседника. — Дорогой Михайл Ефимович, послушайте! Только, что у меня родились прекрасные строки про любовь. Которые просто просятся, чтобы их воспели. Я верю! Вы услышите их, и у вас возникнет прекрасная музыка. Послушайте начало...

Любовь ничем не заменить,

Ни дружбой крепкой, ни деньгами,

Ни светской пищей, ни едой,

Ни сокровенными словами.

— Так, всё! — композитор топнул ногой. — Мне надоело. Я сейчас же иду в милицию. Думаете я не найду на вас управу? Как бы не так! — угрожающе помахали пальцем.

— Ав-в, — гавкнула собака, напоминая о себе хозяину.

— Прости, Фафи. Ты права. Мы идём вместе жаловаться на этого... хулигана. Напишем заявление! Подадим самому главному милицейскому офицеру. Пусть его привлекут по всей строгости закона!

Прищурили глаза. Пристально посмотрели на рифмоплёта. — Это возмутительно, приставать к заслуженному деятелю искусств, которого знает и любит весь Советский народ! Чьи песни поют по всему Советскому Союзу!

— Фафи, — позвали собаку, которая на время отвлеклась от хозяина. Присела в сторонке и тихо прудила на травку. — Ко мне!

.......

Обиженный стихотворец брёл по алее, низко опустил голову.

— Что, Данила-мастер? Не выходит каменный цветок? — звонкий голос мальчишки прозвучал в его сторону с ближней лавочки. Лукошкин поднял голову...

— Ты? — удивились старому знакомому.

— Я.

— Ты, что? Преследуешь меня?

— Конечно! — очкастый пузырёк не думал отнекиваться. — У меня с вами дело на много тысяч рублей.

— Иди, ты! Со своими тысячами... знаешь, куда!

— Только не надо переносить на меня свои неудачи. Кстати! Я сразу предупреждал, композиторы не будут вас слушать. Они живут в своём мире. И чужих туда не пускают. А вы... Перья распушили. Да, мы! Создадим шедевры! Нас будет слушать — весь МИР! И что? Сколько создали? Кто услышал?

В ответ тяжело вздохнули, присели рядом. Отвернулись в сторону.

— Вениамин Сергеевич, — мальчиш-плохиш пощёлкал пальцами, привлекая внимание.

— Предлагаю отвлечься от мрачных мыслей, сходить в одно место, заработать баблишка. Как раз наклёвывается выгодное дельце.

Он достал большую брошь размером с рубль. Показал переливающиеся на солнце края. — Смотрите! Продадим — ваши десять процентов.

— Что? Опять? — стихотворец поднялся и начал недовольно метаться перед лавкой. Его трясло, словно в лихорадке. — Скажите, молодой человек! Откуда? Откуда вы это берёте? Вы же нормальный, адекватный, советский пионер?

— Нашёл клад, — выдохнули в ответ. — В старом доме. Капал — выкопал. Место забыл. Теперь надо срочно продать! Поможете?

— Господи! — вскинули руки в сторону неба. — Услышь меня? Обычный ребенок, в этом возрасте, отнёс бы сокровища в милицию, в общество любителей старины, в конце концов, отдал ветеранам в Краеведческий музей. А он, носится по городу, ищет скупщиков и продаёт?

— Я не понял? — удивлённо нахмурили лоб. — Вам, что? Не нужны деньги?

— Зачем? — постучали ладонью по лбу. — Если я не сложился как поэт? Если мои стихи не пошли в народ и творчество никому не нужно? Я — пуст, гол и бездарен!

— Товарищ Лукошкин, давайте не будем драматизировать. Вам бы выпить валерьяночки. Принять ванну. Отдохнуть. Полежать в кроватке. А по поводу творчества — могу помочь. У меня брат, музыкант. Помните? Я рассказывал. Правда не такой известный как Макаревич или Юрий Антонов. Но, тоже сочиняет музыку и уже признан зрителями. Его даже пригласили петь в народном театре Игоря Ломбродского. Так, что, если порешаем наши делишки, готов поговорить и он гарантированно создаст песни на ваши стихи.

— Правда? — поэт подошёл к собеседнику. Резко схватил за плечо. — Ты не врёшь?

— Не-а.

— Так, чего мы ждем? Пойдём скорее знакомиться с твоим братом. У меня есть пятёрка замечательных стихов.

— Пфф... — подросток закатил глаза. — Первым делом надо продать брошь.

— Дай, сюда, — вещицу выхватили из рук. — Так, где у нас ближайшее место скупки золота? Сейчас мы её быстро оприходуем.

— Вениамин Сергеевич, мне не надо быстро. Мне надо как можно дороже.

— Дороже? — брошь покрутили. Задумались. — Есть одно место — пойдём, покажу.

* * *

Завершив выгодную сделку, один из дельцов, похлопал ушастого лоха по плечу. Попрощался с ним. Пожелал доброй дороги. Незаметно кивнул двум подельникам, стоящим чуть в стороне. Проследил за ними как они ненавязчиво подошли к жертве и затеяли разговор. А затем, довольно улыбаясь, прошёл и сел в машину, припаркованную у поворота.

— Смотри, "Белый", какую подцепил классную вещицу? — он показал водителю редкую брошь, огранка которой переливалась на солнце.

Седовласый водитель не спеша свернул газету "Труд" заголовок которой убеждал всех, что надои по стране достигли небывалых размеров. Отложил в сторону. Достал перчатки из кармана. Одел и только после этого начал осматривать изделие.

Ухмыльнулся. Вынул из бардачка очки. Поводил ими вперёд-назад, посмотрел через них как через лупу. Наконец высказал мнение.

— Действительно, Сережа. Вещица неплохая. Сколько ты отдал за неё?

— Не поверишь! Попался какой-то глЮпый "чайник". Запросил пятьсот рублей.

Главарь задумчиво покрутил драгоценность в руках. Приподнял правую бровь. — Вещь, конечно, хорошая, старинная. Но, цена триста. Триста пятьдесят, максимум.

— Знаю. На это и рассчитывал. Начал торговаться. А он упёртый, не хочет уступать. Тогда я решил "шлифануть" по второму варианту. Не стал давить. Отдал полкуска. Кивнул ребятам, чтобы "пощипали" лошка на выходе. Те поняли. Ушли работать. Я проводил клиента. Принёс брошь. А мужики сейчас отработают лохопеда и вернут деньги назад. Так, что в принципе, мы ничего не теряем. Какая разница за сколько купил?

— Сережа. Разницы никакой. Только, я брал тебя чтобы ты учился. Развивал навыки. А ты косячишь.

— "Белый", с чего косячу? — Барыга, волнуясь, начал трясти головой, тереть двумя пальцами нос. Прикусывать губы. — Просто, прикинул, товар редкий, старинный, клиент дурной. Вот и побоялся, что уйдёт к другому покупателю.

— Сережа, к какому другому? Тут все работают на меня. — К кому он может уйти? Твоя задача сбить цену. Признать товар фуфловым. А раз фуфловый — никому не нужен. Клиент походит, пощёлкает клювом и скинет по дешёвке. А ты вместо отработанной схемы. Решил заделаться фраером. Короче, Сереженька, большой на тебя косячок.

— Белый, да за что косячок? Сейчас подойдут пацаны. Деньги будут на месте. Всё будет тип-топ.

— За дело, Серёженька — за дело.

В машину с двух сторон, на заднее сидение, подсели два "блатного" вида пассажира. Затихли, недоумевая, уставились на водителя.

— "Белый", чё звал? Какое дело? — они чуть наклонились вперёд, проявляя интерес.

Главарь нехорошо улыбнулся. — Да, вот... Серёженька интересуется. Как там дела с нашими бабками? Забрали у человечка на которого он показал?

— У какого человечка? — переспросил первый.

— Какие бабки? — тут же задал вопрос второй.

— Вы, что! — не выдержал барыга. — Я же показал на мужика, который пошёл с деньгами. Я видел! Вы подошли к нему. Разговаривали. Я даже заметил, как "Сиплый" тёрся о него и хлопал по карманам!

— Ни к кому мы не подходили? — удивление было написано на лицах уркаганов.

— Как не подходили? — кричали уже навзрыд, срывая голос. — Сиплый, ты же тёрся о него. А ты, "Бубен" — заговаривал зубы. Я же хорошо видел. Я же не слепой!

* * *