Подпрыгнув, колеса оторвались от земли, и самолет взлетел в небо. Спустя несколько минут земля под ногами уступила место водам Ла-Манша и Лиза радостно вздохнула — всё, Франция осталась позади! Она до последней минуты была в напряжении и ожидании того, что обязательно произойдет что-то, что помешает ей вылететь. Только теперь она смогла расслабиться и получить удовольствие от полета — и она его действительно получала! Ей нравился басовитый рык мотора, ей нравились тугие струи воздуха бьющие в лицо, ей нравился вид открывающийся сверху, оттуда, где весь мир лежал у её ног!

Она вспомнила об одном незавершенном деле и достала из сумочки пистолет. Подержала его в руке, вздохнула, а затем выкинула его вниз, в глубокие воды Ла-Манша, туда, где он никого и никогда уже не сможет убить. Ей нравилось то ощущение, которое дарило оружие, ощущение спокойствия и уверенности в своих силах. Но вместе с этим казалось, что взамен оружие получило какую-то власть над ней, и Лиза понимала, что если она не избавится от него сейчас, то рано или поздно, но пистолет вновь оживет в её руках. Ну а вдобавок ко всяким психологическим рассуждениям примешивались и практические — зачем ей пистолет в Англии, стране закона и порядка? Да и трудно будет объяснить, зачем она таскает его с собой. Уж лучше концы в воду.

Изредка пилот сидящий в передней кабине поворачивался к Лизе и что-то кричал ей, но за шумом мотора и гулом ветра Лиза почти ничего не понимала из его слов и только согласно кивала. Потом она даже слегка заскучала, а море под крылом всё не кончалось. Странно, а она думала, что Ла-Манш узкий — на карте он нарисован тонкой синей полоской. А потом горизонт потемнел и через несколько минут уже стало ясно, что это земля. Лиза ощущала себя как матрос Колумба, но кричать 'Земля!' постеснялась, если у летчика нормальное зрение, то он её сам прекрасно видит.

Девушка думала, что они пойдут на посадку сразу, как только пересекут пролив, но летчик продолжал вести самолет дальше, оставив скалы покрытые пеной бурлящего прибоя далеко позади. Наконец, они сделали круг над каким-то лугом, мотор сменил басовитое рычание на нежный рокот и после недолгого пробега по траве самолет остановился.

Не глуша двигатель, пилот выскочил из кабины, помог вылезти и спуститься на землю Лизе и подал ей чемодан.

— Там, — взмах руки показал направление, — за пригорком, деревушка. Оттуда вы сможете на поезде добраться до Портсмута. Вот эту монету отдадите кондуктору в поезде — заплатить за билет. А в Портсмуте вы сможете обменять свои рубли на нормальные деньги. Прощайте, мадемуазель!

Легко разбежавшись самолет взлетел и скрылся за кронами деревьев. Лиза зажала в кулаке серебряную монету с вычеканенным профилем старой дамы, подхватила в руку чемодан и пошла к очередному вокзалу в своей жизни.

Вскоре Лиза вышла на проселочную дорогу и идти стало легче, а поднявшись на пригорок она увидела несколько десятков домиков и железную дорогу уходящую за горизонт. Лиза прошла добрую треть расстояния до деревни, когда увидела на дороге идущую навстречу фигурку. Когда расстояние сократилось стало ясно, что ей навстречу быстрым размеренным шагом идет констебль, выглядящий в точности как на фотографиях в газетах.

Поравнявшись с Лизой он остановился, приложил пальцы к полям шляпы и разразился тирадой на английском. Все попытки объясниться с ним на французском, немецком, или даже русском языке не увенчались успехом. Наконец полицейский махнул рукой, забрал у неё чемодан и жестами стал показывать Лизе, что она должна следовать за ним.

Ночь она встретила в полицейском управлении Портсмута. Констебль, задержавший её на дороге, привел её в какое-то здание и начал куда-то названивать. Поговорив по телефону, он снова подхватил её чемодан и повел Лизу на железнодорожную платформу. Подошел поезд, маленький, похожий на игрушечный, но зато в нем каждое купе имело собственную дверь наружу. После часовой поездки они въехали в город, а потом ещё с полчаса шли пешком от вокзала. Так Лиза оказалась здесь, хорошо хоть, что её не посадили с уголовниками, а закрыли в одиночной камере и даже вещи не отобрали.

Видимо о Лизе вспомнили не сразу, потому что из камеры её вывели лишь в полдень и провели в небольшую комнату, где сидел седой мужчина в очках.

— Ваше имя и место жительства, — сухо сказал он, кладя перед собой какой-то бланк и окуная перо в чернильницу.

— Петелева Елизавета Петровна, город Новониколаевск, Россия.

— Если вы русская, то почему отвечаете мне по-французски? — внимательный взгляд, попавший в Лизу через линзы очков, заставил её непроизвольно напрячься.

— Вы спросили на французском, вот я и ответила, можете задать мне его на немецком или на русском, как вам будет удобнее, ответ от этого не изменится!

— Есть ли у вас какие-нибудь документы подтверждающие личность? — казалось, что чиновника выпад Лизы ничуть не смутил.

— Нет, — призналась девушка, — мой паспорт был у брата, а он...

— С какой целью прибыли в Великобританию? — перебил её чиновник, видимо обстоятельства утраты документов его не интересовали.

— Я бежала из Франции! Вам хоть известно, что там революция и беспорядки?

— Кто помог вам незаконно проникнуть на территорию Соединенного Королевства? — снова через очки проблеснула сталь.

— Французский летчик, — Лиза как назло не могла вспомнить ни одной подходящей фамилии, — Э-э-э, Эмиль, Эмиль Золя. Из Шербура.

— Состоите ли в незаконных организациях?

— Послушайте, я хочу видеть российского посла, я поданная Российской Империи и мне совершенно не хочется отвечать на ваши ерундовые вопросы! — Лиза потихоньку начала выходить из себя.

— Являетесь членом коммунистической партии? — похоже что седому её переживания были безразличны.

— Я требую встречи с представителями российского посольства, — упрямо повторила Лиза.

— Какое задание вы получили? Что вы должны были сделать в Англии?

— Так как насчет посла? — улыбнулась девушка, которой вдруг вся эта нелепая обстановка допроса стала казаться невыносимо смешной.

— После того как будет достоверно установлена ваша личность, обстоятельства и цели вашего появления в Англии, вам может быть предоставлена такая возможность. А до тех пор вы будете находиться в лагере временного содержания для лиц нежелательных на территории Соединенного Королевства, — чиновник отложил перо в сторону и нехорошо улыбнулся одной половиной лица, — Посидите в Хокхерсте, подумаете, и станете разговорчивее.

Так Лизе на себе пришлось испытать английскую идею рожденную во времена бурской войны — концентрационный лагерь. И когда щедро увешанные поверху колючей проволокой ворота захлопнулись за ней, отрезая путь на свободу, то единственное что она смогла сказать, сказать спокойно, без эмоций, как констатацию факта — Ох, и какая я дура!

Париж. Сентябрь 1926

Сидя в тюрьме, Андрей частенько недобрым словом поминал тот день, когда он неосмотрительно оправился в посольство, оставив сестру одну. Тогда ему казалось, что на пару часов, а уже пошел второй месяц.

Надо было ему тогда сразу, как только увидел закопченные и треснувшие окна второго этажа, возвращаться обратно, забрать сестру и покинуть опасный город. Но нет, ему потребовалось выяснить — что произошло. У дверей посольства его и остановил революционный патруль. Андрея поставили лицом к стене и обыскали. Когда в его кармане обнаружились золотые монеты, то патрульные долго обсуждали — пустить его в расход сразу или отправить для дознания в какой-то комитет. Кто-то напомнил, что тогда снова придется вызывать труповозку, и это решило судьбу Андрея. Так он оказался в тюрьме, которую власти срочно освободили от уголовников, выпустив их скопом на городские улицы. Камеры срочно понадобились для заключенных другого сорта.

Свой первый день в качестве заключенного он запомнил плохо, смотрел на всё происходящее со стороны, как зритель. Очнуться от апатии ему помогли вши и клопы в достатке оставленные уголовниками в камере. Уже на второй день он почувствовал себя так, словно заболел чесоткой. Быстрый осмотр одежды помог установить постыдную причину этого. Как ему было стыдно и неловко перед сотоварищами по заключению, когда он искал на себе насекомых, чувствуя себя дикой обезьяной в зоопарке. Впрочем, сокамерники не обращали на его душевные терзания никакого внимания ибо сами оказались в схожем положении и вскоре вид профессора благословия Сорбонны, горячо полемизирующего с епископом, и, между делом, ловящего в своей бороде вошь и с наслаждением давящего её на ногте, никого не шокировал. Этого просто не замечали — непрерывная борьба с паразитами стала неотъемлемой частью тюремной жизни и даже способом борьбы со скукой.

В камере рассчитанной на восемь заключенных всегда было не меньше десяти, а однажды, когда в городе шли аресты по спискам, в нее засунули тридцать арестантов. Ужасная теснота продолжалась недолго — всю ночь под узким зарешеченным окном, выходящим во внутренний двор, раздавались винтовочные залпы. К утру в камере осталось двенадцать человек. Один из них, бывший редактор газеты, был мертв — сошел с ума, глядя как всю ночь, один за другим, люди выходят из камеры, а затем во дворе раздаются выстрелы. После очередного залпа он дико завизжал и бросился наклонив голову на обшитую железом дверь. Сила удара была такова, что он сломал себе шею.

В первые дни Андрей ждал, что его вот-вот вызовут и все это недоразумение закончится, с ним разберутся и отпустят. Но наблюдая как множество арестованных, так же уверенных в своей невиновности выходят в дверь, а затем во дворе раздается негромкое бормотание обрываемое резким залпом он понял, что пока для него лучшее надеяться, что о нем вспомнят попозже, когда первоначальный угар борьбы с врагами спадет.

Часто он вспоминал сестру и гадал — удалось ли ей выбраться из Франции? Последовала ли она его наставлениям или в силу вредного характера ждет его возвращения и ищет? Вопросов было много, неизвестность давила иногда просто захлестывая Андрея волной отчаянной безысходности. В такие минуты он старался отвлечься, мысленно конструировал механизмы, вспоминал когда-то прочитанные книги. Когда и это надоедало — просто рассматривал сокамерников, пытаясь понять, что это за люди, которых боится новая власть? С удивлением, каждый раз он убеждался, что большинство арестованных в душе являются обычными обывателями, на которых достаточно топнуть ногой, чтобы обеспечить послушность. Конечно за спинами они могут злословить и показывать фигу в кармане, но никогда они не станут бороться с неугодным режимом с оружием в руках. В тюрьме они очень быстро ломались и пресмыкались перед охраной и следователями. Страшно боялись смерти и вздрагивали каждый раз, когда во дворе раздавались выстрелы. Никакого смысла в том, чтобы арестовывать этих людишек Андрей не видел.

Но иногда в камеру попадали яркие личности. Например, однажды к ним посадили майора французской армии, который по революционному Парижу продолжал ходить в парадном мундире, с не споротыми знаками различия и орденами. Как водится, к нему сразу устремилось несколько человек с расспросами — узнать, что творится во внешнем мире. На вопросы майор отвечал сухо и немногословно, словно читал сводку. Когда все животрепещущие вопросы были освещены, кто-то поинтересовался, а за что арестовали уважаемого офицера?

Андрей, который лежа на верхних нарах рассматривал испещренный трещинами потолок и слушал разговор, поморщился. За время недолгого пребывания в тюрьме он уже понял, что такой вопрос задавать бестактно, если захочет, собеседник расскажет сам.

— Подозревают, что я вместе с группой офицеров совершил вчерашний налет на комитет коммунистов на Рю де Темпль. Говорят, что его закидали гранатами, а тех комитетчиков, кто пытался выскочить на улицу, расстреляли из ручных пулеметов. Вроде как треть коммунистов на месте положили.

— Здорово! — воскликнул невзрачный человек, по его словам бывший раньше государственным служащим, — Геройское дело, надеюсь вы приняли в нем участие?

Андрей свесил голову с нар и внимательно посмотрел на спрашивающего — последний вопрос ему совсем не понравился. Об этом стоило подумать и сделать зарубку в памяти.

— Нет, — лениво ответил майор, — что это за операция — две трети осталось в живых? Если бы налет планировал я, то всех бы положили на месте. Так что на чужие заслуги не претендую.

Майор пробыл в тюрьме недолго. Вечером вооруженный отряд национал-коммунистов без всяких документов отбил его у тюремной охраны. Вступать в перестрелку с решительно настроенными фронтовиками из-за какого-то заключенного охранники не решились.

Но это был единичный случай, обычно настоящие люди уходили иначе, и об их уходе возвещал приговор, начинающийся словами 'Именем французского народа' и заканчивающийся неизменным 'расстрелять'.

27 сентября о нем наконец-то вспомнили. Сидя перед побритым и даже пахнущем одеколоном следователем, Андрей ощущал некоторую неловкость за свой заросший и дикий вид. Хотя понимал, что по сути вещей в этом повинно именно новое руководство тюрем — за всё время заключенных ни разу не водили в баню, а уж о цирюльнике можно было даже и не мечтать. Андрей даже знал, когда власти тюрьмы зашевелятся и начнут что-то делать — когда неимоверно расплодившиеся паразиты начнут кусать их самих.

— Вы долго у нас сидите, почему не просили встречи со следователем? — допрашивающий поднял усталые, налитые кровью от постоянного недосыпания, глаза.

— Я понимал, что у революционной власти есть заботы поважнее, чем разбираться с каждым случайно задержанным и верил, что придет время и мне смогут уделить внимание, — с маской простодушия ответил Андрей.

— Считаете себя невиновным? — не поднимая головы спросил следователь.

— До ареста я пробыл во Франции меньше недели, хотя всю жизнь мечтал увидеть прекрасный Париж, в который влюбился ещё мальчишкой, прочитав книги Дюма. Я не делал и не думал делать что-нибудь плохое ни против французского народа, ни против революции.

— Изъятое у вас золото ясно говорит о вашем социальном положении, — намекнул дознаватель.

— Что могут сказать несколько монет? У меня кроме них не было толстых пачек денег, облигаций, векселей — ничего! Только десятирублевые монеты общей суммой в месячный заработок простого инженера, каким я и являюсь. А о моем происхождении яснее всего говорит мой паспорт, который у меня забрали вместе с деньгами. Из него ясно, что я живу в Сибири. Вы хоть знаете, что такое Сибирь? Туда по своей воле не едут! Столетиями она служит местом ссылки для россиян! Вот и моего отца сослали за участие в народовольческом движении, там он познакомился с моей матерью, которая тоже была репрессирована царскими палачами! Вот оно — мое социальное положение! — Андрей, не отводя широко открытых честных глаз, гневно уставился на следователя.

— Но это не помешало вам стать инженером?

— При Столыпине многое поменялось, а по результатам вступительных экзаменов мне даже не пришлось платить за обучение. Родители, если бы дожили, — Андрей тяжело вздохнул, — могли бы мной гордиться.