Лунные капли во флаконе (полный текст)

Амелия резко распахнула глаза и обнаружила себя все в том же кресле в гостиной, вцепившуюся в подлокотники. Лишь на мгновение ей стало дурно, закружилась голова, и бросило в жар. Она осторожно поднесла ладонь ко лбу: та была ледяной, а лоб полыхал. Или ей так показалось оттого, что от рук будто разом отхлынула вся кровь, и они стали такими холодными и безжизненными, что Амелии пришлось подуть на ладошки и растереть их, как будто она оказалась на холоде. Вероятно, она просто переутомилась — и неудивительно в такой насыщенный день! Девушка весь день провела на ногах, помогала матушке, развлекала гостей, играла на пианино. Она уже давно не бывала в обществе и не общалась ни с кем, кроме родителей, и потому отвыкла быть в центре внимания. Да, она устала, но разве это не приятная усталость? Что же тогда чувствуют девушки, всю ночь напролет беззаботно танцующие на балах! Нет-нет, какие глупости, она никому не скажет, что ей вдруг стало дурно, а пойдет и ляжет спать, и это будет самым лучшим завершением и без того прекрасного дня.

Она медленно встала из кресла: ну вот, голова уже совсем не кружится, только отчего-то очень холодно, точно весь дом пронзили стремительные северные ветры. Девушка подобрала оставленную в комнате мамину шаль и закуталась в нее: и пусть толстая карминовая шерсть совершенно не подходила к ее легкому летнему платью, сейчас ее все равно никто не увидит. Слуги, должно быть, сидят на кухне или уже спят. Придерживая шаль, она направилась к выходу, и только сейчас отметила, что сумерки уже успели смениться непроглядной ночью. В слабом свете газового светильника все вокруг покрылось причудливыми тенями: оконные ставни напоминали крест на погосте, а перекладины на лестнице — зубы сказочного чудовища. Даже в кладках портьер, казалось, затаились неведомые существа, рожденные ночью, и дожидающиеся подходящего момента, чтобы выбраться из укрытия... Тени сгустились так плотно, что невозможно было различить следующую по коридору дверь, и Амелии захотелось поскорее взбежать вверх по лестнице, как маленькой испуганной девочке. Ей стало необъяснимо страшно находиться одной здесь, где даже ее крик вряд ли услышат, ведь все уже давно спят. Почему-то в памяти всплыли слова о пожаре и... проклятии? Этот дом проклят.

Амелия застыла.

Тот разговор, который она случайно услышала на кухне... Ведь слуги говорили именно об этом доме, который горел много лет назад, и с которым связана какая-то ужасная история. А в том дневнике, что она читала сегодня, и содержание которого так прочно поселилось в ее мыслях, та несчастная женщина описывала именно этот дом!

Эта мысль, столь внезапно настигшая девушку, поразила ее до глубины души. Сердце забилось так сильно, словно порывалось вырваться из груди. Амелии пришлось сделать несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться, но страх не уходил. Она почувствовала, что осталась одна наедине со страшной тайной, которая окутывала эти стены. Они отштукатурены и покрыты новыми обоями, но что скрывается под ними? Какие еще секреты хранит этот дом?.. "Бестелесный призрак, потерявшийся в этих стенах", — вспомнила она слова из дневника и содрогнулась.

Что сильнее — страх остаться здесь одной в темном коридоре, или сковавшее ее оцепенение? Страх оказался сильнее, и Амелия тихонько двинулась дальше, стараясь не шуметь. Двигаясь по стенке, она нащупала еще один газовый рожок и с облегчением включила его. Вот так, никаких кошмаров, никаких чудовищ. Это коридор, по которому она ходит каждый день: спокойные зеленоватые обои, деревянная панель понизу, ковер с мягким ворсом, широкая лестница из отполированного до блеска вяза. И двери по бокам: гостиная, столовая, малая гостиная в торце, и запертая комната, мимо которой днем все ходят, совершенно не замечая.

Вместо того чтобы побыстрее подняться по лестнице в свою комнату и забраться с головой под одеяло, она сделала еще один шаг вперед. Затем еще один. И незаметно для себя оказалась около одной из дверей, на вид точь-в-точь такой же, как и остальные. Только вот, словно в сказке о Синей Бороде, вход туда был воспрещен. Амелия помнила, что ничем хорошим эта сказка не кончилась, но безвольно повинуясь внутреннему порыву, протянула руку и толкнула ручку.

То, что дверь оказалась открытой, напугало и удивило девушку. Она прекрасно помнила, что все время, пока их семья живет здесь, комната была заперта, так почему же именно сейчас...

По коже пробежали мурашки, а из приоткрывшейся щели повеяло ледяным холодом. Мертвецким. Точно сама Смерть приглашающе распахнула дверь в свои владения и звала Амелию войти. Там жили одиночество, горе и ужас — они были так долго заперты внутри, что теперь, вырвавшись наружу, выплеснулись на девушку, закружив ее в своем водовороте. Она пыталась вдохнуть, но вместо этого дышала лишь запахом смерти и пожара, едким, удушливым, заполонившим все пространство вокруг. Девушке показалось, что внутри комнаты все еще полыхает огонь, а комната наполнена дымом. В кромешной темноте она не могла его видеть, но ощущала всей кожей: от кончиков пальцев, судорожно сжимающих дверную ручку, до кончиков волос, платья, мысков туфелек. Если дверь не закрыть, проклятье сейчас же вырвется и, обернувшись пламенем, поглотит весь дом! Амелия с силой толкнула дверь обратно и, не оглядываясь, бросилась наверх, в свою комнату.

Ей уже не было страшно, что кто-то может услышать шум на лестнице, что кто-то заметит, как поздно она возвращается в свою кровать — единственным желанием было оказаться в теплой постели, спрятаться под одеялом и унять дрожь. Когда она была маленькой девочкой, мадемуазель Пати стаскивала с нее одеяло, если видела, что Амелия забралась под него с головой, и ей приходилось всю ночь дрожать от холода и испуга: уж она-то знала, что если закроет глаза и заснет, чудовище вылезет из шкафа и сожрет ее. Потом она выросла и поняла, что никаких чудовищ в шкафу не водится, но сегодня уже ни в чем не была уверена.

Оказавшись в своей комнате, Амелия первым делом плотно закрыла дверь: днем ей показалось, что ее приоткрыл сквозняк, и больше всего на свете ей не хотелось, чтобы это повторилось и ночью. В спешке она стащила с себя платье — расстегнула миллион маленьких пуговок на корсаже, которые тут же возненавидела, стащила ворох юбок и отвязала подушечку турнюра. Корсет дался ей со слезами: она ломала ногти о его тугие крючки и была готова позвать Дженни или даже Конни, лишь бы ей помогли, лишь бы не пришлось мучительно долго стоять в полной темноте, пугаясь малейшего шума. Кое-как справившись со шнуровкой, она быстро стащила с себя корсет и, бросив к остальной куче одежды на полу, забралась в постель. Ей было все равно, что она не надела ночную рубашку, а осталась в сорочке и панталонах, все равно, что в ее голове сидело множество шпилек, впивающихся в кожу, ей хотелось только успокоиться и забыть все кошмары сегодняшней ночи. Никакого пожара, никакого проклятия, никакой женщины из дневника, никаких запертых комнат! У Амелии был дивный день, пикник в саду и знакомство с соседями, а все эти ужасы происходят не здесь и не с ней.

Девушка то проваливалась в сон, то снова возвращаясь к реальности, переворачиваясь то на один, то на другой бок, не в силах успокоиться. Она закрыла глаза и приказала себе уснуть, но сон все не шел. Амелия мучительно ворочалась в постели. В ее комнате слишком жарко! Девушка почувствовала, что вся пылает. Может быть, она простудилась во время пикника? Амелия поднесла руку к лицу: но нет, это был не ее жар. Он исходил от кровати, и она, не колеблясь, откинула одеяло. Три маленьких, едва тлеющих уголька, лежали посередине простыни. Откуда они здесь? Горничные вряд ли могли принести их сюда! Казалось, угольки чуть теплились, и каждый из них зловеще светился красным, однако, поднеся к ним руку, девушка тотчас же ее отдернула: угли полыхали жаром, как в камине. Кто зажигает камины летом?.. Она в смятении смахнула их вниз, на пол, боясь обжечься, и сразу же накрылась одеялом с головой, как если бы оно могло защитить ее от кошмаров, поджидающих в ночи. Еще несколько минут девушка неподвижно лежала, прислушиваясь, не доносится ли снаружи какой-нибудь звук, пока, наконец, незаметно для себя не погрузилась в сон.

Глава 4

"27 ноября.

Конец.

Я чувствую, что скоро всему придет конец. Или он уже наступил, а я и не заметила? Это и неудивительно! Я сижу в четырех стенах, почти не выходя из комнаты, точно пленница в собственном доме! Я стала невидимой для всех, просто исчезла, меня больше нет. Слуги заходят — вероятно, по привычке — приносят мне еду или ставят ее на стол в малой столовой внизу, молчаливо кланяются и ничего не говорят. Вот уже неделю, как я не слышала человеческой речи, не считая злого шепота горничных за спиной. Несложно догадаться, о чем они говорят!

Хозяйка изменилась. Бедняжка, должно быть, тронулась. Посмотрите, как она выглядит! Ах, бедный лорд Вудворт, что за жена ему досталась! Разве непонятно, почему он теперь вовсе дома не появляется? Кто бы стал ее терпеть! Кому нужна такая жена! Она еще не разучилась говорить? Она хотя бы выходит из своей комнаты?

Немая, больная, сумасшедшая, убитая горем и уже наполовину мертвая — неужели это я? О нет! Даже если допустить, что они не думают так, даже если они меня жалеют — на что мне сочувствие слуг! Что может быть унизительнее, чем их жалкое, никчемное сострадание! Как бы я хотела накричать на них и выкинуть на улицу, а самой вернуться в Лондон и танцевать на балах, как раньше. Шить платья у лучших мастериц, вновь оказаться при дворе короля! Я готова была бы забыть свое прошлое и начать новую жизнь, но...

Но. Мой муж. Мой обожаемый Харольд.

Бог знает, как сильно я люблю его, всегда любила и продолжаю любить, несмотря ни на что. Почему же он забыл свою милую Элинор? День за днем, неделю за неделей он становился все холоднее ко мне, а теперь я и вовсе перестала для него существовать. Он запер свое сердце и не дал мне ключа. Пусть мы и живем в одном доме, но не видимся днями напролет; когда же я подхожу к нему и пытаюсь заговорить, рассказать о том, что меня гложет, он разом меняется в лице, становится чужим. Я не узнаю его боле. Когда ему стало безразлично все, что происходит со мной? Когда он решил, что я ему больше не жена, и даже не подруга? Неужели То Событие перечеркнуло обе наши жизни?

Едва я пережила всю ту невероятную, невыносимую боль, как вынуждена столкнуться с новой: вместо поддержки и твердого плеча человека, ради которого я прошла через все эти страдания, я получаю лишь холодность и отчуждение. Еще недавно я могла чувствовать одну всепоглощающую тоску, теперь же во мне пробуждается злость: на себя, на Харольда, на все, что происходит с нами.

Внутренний голос шепчет мне, что всему должно быть разумное объяснение, и я предполагаю, что знаю, в чем оно заключается. Как же еще объяснить его постоянное отсутствие и пренебреженье мной — той, кого он называл любимой и единственной?! Я не должна позволять себе даже думать о таком, однако эта мысль вновь и вновь мучает меня, не давая ни минуты покоя даже ночью: Харольд больше не любит меня! Это очевидно, хотя я и отказывалась верить до последнего. То, во что я превратилась, просто невозможно любить, разве не так? Неужели вина в равнодушии моего мужа целиком лежит на мне?.."

Амелия подвинула тусклую газовую лампу поближе и поспешно перевернула страницу: разворот был заполнен не до конца, и это, очевидно, была последняя запись.

"28 ноября.

Я едва могу сдержать ярость, которая разрывает меня изнутри! Каких невероятных душевных сил мне стоит не начать крушить все вокруг, а сесть за дневник и написать о моей ужасной находке. Мои руки дрожат от гнева: я едва ли смогу прочесть потом то, что сама же написала в этом нынешнем жутком состоянии, но мне этого и не нужно.

Как я была глупа, как слепа! Сегодня мои глаза открылись, и я вдруг прозрела. Наивная, глупая, я все корила только себя одну и не догадывалась, что и мой дорогой Харольд был со мной нечестен. Быть может, тому виной смерть нашего ребенка, моя болезнь и хандра; но извиняет ли это любящего и преданного мужа? Нет, нет, никогда!

Это письмо... Прояснило все.

О, мой дорогой Харольд, как неосмотрительно с твоей стороны было оставлять подобные послания на столе! Ты думал, твоя жена настолько глупа и беспомощна, что не сможет зайти в кабинет и прочитать письмо? Ты жестоко ошибся, она прочла и сделала выводы!

Ах, что за тончайшая бумага с изящными вензелями и виньеткой, надушенная лавандовой водой, лежала на твоем столе! Наверное, она от твоего делового партнера, мой милый? Этим изящным, мелким почерком он сообщает тебе о купленных акциях?

Те строчки до сих пор стоят у меня перед глазами...

"Мой дорогой друг... Не проходит и дня, чтобы я не думала о тебе и о твоих горестях... невыносимо больно слышать о твоих бедствиях... Бедняжка Элинор, она все никак не поправится... Я знаю, как ты страдаешь. Разве ты заслужил подобное? Как бы хотела я быть рядом, чтобы поддержать и утешить тебя... Но это, к сожалению, невозможно — слишком много препятствий встают на моем пути..."

Я закрываю глаза и вижу эти отвратительные строчки, наполненные сладкой речью, тягучей, как мед. Я с трудом удержалась, чтобы не порвать письмо там же и бросить в камин, который наша Мегги словно специально для того и растопила, чтобы уничтожить там следы любовной эпистолы! Но нет, пусть это будет моей уликой, которую невозможно будет опровергнуть. Эти слова врезались мне в память — значит, это я стала препятствием! Я, бывшая верной, преданной и любящей женой, теперь только мешаю тебе, да, милый?

Я устала быть больной и слабой. Я уже потеряла себя и теряю теперь и мужа. Пришло время положить этому конец! Сегодня ему придется рассказать мне всю правду, и я перестану быть пленницей этих стен. Я уже слышу цокот копыт на подъездной дороге. Я не стану больше медлить ни минуты! Мой дорогой Харольд, пора тебе вспомнить о своей жене!"

На этом записи обрывались, и как бы Амелия ни пыталась увидеть на пожелтевших от времени листах продолжение, история закончилась. Девушка недоверчиво пролистала тетрадь вперед: пусто, пусто, пусто! Рассказ этой женщины закончился так же внезапно, как и начался, лишь только напугав и раздразнив Амелию. И хотя дневник выглядел совершенно безобидным, разве что очень старым и потрепанным, от одного прикосновения к его страницам ее пробивала дрожь, и в то же время тянуло к нему некими магнетическими силами. Она провела пальцем по корешку и в необъяснимом порыве прижала тетрадь к груди. За эти нескольких дней и несколько страниц она успела сродниться с автором этих строк, привыкнуть к острому, стремительному почерку и ее немного экзальтированной манере письма.

Но так ли давно это было? Таинственная Элинор представлялась ей бледной девой из легенд прошлых веков, скорее даже средневековой дамой, нежели ее современницей, хотя едва ли дневник был написан более века назад. Печальная и смиренная, она сидела в своей светлице, как узница в замке, отрешенная от мира и лишенная любви. Амелия вдруг осознала, что комнатой этой женщины могла быть та самая, в которой она сидит сейчас, склонившись над письменным столом. Раз дневник был найден в доме, то и хозяйка его жила именно здесь. Это новое открытие застало девушку врасплох, а история, читавшаяся, как часть романа, вдруг стала неожиданно реальной. Элинор жила не в замке, она жила в обычном доме — вероятно, тогда он не был еще таким старым и по-модному обставленным. Из своих окон она видела не волшебный Авалон, а сад и зеленые холмы Кента вдали. В саду, возможно, тогда цвели розы... Но не в ноябре.