Королевская кровь-5. Медвежье солнце

Ворот скрипел натужно, но он вытащил ведро, разделся донага и окатился ледяной водой, фыркая и отряхиваясь. Потом еще и еще, пока не заломило зубы, а голова не перестала гудеть.

В поселке жили не только дар-тени. Простые люди иногда появлялись здесь, спасаясь от жестокости феодалов, и их принимали — самих крылатых было слишком мало, чтобы обеспечивать жизнь.

Далин пришла сюда с двумя сыновьями. Хозяин швырнул ей в лицо горсть углей и выпорол — за то, что женщина, обнося его гостей, пролила вино на костюм одного из них. Сбежавшие дети отвязали искалеченную мать от дерева — ее оставили в жертву чудовищным обитателям окрестностей — и буквально на себе притащили к посту дар-тени.

Далин приняли, вылечили — но что она могла делать, чтобы прокормиться самой и прокормить детей? Только предлагать себя. Она предлагала, а он брал, помогая ей и жестко запретив принимать других мужчин. Только если соберется замуж.

Впрочем, таких, как Далин, здесь было много. Люди шли и шли, умоляя не оставить их в беде. Были среди них и лазутчики, но их быстро вычисляли и расправлялись жестоко и наглядно.

Мир этот вообще был жесток, и уважали в нем только силу.

Женщина ждала его, скромно сидя на кровати: она надела его подарок, сорочку с красными и желтыми цветами, распустила волосы. Протянула руки, ощупала его живот, провела губами где-то в области пупка и ниже и подняла лицо.

Кажется, глаза у нее раньше были зелеными — хотя что в этой темноте разглядишь? Но он наклонился и сделал то, чего никогда не делал, — медленно, глубоко поцеловал ее, сжимая ей грудь, чувствуя, как закипает кровь, а томление тела становится невыносимым. Опрокинул ее на кровать, задрал сорочку — она дышала тяжело, повернув голову к стене, — и навалился сверху, раздвигая коленом бедра.

— Миленький, полегче, — просила она сипло, прерывалась, пыталась оттолкнуть его слабыми руками и стонала протяжно, — что же ты голодный такой, дикий... миленький мой, милый...

От этих просьб и стонов он совершенно сорвался — в голове не осталось ни единой мысли — и, кажется, рычал ей что-то на ухо, и переворачивал ее на живот, и кусал за плечи, вколачиваясь в мягкие ягодицы до кровавых всполохов в глазах.

Позже, когда он уже спал, чувствуя блаженную легкость, женщина все гладила его отрастающие крылья, руки и тяжело вздыхала — то ли о пропадающем то и дело мужике, то ли о своей судьбе.

Макс проснулся в полумраке — небо за окном только-только начало сереть — и несколько секунд соображал, где он. Телу было хорошо, но недостаточно, и он потянулся расслабленно, поискал рукой рядом женщину — ее не было. Поморщился и сел, всматриваясь в полутьму. Зрение привычно переключилось, окружающее приобрело четкость.

В печке, стоящей в углу, мерцали угли, Далин колдовала над столом — обвязавшись передником, катала по посыпанной мукой поверхности ком теста. Ей свет был не нужен.

Тротт встал, подошел к ней сзади, обхватил за талию, прижал к себе, забрался рукой в ворот рубахи — грудь ее была мягкая, приятная ладони.

— Дети скоро встанут, — сказала женщина просяще, упираясь руками в стол, — хлеб бы поставить.

— Тихо, — Макс коснулся губами ее шеи, поцеловал, и она замолчала, замерла от непривычной ласки. Но он уже опускал ее животом на стол, задирал юбку — Далин схватилась обсыпанными белым пальцами за край — и он почему-то только и смотрел, что на эти пальцы, — и сдавленно вздохнула, качнувшись вперед, размазывая муку по дереву. Но двигался он в этот раз медленно, почти бережно, не сжимал до синяков — и так украсил ими ее тело вчера до чрезмерности — и дал ей удовольствия сполна, прежде чем разрядиться самому.

Позже, когда утреннее солнце уже окрасило крыши домов косыми блеклыми лучами, в печи поднимался хлеб, пахло сладким сытным духом и булькал горшок с кашей, Далин с красными стыдливыми пятнами на щеках чистила ему сапоги на крыльце, а он под болтовню мальчишек колол ей дрова. Пацаны следили за ним с восхищением — старшему только-только исполнилось десять, но он старался, помогал матери по мере сил, берег брата.

Конечно, они понимали, почему дядька иногда остается у них ночевать. Здесь быстро взрослели. Но не судили мать — наоборот, хвастались, что их семья под защитой самого Охтора.

— Ты скоро придешь? — робко спросила она его, когда он собрался. Протянула ему узелок с копченой зайчатиной, с караваем хлеба.

— Не знаю, — ответил Макс совершенно искренне. — Я далеко сейчас ухожу, Далин.

Она стояла у изгороди, слушая, как он уходит, затем развернулась, приложила к щекам ладони и тихо заплакала. Макс ускорил шаг. Женские слезы в обоих мирах не добавляли ему добродушия.

Охтор заглянул и к себе в дом — там было прохладно и чисто. Усмехнулся — жизни разные, привычки одни. Надел под одежду броню, взял оружие, плащ — и ушел, хотя очень хотелось обратно, в привычный мир: он всегда боялся, что не сможет вернуться. Но за долгие годы Тротт привык к страху и научился с ним справляться, а раз уж он по своей воле спустился сюда, нужно проверить виде?ния Алекса.

Через три дня путешествия по папоротниковым лесам и болотам и стычек, по счастью, не с самой крупной живностью Макс пришел в харчевню, стоявшую на оживленном тракте. Перед выходом на дорогу охотник предварительно накинул морок на глаза — только они сейчас могли выдать его суеверным местным. Отрастающие крылья пока легко ложились под кожаную куртку, хоть и неудобно это было до невозможности. Послушал разговоры — где еще искать информацию, как не в месте, собирающем торговцев, разбойников, лазутчиков и охранников со всех архов континента? Хозяин харчевни, знающий Охтора уже давно и наученный, что трогать гостя не стоит, исправно указывал ему на обозы, рассказывая, кто откуда идет и куда держит путь.

Макс слушал и наблюдал, поил разговорчивых купцов солтасом — местным аналогом пива — и тщательно отслеживал, чтобы не попасться на глаза иногда останавливающимся пообедать всадникам. Они, конечно, не одолели бы его, но потом на безродного, осмелившегося поднять руку на господ, объявили бы охоту, ну и харчевню бы спалили в качестве возмездия.

Ночевать высокородные тха-норы здесь не останавливались — не по чину было делить кров с мужичьем. Но и во время коротких остановок они ухитрялись устраивать драки — одному из купцов, замешкавшемуся с поклоном, перерезали горло и бросили на влажной земле дороги, кнутом высекли хозяина харчевни за показавшееся кислым вино. Старый пройдоха, ко всему уже привычный, вечером все так же обносил постояльцев едой и пивом, хоть и морщился на поворотах и рубаха его под жилеткой набрякала от крови.

— Э-э-э, братец, — горячо говорил один из торговцев, прибывших из портового города, — говорю тебе, предсказание было. Хранительница капища упилась болью пленников и сказала, что скоро уже врата откроются в землю, тучную и изобильную. Но надо готовиться, вот и созывает тха-но-арх войска, дабы прийти туда победителем. Хранительница прорицает: утонем мы все скоро, Ларта как блюдечко в океан опускается.

— Я сказания про ту землю, как родился, слышу, — возражал ему второй, пузатый, захмелевший, — дурь все это, — он понизил голос, — думаю, опять крылатых воевать собрались. Говорят, милостью Малвика сумели приучить рыньяров, да от тха-охонгов в окрестностях Лакшии уже не развернуться.

Макс кивал, запоминая. Рыньяры — местные гигантские аналоги обыкновенных стрекоз, Малвик — чудовищный бог, один из пантеона, и новости эти — если они не окажутся обычными сплетнями — были пугающими.

Когда разговоры стали повторяться, он ушел в сторону Лакшии. И, хотя зарекался использовать дороги, в этот раз дал слабину. И поплатился за это на следующее утро, когда оглянулся и увидел, что его нагоняют трое всадников на охонгах — темно-зеленых мелких родственниках тха-охонгов.

Ну как мелких... Размером с лошадь.

Макс еще надеялся на мирное разрешение ситуации, поэтому ступил на обочину, встал на колени, опустил голову. Ни к чему привлекать к себе внимание.

Всадники замедлили ход, и Макс напрягся — ездовые богомолы хоть и предпочитали растительный рацион, от свежего мяса еще не отказывались.

— Он? — крикнул один из преследователей в форме со знаками отличия местного феодала. Макс выругался про себя — тха-нейры, цепные псы господ, имеющие полную власть судить и карать.

— Старик так описал, — высокомерно сказал другой, будто никого, кроме них, здесь не было. — Эй, ты! Лицо покажи!

Третий молча достал арбалет, направил на Тротта.

Макс откинул капюшон, глянул на заинтересованно присматривающихся к нему охонгов, щелкающих челюстями и опирающихся на передние лапы — острые, с зазубринами, — перевел взгляд на нейров. Двое спешились, достали мечи, подошли ближе, и главный, со знаками отличия, острием клинка коснулся шеи Макса — тот сжал зубы, все еще надеясь, что пронесет, — прочертил кровавую полосу вверх, поднимая подбородок к свету.

— Глаза обычные, — сказал главный, присматриваясь. — Эй! Ты для кого вынюхивал в таверне? Для Венрши? Ханоши?

Сдал все-таки хозяин, не удержался. Тха-нейры платили золотом и покровительством, а феодалы ловили лазутчиков друг друга с азартом и пятки поджаривали с удовольствием.

— Я просто общался, — за ворот текла струйка крови, а мозг уже просчитывал ситуацию, мышцы напрягались, настраивались на драку. — Ждал обоз в Лакшию. Хочу там работу искать, почтенный, но ни одного обоза не было. Пришлось идти самому.

Воин выслушал его с брезгливостью, что-то решил, толкнул в грудь сапогом — Макс повалился на землю и услышал свист стали. Тут же рванулся в сторону, прыгнул, уходя от выпущенного болта и настигающего клинка, сорвал плащ, махнув им перед носом у набегающего противника, развернулся за спину второго пса тха-нора и свернул ему шею. Меч нейра на замахе разрубил уже мертвого соратника, как свиную тушу, — и тут же защелкали жвалами охонги, бросились вперед, на свежую кровь, и стали рвать недавнего хозяина.

Тротт рванулся к потерявшему ориентацию от прыжков своего скакуна арбалетчику, взбежал по покатой хитиновой спине дергающегося богомола, увернулся от кинжала, вывернул нейру руку — мужчина закричал визгливо от ломающихся костей и замолчал, глядя на всаженный ему в грудь собственный нож. На губах у него пузырилась кровь, и он медленно валился со спины охонга вбок, застряв в стременах. Макс выхватил меч, развернулся.

— Тебя же на кусочки порежут, тварь, — крикнул третий, главный, замахиваясь мечом. — Ты же подыхать будешь до-о-олг...

Он забулькал, держась за рассеченное горло, и упал — угроз за свою жизнь Тротт наслушался достаточно, и ничего нового ему сказать не могли. Потом пришлось убивать обожравшихся богомолов, вскрывая нервный узел в сочленении хитиновой брони. Себе оставить даже одного не решился, хоть это и ускорило бы движение — попробовавшие крови, они могли сорваться, а ему только возможности быть сожранным ночью собственным транспортным средством не хватало. И уже потом пожалел, что не оставил одного из нейров в живых — его можно было расспросить, и информация точно была бы вернее, чем полученная в харчевне.

Дальше Макс не рисковал, ушел в лес и там на ближайшей ночевке оставил своего дар-тени. Путь к Лакшии предстоял долгий, а миром Лортах с его грязью, жестокостью, высокими травянистыми лесами и огромными насекомыми Макс уже наелся досыта. Вернется еще, а если даже и промахнется, то Охтор все узнает и без него. Главное — не опоздать.

Утром, проснувшись в своей спальне, профессор мучительно приходил в себя. Чем дольше он находился в Нижнем мире, тем труднее было удерживать контроль. И инляндец, шатаясь, пошел в лабораторию, снова набрал в игольницу репеллента и наколол на плече очередной защищающий знак. В вену пошла доза стимулятора, и, только когда тонизирующее стало работать, в глазах просветлело.

Он еще успел постоять под обжигающим душем, щиплющим вздувшуюся от уколов кожу на плече, выпить кофе — и только потом с облегчением вспомнил, что семикурсники уехали на практику, а значит, не надо идти в университет заниматься с ними. И хотя оставленная постель манила улечься и поспать хотя бы два часа, Макс оделся, аккуратно застелил кровать и ушел в лабораторию. Мир мог катиться ко всем чертям, а проекты нужно было заканчивать.

Глава 4

28 ноября, понедельник, Иоаннесбург

Полковник Майло Тандаджи, взбодрившись утренним совещанием и придав сотрудникам должное ускорение, еще раз просмотрел видеозаписи допроса проснувшихся демонят. В связи со срочностью дела пришлось выходить на работу в воскресенье и лично проводить допрос — в присутствии ведущих следствие подчиненных, конечно. И сейчас он прокручивал запись, пытаясь найти то, что упустил при личном общении.

— Господин полковник, — в кабинет заглянул капитан Рыжов, — вы приказали зайти.

— Да, Рыжов, — Тандаджи поставил запись на паузу, — я определился с вашим следующим заданием.

Василий приуныл, и начальник некоторое время наслаждался сменами оттенков вины на его лице. Рыжов тяжело переживал свой провал в Теранови.

— Так вот, — продолжил тидусс, когда воспитательная пауза была закончена, — вы снова отправляетесь в Теранови. Будете работать при дипслужбе и докладывать мне о контактах с Песками. Работать, Рыжов, — добавил он сухо, видя, как капитан от радости чуть ли не с объятиями готов к нему рвануть, — а не поедать колобки и развлекаться с вдовушками.

— Я, может, жениться на Эльде хочу, — с некоторой даже обидой сообщил капитан. На слове "колобки" глаза его воодушевленно блеснули.

— Дело хорошее, — ледяным тоном поддержал командир, — новый опыт — это всегда прекрасно. Когда решите, "может" или женитесь, сообщите мне. Смелость требует поощрения.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: КАПИТАН ВАСИЛИЙ РЫЖОВ

Рыжов недоуменно и подозрительно посмотрел на невозмутимое начальство, но интересоваться, что тот имел в виду, не решился — отрапортовал "так точно" и удалился. А тидусс, воспользовавшись паузой (и вспомнив о рыбках, глядя на голодное лицо подчиненного), покормил питомцев и снова включил запись.

Жена на удивление не ворчала по поводу его отлучек. Они с матушкой наперегонки шили будущему маленькому Тандаджи микроскопические детские вещи, хотя семья была в состоянии скупить несколько детских магазинов и не обеднела бы. Тидусс смотрел на пинетки и пестрые штанишки с сомнением — он уже успел забыть, какими крошечными рождаются дети.

Сейчас супруга взялась вышивать традиционный тидусский та-понти — огромный яркий платок с изображениями всех главных духов-покровителей, в который закутывают новорожденных сразу после появления на свет. Матушка, кажется, немного завидовала — касаться та-понти могли только материнские руки, — но Таби проявила неожиданную мудрость и привлекла свекровь к выбору ниток и узоров. Так что дома воцарилась благословенная тишина, и парадоксально, но начальнику разведуправления Рудлога даже немного не хватало привычного скандального фона.