— Нет, ты взял и нарушил мои правила. Убил близкого человека.
И неожиданно тому, кто стал похожим на убитое им мясо, в грудь влетело нечто.
?
Я бью кулаком вонючего мясного снеговика.
Вгрызаются челюсти. Против моей воли взметнулась левая рука, перегрызла путы из проводов и безжалостно протаранила мясной шар. Пущенный вплотную на скорости пятьсот метров в секунду разрывной снаряд. Двухцентнерная туша весело отлетела к стене.
— Ха...
Роняю громкий грудной смешок. Чувство рождается не в голове, но в сердце. Ну, раз голова парализована током, она и не должна нормально работать. Еще две минуты тридцать секунд до восстановления цепей, я не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Но пока тело живо, оно функционирует. И видало оно этот мозг, в синапсах лиганд пронзает рецептор, словно единственная в мире вещь, летящая быстрее света. Кровь спешит по магистралям и проселкам со скоростью триста километров в час.
— Ха-ха, ха-ха-ха, ай, ой-ой-ой, больно-то как!
Бегают по кругу токи, кровь, мозговые аффекторы, клетки воспламеняются, нервы кругом корчатся от боли, ощущения сводят с ума. В какой-то момент резко, как гильотина, опускается рука. Срез левой руки, с момента потери ни разу даже не нывший, впечатывает в меня накопленную за два года боль.
— Ха-ха, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Впечатывает. Срез плавится и объединяется с черным протезом. Струи крови вливаются внутрь протеза, как цунами. Это как клубень-акселерат. Поток крови становится нервами и скрепляет меня и протез. Живой. Живой. Живой. До сих пор бывшая как манекен рука вздрагивает, отзывается. Ушедшая из этого мира левая рука обретает форму и возрождение. Хорошо. У меня настроение — да гори оно все огнем; все-таки живое тело — это круто! Живой, я-то, да мать мою какой я живой!
— Окей, закончим по-быстрому! Давай, исповедайся, если надо, давай всю свою злобу сюда! А то с сожалениями попадешь в ад, а зачем нам такие, как ты?!
Ржу. О черт, мне слишком весело. Встать-то не могу, а развеселился, гм.
— А... ха... ха, ха?.. А-а. Дак ды доже... был одержим...
Мясная матрешка воздевает себя на ноги, набухает, из рассеченной груди льется кровь. Рана похожа на рассечение мечом от плеча до пояса, я тот еще самурай.
И в то же время наконец ставшая свободной рука исчезла до локтя.
— Но злабый и белкий демон. Ты совзем де зтрашдый.
Стало пахнуть чем-то чужеродным. Возбудившись от удара, наверное, мясной снеговик весь вспотел. Это и есть его кислота? Она полностью покрывает тело, и хоть бей, хоть получай — переплавки мне не миновать. Как у него тело устроено...
— Но я рад — мой демод сильдее. Я бревозхожу тебя.
Медленно приближается. А я никак не встану с кушетки. Это наш мясной друг четко понимает.
— О, гаг я рад. Подобу чдо одержибых я ежже не ел.
Мясной снеговик... Юкио, словно вспомнив, берет бутылку с уксусом и приближается к неподвижному мне, уже забыв про укушенную грудь. Нехило, у него в голове только еда, и все!
— Ды говорил дуд мдого, до избоведаться надо де бне. Ды дакой же одержибый... я сбасу дебя.
Мешки щек расплылись. Наполнив ладонь желудочным соком, Юкио нежно улыбнулся.
Однако он не учится.
Залитая желудочным соком рука тянется вперед.
Расплавленная желудочным соком рука поднимается.
— А?..
Когда рассудок и сознание на месте, демон бездействует. На несколько секунд уставшее держаться сознание теряется. Давай, милый мой Ненависть (имя временное). Заждался, наверно? Пора кушать.
?
Мгновенная смена декораций.
Черная рука с ревом взорвалась. Опадает как твердое тело, капает как жидкость и обволакивает как газ мясного снеговика.
— Э... ай, у, а?!
Силуэт черного адского чудовища искажается как в огне. Пронзающий не барабанные перепонки, а мозг, неслышимый людскому уху вой монстра. Все, составляющее Исидзуэ Арику, вмиг забирает левая рука. Как в ту ночь, когда я ее уронил. Все ощущения прерываются; иллюзия, словно я весь сжался в левой руке.
— А... Ай, больдо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!!!
Орет. От то ли стона, то ли рева я вздергиваю веки и наблюдаю привычный пищевой пейзаж.
Все так же, как каких-то пять минут назад. Только охотник и жертва поменялись местами.
— И-и-и-И-И-И!!! Чдо эдо что эдо ждо это что это!!!
Его пожирают, начиная с ног. Нет, поглощают. Черная собака с метр в холке прижимает мясную матрешку к полу. Черный пес очень тонкий, как водоросль. Плотно налипает на мясного снеговика, и от залепленных частей слышится славный хруст.
— Почебу?! Больдо, ой, ай!.. Езт, есд, меня едяд!..
Дистальные части рук и ног худеют. Слепой черный пес шумно нюхает добычу. Мясной снеговик практически не сопротивляется и обильно потеет. Обычно от этого пота все, чего он коснется, плавится. Но...
— Ду почему! Как ды, брозтая еда для бедя!..
Как можно убить то, у кого никогда не было формы?
Сопротивление бессмысленно.
Плавь желудочным соком — но оно и так расплавлено. Круши силой — но оно и так разрушено.
Зло без человеческой формы, без проявления — вообще-то просто пародия на человека, столь же смешная, сколь и неприятная. Если за одно это его зовешь "демоном", у тебя что-то неладно с определениями.
Если бог совершенен, всеведущ и всемогущ, черт имеет образ абсурдного, аморфного, при этом с людским знанием и ни на что не способного субъекта.
— Почебу, бочебубочемупожему?! Взе не так, мы одержибые, до совсеб раздые!..
— Не равняй нас. У тебя просто болезнь одержимость. А вот я...
Демон подземелья гласил:
"Фантомные ощущения работают с таким же воображаемым монстром. Ты великолепен, Исидзуэ Арика. Твоя левая рука — идеальный демон..."
— По ходу, я рулю чем-то типа настоящего демона.
Слепая черная собака. Фантомная бесформенность протянулась из моей левой руки и пожирает одержимость. Почти целиком уплетает Юкио, но на самом деле черный пес ест не плоть. Ведь лишенное формы не может убить того, кто форму имеет.
Но когда он глотает целиком, тут разговор другой. Если все части оформленного обратить в ничто, оно оказывается наравне с бесформенным. Вспоминается кошка из квантовой теории. Лишившись девяти долей тела, Фусо Юкио несомненно мертв, но еще есть одна доля, а следовательно, можно сказать, он еще жив, или как-то так. Хотя да, наличие этой доли — лишь вопрос времени.
— Дет, збази, зпаси бедя, Боже!.. Больдо, больно, бочебу дак тяжело, я же де видовад, это же де болездь, я же де виновад, чдо одержим бесом, я просдо избран Богоб!..
А-а... Вот последнюю часть я, кажется, когда-то днем слышал.
— Я позабыл, но мы вообще с тобой встречались?
— Да, да!.. Давдо еще, очедь! Ты сдолько раз приходил!..
Днем, значит. Тогда я не вспомню, пардон.
Напрягаю правую руку. Кое-как можно двигать.
— Вот как. Тогда хотя бы ответить надо, а то нехорошо, да?
Так, нож... отлично, не выронил.
— Тут делать нечего, но твои чувства туда не докричатся. Черт и Бог — просто безнадежно разные вещи. Черт немощен и трется с людьми, а Бог человека в гробу видал. Посвященность ему неинтересна, и как человек развлекается и страдает — его не касается. Очевидно же, ему и одному хорошо. Все знает, все может — это оно и есть. Бог тебя не будет спасать. Бог вообще уже давно все сказал.
Почерневший до носа Юкио жалобно смотрит на меня.
Я сжимаю нож и говорю напоследок:
— А именно: "Задолбали, отвалите".
— А...
Заплывшие жиром глазки ошарашено смотрят на меня.
Перед тем, как челюсти черной собаки сомкнутся над последними десятью процентами, я резко опустил нож.
"
С одного взмаха срезав плоть, убираю нож. В зале стало тихо, как под водой. Мясной снеговик не шевелится, а слепой черный пес со звучным сопением ищет еду. Потеряв зрение, он ищет свое лакомство по запаху. Так и до невкусного мяса может снизойти, а потому, левой рукой вытащив пораженный орган из мясной груды, я сдал его черному псу.
— Уй!.. М-да, с отрезанной рукой живо только осязание... сколько раз делаю, никак не привыкну.
В последний момент отделенная левая рука. Подключившийся, ставший со мной одним протез не отпустит, если не отрезать лезвием. А если отрезать, бесформенное вернется в старую форму... Физическое тело Фусо Юкио пока на месте — значит, не осилил доесть.
Как черный пес увлечен едой, так и я кое-что ищу. Полагаясь на свет от мониторов, я обшарил все помещение, но кроме нас никого живого не нашлось.
Подбираю телефон, который был под ногами мясного снеговика. Даже в сумраке видно флуоресцентный оранжевый. Тот, который я видел намедни в руках знакомой.
— Пошли. Ты уже поел.
Нет ответа. Я оборачиваюсь и не вижу черного пса — на полу одиноко валяется отрезанный протез. Не приставляю его снова, а просто беру и двигаю на выход.
До захода солнца еще три часа. Еще три часа или всего три часа?.. Проклиная свою память, считаю это неоднозначным промежутком отпущенного мне времени.
/2.8
Я очухался, когда солнце давно зашло. Не знаю, почему, но настроение совершенно унылое. На часах — почти девять. На столе лежал черный протез Кайэ. Борясь с мигренью, проверяю заметки. Ожидал наскоро написанного: "Ничего особенного", — но страницы за сегодня не было.
Блокнот порван на семь дней в прошлое.
И не подумал ломать голову, почему так, зато жутко проголодался. Наверно, с утра ничего не ел. Если принять вчерашний клубный сендвич за нормальную еду, получится, что я не ел ровно сутки. Нельзя так, нельзя. Человек при любых бедах должен кушать, а то умрет.
Все еще одетый в то же, в чем задремал, двигаю в привычную пивнушку. Туманность наша в час ужина забита народом, не продохнуть. Зря пришел. Решив на сегодня сменить рукав галактики, разворачиваюсь на каблуках. И тут среди толчеи мне бодро машет рукой одна дура.
— О, семпа-ай! Ура-а, давай сюда-а!
А хотя... искать сейчас другое заведение влом. Настроение как-то вдруг поправилось, и я решил сесть напротив нее.
— Ну что ты так поздно, семпа-ай! Снова был у Кайэ-сан?
Цурануи, негодующе мыча, надувает щеки. Начала она точно такой же фразой, что и вчера, но я совершенно уверен: о встрече мы не договаривались.
— Семпай, что ты уставился на меня? Ой, я сегодня не накрашенная...
— Да так. Ты почему вообще жива?
— А? А почему я умерла?
Недолгое молчание. Смотрим исподлобья, как застенчивая пара на свадебном интервью.
— Прости, сам не понимаю. Ну, жива и жива, и фиг с тобой.
Заказываю у хозяина клубный сендвич и стакан воды. Странное беспокойство начисто испарилось, и мы с Цурануи легкомысленно треплемся, как обычно.
— А, точно! Смотри, семпай, новая мобилка. Теперь взяла яркий, по концепту экваториального пояса. Миленький, правда, как хамелеон?
Офигеть. Ты ведь то же самое и вчера говорила, Цурануи.
— Вот, я позвоню, а ты запиши номер... Э, что? Семпай, ты оставил телефон дома?
— Нет, сотовый у меня с собой.
Сую руку в карман. Вытаскиваю телефон оранжевого цвета.
— О, моя мобилка! Почему она у тебя, семпай?
— Ну, как почему? Подобрал.
Других причин нет. Я не помню, как именно подбирал, так что гадать без толку.
— А. То есть ты услышал мою запись и сходил на завод? Нашел Юкио-сан? Стыдно сказать, я испугалась и сбежала на полпути.
Опять мигрень. Я не помню, при этом чувствую, что много чего стало ясней, но лучше не буду допытываться. В блокноте ничего не было. Тот я, который был три часа назад, решил, что так и надо.
— Хм? Семпай, зачем ты делаешь страдальческий вид?
— Не знаю. Человек без зеркала не в курсе, что у него на лице написано. А этот телефон...
Я хотел вернуть, но передумал. У Цурануи есть новый, а у меня почему-то телефона нет.
— Можно я возьму? Похоже, мой пропал.
Девушка ошарашенно таращится на меня.
И уж не знаю, какие химические процессы прошли в ее мозгах, но она краснеет и начинает писать пальцем прописи на столе. На дом ей задали букву "о".
— Ой, тебе что, так интересна моя личная информация, семпай? Хе-хе, ладно, тебе можно... вот.
— Хм, я только что его сбросил.
— Быстро! Какой же ты, ну хоть немножко поинтересовался бы-ы-ы-ы-ы!
Стучит руками по столу. Громче и придумать нельзя, все взгляды на нас. Но какая-то химия и во мне решила, что сегодня пусть она делает, что хочет.
— Тогда это мой. Заплачу позже.
— Хорошо. Береги его!
Взамен потерянной вещи опускаю в карман потерянную вещь. Неясная тяжесть на сердце как будто стала легче на один сотовый телефон.
На сей раз постараюсь по возможности хранить.
К простецкой вещи больше привязываешься. А если присмотреться, то и цвет, который кто-то легко заметит, не так уж плох.
3/junk the eater
?
В тот день работа неожиданно началась с вечера.
Кайэ связался со мной, дал дневной отгул ввиду каких-то изысканий и сказал заглянуть вечером, эгоист как он есть. "Когда я стал твоим слугой?" — горело в груди бунтарскими буквами, но поскольку, как ни смотри, я оный слуга и есть, то уж появлюсь.
— Так вот, эксторцизм Фусо Юкио, имевший место тринадцатого октября... Эй, Арика, ты слушаешь?
Насколько ж ему делать нечего... Дело Кайэ ко мне состояло в том, чтобы я ему рассказал подробно, как провел какой-то эксторцизм кучу времени назад. Я слышал, что прославившийся собакоубийца схвачен, и, кажется, это я его скрутил.
Разумеется, сам я совершенно не помню. Если что и вспоминается в связи с этим одержимым, так это как Цурануи что-то лепетала и показывала ролик.
— Арика, ты не помнишь? Не можешь же ты совершенно ничего не знать. Что стало с блокнотом, с телефоном?
— Ну, все куда-то делось. Похоже, от физических свидетельств я полностью избавился. Поэтому, как ни проси, я не могу рассказать, что там было.
— Ух, скрупулезный ты. Тогда истории не выйдет... А я хотел спросить, сколько он ел. И почему именно ты снова не убил одержимого.
Кайэ улыбается, взмахнув длинными волосами... Неприятный взгляд. Его слабопигментированные глаза словно видят глубины, куда даже мне хода нет.
— Да ну. Если не убил — значит, не такой был противник, чтобы убивать. Одержимость же болезнь, надо обходиться соответственно.
— Ишь. Ты мог себе такое позволить. Но, Арика. Этот протез сделан из моих эмоций! Если ты запустил левую руку, это значит, что эмоций у тебя хватало. И ты, как я помню, спустил на Фусо Юкио "ненависть".
Протезы Карё Кайэ. Четыре чернильно-черных члена. Что они такое — даже я, столько с ними прошедший, не знаю.
Только вот сформировались они из эмоций. Это части тела, созданные для придания созданию по имени Карё Кайэ "человеческой формы".
Потеряв левую руку, я перестал чувствовать угрозу. Изначально целостное тело понесло потерю и потеряло эмоцию. Тогда, если принять идею, что человек от рождения лишен осязания, почему бы не посчитать, что и в обретении эмоций он также может имитировать "человеческую форму"?
