Вась-Вась-Вась

И внезапно старому хрычу пришёл в голову Вопрос:

— А какие тут учителя?!...

И сразу же память Вась-Вась-Вася выдала давнее воспоминание, как не то по радио, не то по ТВ был бубнёж на эту тему. И рассуждения сводились к тому, что настоящий педагог имеет четыре Таланта — понравиться своим ученикам, заинтересовать их своим предметам, дать хорошие знания по этому предмету и определить, кого из учеников по какой причине бесполезно учить его предмету. И что самый главный из Талантов — второй, если педагог не способен подзажечь учеников интересом к своему предмету, то ему придётся учить методом принуждения, что естественным образом возбудит в его учениках отвращение к предмету, то есть — сделает их безнадёжным балластом, а такое недопустимо. Причём чем выше образование, тем более его качество зависит от талантов преподавателей...

— Во как! — подумал старый хрыч — системно тут всё... Впрочем, всё это уже не мои проблемы! Хотя об экстернате может быть когда-нибудь и подумаю...

* * *

Возле дома Рыжик игрался с соседской Муркой, красивой белой разноцветноглазой кошкой.

— Вот кто хорошо устроился!... — подумал про них старый хрыч — Интересно, поймал ли сегодня крысу?... А если поймал, то сам слопал или Мурке отдал?...

Крыса нашлась на крыльце.

— Закормили кота! — подумал старый хрыч — уже и крысу не жрёт...

Хотел было пинком отшвырнуть крысу, но умом и опытом Вась-Вась-Вася успел сообразить, что какой-нибудь котейка её всё одно вскоре приберёт, и прошёл мимо. А памятью старого хрыча вспомнил, что в его прошлом мире такие вот посёлки бывали собачьи или кошачьи, соответственно тому, кого в них больше бегало; и сделал вывод, что этот посёлок — типичный кошачий, котиков в нём много больше, чем пёсиков.

* * *

— Сколько мне лет, столько и моему котику — сказала Инна Вась-Вась-Васю — мы с ним в один месяц родились...

— Семейное положение — есть котик!... — подумал про неё старый хрыч.

И посмотрел на крупного серого котяру с белой манишкой, развалившегося на диване. А над диваном на стене висела сабля в ножнах, чёрных с красной отделкой и бронзовыми деталями.

Увидев висящую на стене саблю, Вась-Вась-Вась вспомнил, что отец Инны, дядя Ваня, во времена военные служил в спецчастях НКВД, и был там исполнителем исторических приговоров — то есть лично рубил головы европейцам. А старый хрыч сделал вывод, что его интерес к этой сабле будет восприниматься как обычная детскость, и потому опасаться нечего.

— Дядь Вань... — подал голос старый хрыч — а разреши саблю посмотреть...

— В руки не дам, маленький ещё. Порезаться можешь! — ответил дядя Ваня — А из моих рук — посмотри...

И, снявши саблю со стены, вынул её из ножен. Сабля оказалась вроде как самой обыкновенной — на взгляд маленького Вась-Вась-Вася и не очень компетентного в специфике холодного оружия старого хрыча. Ножны и рукоятка с бронзовыми деталями, блестящее стальное лезвие со средней величины елманью; и даже есть украшения — на "яблоке" рукоятки с обеих сторон пятиконечные звёзды с серпом и молотом внутри, на устье ножен бронзовый герб СССР с хорошо читающейся гравировкой линейным шрифтом: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"; а на лезвии возле гарды тоже с обеих сторон выгравированы изображения — кремлёвская башня со звездой и часами, и вокруг неё гравировка фигурным шрифтом: "Мы — не западноевропейцы и не хотим на них походить!".

Тут старый хрыч вспомнил, что в прошлом мире он слышал про заточку кавалерийских сабель — она производилась не по всему лезвию, а только в двух местах, на его конце и возле гарды, для дальнего боя и для ближнего. Середина же оставалась незаточенной — дабы не зазубривалась при отражении ударов вражеских клинков.

Но эта сабля была заточена по всей длине. Это не кавалерийская сабля, а ритуальная! Ею вершилась История этого мира!...

Старый хрыч вспомнил легенды, что от подобных предметов должна исходить какая-то омерзительная аура, оскверняющая всё вокруг. Однако же от этой сабли ничего подобного не чувствовалось — железка как железка...

Старый хрыч вспомнил и то, что коты много лучше людей чувствуют эту самую ауру, скосил взгляд на серенького — котик развалился на диване и никак не реагировал на обнажённую саблю. А Вась-Вась-Вась сразу же протрактовал эти воспоминания старого хрыча, причём с точки зрения своего возраста и своей компетенции:

— Если этой саблей очищали Вселенную от гадости, то эта самая аура должна быть не плохой, а хорошей...

И тут же у Вась-Вась-Вася как-то сам собой выскочил вопрос:

— Дядь Вань, а ты много европейцев зарубил этой саблей?!...

Старый хрыч механически отметил, что он бы, с его опытом прежнего мира, спросил бы иначе — много ли врагов дядя Ваня зарубил этой саблей...

А дядя Ваня добродушным голосом ответил:

— Да что я их, считал, что ли?!... У всех наших так было, что поперва непривычно, а потом безразлично. Вот уставали мы саблями махать, это да... Но всегда было кому нас подменить!

Старый хрыч вспомнил такое мнение, что человек, убивший много людей, причём неважно, при каких обстоятельствах, обязательно должен тронуться умом — и тогда или маньяком становится, который не убивать уже не может; или в безразличное ко всему ходячее бревно превращается; или спивается до безнадёжного алкоголизма; или в религию ударяется; или сходит с ума оттого, что ему назойливо снятся мертвяки, в мифологии это называется — неупокоенные духи убитых приходят во сне своим погубителям. Напряг память Вась-Вась-Вася, что ей было известно про дядю Ваню — получалось, что тот и вовсе не походил ни на одну из этих категорий. Самый обыкновенный гражданин, в мирное время добросовестно работающий на своём рабочем месте; в военное время ушедший на войну, где так же добросовестно исполнял приказы командиров и притом не привносил в них никакой отсебятины. А после войны — самый обыкновенный воин в отставке, вернувшийся к своей гражданской работе и охотно вспоминающий о своих подвигах.

— Вот такой у меня намечается тестюшка... — подумал старый хрыч.

Захотел было спросить, как это дядя Ваня исхитрился прихватить казённую саблю с собой, когда дембелился, но, прикинув, решил, что такой вопрос будет уже не детским. И на всякий случай промолчал.

И тут же память Вась-Вась-Вася напомнила, что в посёлке много кто вернулся с войны (да и с военной службы во времена послевоенные) с боевым оружием, некоторые со штатным, а некоторые и с трофейным; и что хранится оно в основном в поселковой оружейке, запертой комнате в подвале здания поселкового Совета. И что многие ветераны службы военной и послевоенной иногда берут оттуда своё оружие и ходят с ним на стрельбище; а потом возвращают в оружейку.

Вспомнился и случайно услышанный разговор взрослых, что кто-то из отслуживших срочную службу уже после войны, в конце сороковых, привёз в посёлок какой-то "шварцлозе", а ещё кто-то через несколько лет — какой-то "каркано"; и всё это так и ржавеет в оружейке без патронов.

Да ещё и вспомнился цветной кинофильм "Холодное лето", на просмотр которого несколько лет назад поселковых малышей организованно и с песней водили в клубный кинозал. Подробности фильма Вась-Вась-Вась по малолетству не понял, а запомнил только то, что это был художественный фильм про малый гражданский посёлок в советской глубинке, на который набрели откуда-то там сбежавшие какие-то там злодеи, которых победили поселковые ветераны разных возрастов, с помощью оружия из тамошней оружейки.

Старый хрыч не успел сделать из этого каких-то выводов, как память Вась-Вась-Вася выдала ещё информацию — что в поселковом совете есть не только оружейная комната, но и комната-музей, официально называемая комнатой боевой славы посёлка. И как ему в этой комнате несколько месяцев назад случайно довелось подержать в руках и даже немного почитать не очень редкостный раритет, юбилейный экземпляр газеты "Красная звезда", изданный к 10-летию победы во Второй Мировой войне. И что в этой газете было что-то написано про мобилизацию-41, и получалось так, что ещё задолго до войны какие-то враги народа предлагали вредительский план мобилизации, при котором у мобилизованных сначала отбирались бы гражданские документы, потом бы их грузили в эшелоны, везли бы в приграничные округа и только там выдавали бы обмундирование и вооружение. И что если бы такой план мобилизации был бы принят, то европейцы без особых усилий разгромили бы Советский Союз — им для этого всего-то понадобилось бы перестрелять плохо организованные толпы безоружных беспаспортных пассажиров. А поскольку был принят совсем другой план мобилизации, при котором воинские части формируются в местах мобилизации, где призванные граждане обмундировываются, вооружаются и обучаются, а в эшелонах едут уже боеспособные вооружённые подразделения — то европейцы шансов на победу не имели.

— Они здесь предусмотрительные... — подумал старый хрыч и отвёл взгляд от сабли.

— А садитесь-ка чай пить! — сказал дядя Ваня, возвращая саблю в ножны и вешая в них на стену.

— Да, да, садитесь, дети, чаю напьёмся... — поддакнула тётя Зина.

Переставила со стола на подоконник вазу с цветами, достала скатерть и застелила ей стол.

— Без скатерти в этом мире даже чай не пьют!... — подумал старый хрыч и присмотрелся к узору.

На скатерти у Ивановых был изображён сложный орнамент из белых и красных свастик, закрученных в разные стороны.

Глядя на них, старый хрыч вспомнил, как он в прежнем мире видел такой орнамент в музее советской Вологодчины, где его выставляли как изделие какого-то из давно минувших веков.

А дядя Ваня, заметив внимание малыша к орнаменту, сказал:

— Настоящий русский орнамент из настоящих русских узоров. А что на немецкий крест похоже — так европейцы воровать горазды, обокрали наших в хвост и в гриву! Вот мы им и показали, как выставлять ворованное своим!....

Дядя Ваня придвинул стол к дивану, посредине которого всё ещё лежал, широко развалившись, кот.

— Дети, садитесь на диван... — сказала тётя Зина.

Кота с дивана никто не спихивал. Серенький лежал, помахивал хвостом и поглядывал на людей. Инна села за стол с одной стороны от кота, Вась-Вась-Вась — с другой.

— Кто во всякой порядочной семье самый главный? — подумал старый хрыч — Любимый котик!...

Тётя Зина начала накрывать стол к чаепитию, а дядя Ваня завёл стоявший на высокой тумбочке механический патефон, который заиграл и запел:

Вань, посмотри, какие клоуны —

Рот хоть завязочки пришей,

Вань, посмотри, как размалёваны,

А голос — как у алкашей...

— Разве эта песня уже была в эпоху патефонов?!... — удивлённо подумал старый хрыч — Получается так, что была.... А я и не знал!...

Встал, подошёл, присмотрелся к патефону. Высмотрел эмблему завода "Молот", что в городе Вятские Поляны, и год производства — 1948.

— Ровесник!... — подумал Вась-Вась-Вась.

Дядя Ваня, увидев интерес малыша к патефону, сказал:

— Сейчас всё больше электрофоны входят в быт, а мне этот привычнее. И звук совсем другой, и красота, и впечатление... Вот самовар электрический — это да, красивая вещь!...

На стол был поставлен электрический самовар, в него тётя Зина залила воду из принесённого с кухни большого черпака, закрыла крышку и протянула длинный шнур к розетке. По внешнему виду самовара было заметно, что пользуются им не очень часто.

— Разве в пятидесятые уже были такие электросамовары?!... — опять удивился старый хрыч — Они же вроде как появились только в семидесятые... Или были и раньше, да я не знал...

Память Вась-Вась-Вася тут же выдала, что в посёлке чай почти все заваривают в обыкновенных наплитных чайниках. Некоторые из самых старых жителей имеют дореволюционные дровяные самовары, но и они обычно предпочитают чайники, а самовары раскочегаривают только иногда. А у некоторых есть электрические чайники или электрические самовары, ими иногда пользуются. И сразу же выскочил вывод про Ивановых — они сейчас гостя чаем поить собрались, не на кухне, а в гостиной, потому и электросамовар задействовали. Если бы пили бы чай сами — то на кухне и из чайника...

И вот тут старый хрыч подумал, что не всякие хозяева не всякого гостя поят чаем не по-обыденному, из чайника и на кухне, а по-праздничному, из электросамовара и в гостиной... А его, стало быть, по-праздничному, хотя он всего лишь малыш. А значит — хорошо быть красивым, хотя бы и малышом!...

— Лёд тронулся!... — подумал старый хрыч и снова сел на диван.

— Я тогда службу в основном в Чехии проходил — говорил дядя Ваня — и чешской сволочи головы сёк. Они же, сволочи какие, всю войну на немцев работали, и вооружение им изготовляли. Львиная доля всей гансовской амуниции у них, гадов таких, сделано было, на их заводах и их руками. Как немцы их прибирали, в тридцать восьмом, так они ничуть не вякнули. А как мы пришли, так они сразу же начали красными прикидываться; как же, пролетарии, туды-сюды, братья по классу, приветствуют освободителей, братьев по славянству. А как наши их спрашивали, что же они на немцев пахали, да ещё и на военных заводах, против своих братьев по классу и братьев по славянству; так они, падлы, нашим так отвечали, что жрать-то надо, а господа немцы хорошо кормили, особенно на военном производстве. Ещё и выставляли своим большим геройством, что работали в чёрной траурной одежде. Как будто нам жрать было не надо!...

Нам тогда ещё наши комиссары напомнили про чехословацкий мятеж восемнадцатого года, когда эти сволочи наших убивали и грабили; да так, что ежели мы всего-то по одной-единственной сотне чехов обезглавим за каждого убитого тогда нашего гражданского, то их всех для такого далеко не хватит. Раньше закончатся! Помню ещё, комиссары нам говорили, что чехи — это вовсе не славяне, а ославянившиеся немцы, там у них до конца прошлого века в городах только по-немецки разговаривали, а по-чешски разве что в деревнях, и потому это уже не в счёт. А как стало выгодно чехами прикинуться, чтобы от австрияков независимости потребовать — вот тут они и зачесались... приспособленцы! Про это тоже комиссары нам так сказали, что у них в Европе перманентное предательство — это их европейские Суть и образ жизни. У них всегда так бывало, что чья власть — того и вера, и что если мы их пощадим, то они рано или поздно и нас предадут. Вот мы им и дали понять, что нам такие гадёныши вовсе не нужны, сабельками их, сабельками!...

Котик встал, задрал хвост трубой, и залез на колени к Инне. Она его погладила, серенький расслабился и замурчал.

— Это ещё что — говорил тем временем дядя Ваня — чехи — это ещё полбеды. А вот поляки куда как их хуже. Хуже даже немцев! Как нам комиссары объяснили, если бы не белополяки в двадцатом, то быть бы тогда мировой революции, и мы давно бы уже жили при коммунизме. И войны никакой бы не было!... А говорили и про монеты наши советские, золотые и серебряные, что при товарище Ленине в оборот введены были. Если бы удалось их сохранить в обороте, то мы с самых двадцатых жили бы куда как лучше. Но поляки, мерзавцы такие, контрабанду устроили и наши монеты к себе перетягивали... А в тридцать девятом потому немцы смогли их легко и быстро завоевать, что не собирались поляки с немцами воевать, а собирались с нами, а гансов — в союзники приглашали. Был бы Адольф поумнее — вместе с поляками на нас пошёл бы, а там и прочие европейцы подтянулись бы... И тогда не мы от них, а они от нас пирамиды бы оставили...