Тени Калибога (пролог, главы 1-3)

— Но...

— Но у вас чистая и честная душа, сеньор, — сказала Колет, глядя шевалье в глаза. — И это многое искупает.

— Слышал? — стукнул по плечу эспаньольца Симон, когда телега с Колет скрылась за изгибом дороги. — У меня — чистая душа. Ей нравится!

Рауль-и-Румоза покивал.

— Это очень не простая девушка.

— Приеду в Париж, — мечтательно вздохнул шевалье, — представлюсь королю, получу должность при дворе, титул. И женюсь!

— Разумные желания, — сказал эспаньолец.

— Я, пожалуй, средоточие добродетелей, — подумав, заявил Симон.

— Это не очень самонадеянно?

— Дорогой Хуан! Кому как не нам в этом жестоком мире, кому как не нам! — шевалье хлопнул Рауля-и-Румозу по плечу. — Вы все еще со мной?

— В Пуа-де-При?

— Да! Клянусь Калибогом, я должен наказать негодяев! В этом жестоком мире есть, по крайней мере, две вещи, за которые я без оглядки ринусь в бой. Первая — это Колет. А вторая — это справедливость.

— Тогда вам нужна шпага.

— Каналья! — де Ламбрасс схватился за ножны. — Вы не одолжите мне свою?

— Увы, мой друг, это единственное, что у меня осталось. Но, думаю, в Пуа-де-При найдется оружейная лавка. Или кто-нибудь из живущих там сеньоров согласиться обменять лишнюю шпагу на звонкий экю.

— И чего мы стоим?

Еще не друзья, но уже добрые приятели (во всяком случае, по мнению Симона), они зашагали по дороге, оставляя по правую руку монастырские поля.

По небу плыли барашки облаков, но день был светлый и яркий. Ветерок шелестел листвой и доносил то голоса, то треньканье колокольца.

Пуа-де-При начался с небольших огородиков по обочинам, вытоптанного цветника и нескольких хилых домиков, отбившихся от прочих зданий, отстроенных за городской стеной. Стена, впрочем, судя по всему, давно уже исполняла чисто номинальные функции. Была она каменной, невысокой, и Симон вполне мог бы заглянуть за нее, привстав на носки. Туазов на десять влево, и ее верхний край становился неровным, с выемками, будто чей-то гигантский палец несколько раз, пробуя, надавил на нее сверху. Десять туазов вправо — и неряшливая кладка, обвитая плющом, пропадала, упираясь в неодолимый, видимо, для нее холмик.

Зато первые два дома, встречающие путешественника за воротами, тянулись вверх на три этажа добрыми крепостными башнями с узкими, будто бойницы, окнами. Это черепицу их крыш, в основном, и видели де Ламбрасс и Рауль-и-Румоза по пути.

В одном из строений, судя по решеткам на окнах, находилась тюрьма. В другом слитно стучали ткацкие станки.

Приятели пропустили выезжающего из ворот водовоза и, назвавшись сонному стражу, с его любезного разрешения, выразившегося в ленивом взмахе руки, вошли в Пуа-де-При.

С телег сгружали пряжу, за подмастерьями, перекидывающими тюки в широкий проем второго этажа, зорко следил цеховой мастер.

Канавы между домами пованивали. Висели тряпки. С самодельных кривых лотков предлагали рыбу и зелень. Визжало железо, рассыпая искры под точильным камнем.

Симон крутил головой, высматривая черные плащи и фигуры определенной комплекции. Каналья! Каждый третий, если не каждый второй горожанин казался ему подозрительно похожим на мерзавца из таверны. Хоть догоняй, поворачивай, приставляй к горлу...

Ах, каналья, шпаги-то нет!

Шевалье посторонился, пропуская мусорщика с тележкой, нагруженной неаппетитным тряпьем.

— Дьявол!

Ему пришлось отскочить и в другую сторону, опасаясь быть сбитым всадником на черном жеребце с белыми бабками.

— Сеньор! — сердито прикрикнула на него женщина с хлебной корзиной, которую он случайно притиснул к стене. — Смотрите, что делаете!

— Шевалье де Ламбрасс! — представился Симон, но разговор завязать не успел, поскольку эспаньолец выдернул его в переулок.

В переулке было грязно и темно. В подклети под присмотром сидящей на узких ступеньках чумазой девочки гуляли курицы.

— Ищете комнату, сеньоры? — спросил приятелей сверху старческий голос.

Симон, подняв голову, разглядел лишь шершавые доски балкона.

— Нет, — сказал Рауль-и-Румоза, — мы ищем лавку, где можно было бы купить хорошую шпагу.

— В Пуа-де-При хороших лавок — днем с огнем, — пожаловался голос.

На шевалье сверху сыпнуло пылью, и он благоразумно отступил в сторону, чтобы, если человек с балкона решит обрушиться вниз, то не на него.

— Они все отсюда, значится, к северо-западу, — продолжил голос, — но этим переулком вы туда не доберетесь. Если же вы решитесь подняться ко мне, то я, возможно, смогу предложить вам несколько занятных вещиц.

— Извините, мы спешим, — сказал де Ламбрасс.

— Постой, — Рауль-и-Румоза поймал шевалье за рукав. — Сеньор, — выкрикнул он вверх, — вы можете хоть намекнуть нам, что это за вещицы?

Голос разразился смешком.

— Недоверчивые сеньоры. Де Альман и де ла Горта — эти имена вам о чем-нибудь говорят?

Глаза эспаньольца заинтересованно блеснули.

— Как к вам подняться? — спросил он.

Из балкона высунулась худая рука.

— Налево. Там дверь и лестница на второй этаж. Хе-хе, недоверчивые сеньоры. А я пока, с вашего позволения, облегчу ночной горшок. Посторонитесь.

— Каналья!

Под смех девочки Симон скакнул из-под плеснувшей сверху мутной жижи.

— Пошли, — потянул его Рауль-и-Румоза.

— Ну его к дьяволу! — с чувством произнес шевалье, осматривая рубашку на предмет брызг. — Он нас дурит! Подумаешь, знает имена толедских мастеров, я тоже их знаю. У мастера Скриба был клинок самого Мартинеза.

— И все же.

Эспаньолец подтолкнул Симона к темному проему.

В доме пахло мочой и тушеной капустой. Слева, за перегородкой, раздавался монотонный звук, словно кто-то не переставая стучал в стену пяткой. В конце короткого коридора, покачивалась в кресле, перекрывая занавешенный оконный свет, безучастная сухая фигура. Свет прорывался мутными наплывами.

Едва их глазам обрисовалась шаткая лестница, приятели поспешили подняться.

— Сюда, сеньоры.

Старик ждал их у двери в свою комнатку. На нем были грязные нижние штаны и замызганный шерстяной дублет. Седые и спутанные волосы его давно не знали инструмента цирюльника, но, похоже, он подравнивал их самостоятельно.

Запавший рот. Крючковатый нос. Круглые, серые, в окружении морщин глаза.

В комнатке, тесной, зябкой, бедно обставленной, с продавленным лежаком, грубо сколоченными столом и лавкой и гравюрой 'Калибог идущий' на пустой стене, он оставил приятелей у самой двери.

— Сейчас, недоверчивые сеньоры.

Его ноги в вязаных сандалиях прошлись по облысевшей медвежьей шкуре, должно быть составлявшей самый шик жилища. Опустившись у лежака на колени, старик вытянул из под него длинный деревянный ящик в полтора туаза длиной.

— Смотрите, — он откинул крышку и отступил в сторону. — Жерар Пинье никогда не говорил неправду.

Шевалье и Рауль-и-Румоза шагнули вперед.

В ящике на грубом шерстяном полотне лежали шпага в ножнах и толедская дага с характерной треугольной защитной пластиной.

Эспаньолец присел.

— Как вам, Симон?

Он подал де Ламбрассу извлеченную из ножен шпагу. Видно было, что хранили ее бережно, подтачивали, на клинке не было ни зазубрин, ни сколов.

— Слегка тяжеловата, — сказал шевалье, выписав оружием восьмерку.

— О, вы, сеньор, легко к ней привыкнете, — сказал старик, двинувшись к Симону. — У нее прекрасный баланс. А значок де ла Горта видите?

Он чуть не наколол себя на шпагу, спеша показать выбитые на пятке буквы.

— И сколько вы за нее хотите? — как бы нехотя спросил Симон.

Клинок ему понравился, рукоять сидела в ладони, как влитая, но он не спешил показывать свой интерес.

— Два ливра, — вздохнул старик. — Все-таки работа большого мастера.

— Сорок су? Старая ты каналья! — возмущенно крикнул Симон. — Я больше десяти су не дам! Десять су! Может быть, одиннадцать.

— Два ливра.

— А дага? — спросил от ящика Рауль-и-Румоза.

— Ливр, — ответил старик.

— Где же ваша скромность, сеньор? — улыбнулся, поднимаясь, эспаньолец.

— Видит Калибог, — сказал старик, — Жерар Пинье задолжал за комнату за полгода и должен много кому еще.

— А тебе-то чего? — спросил шевалье, пуча глаза. — Жерар Пинье задолжал, вот он пусть и платит. Кто это такой, Жерар Пинье? Мы вообще-то с тобой разговариваем, а не с каким-то неведомым Жераром Пинье!

— Извините, сеньор, Жерар Пинье — это я, — старик развел руками. — Просто я уже привык говорить о себе несколько отстраненно.

— А-а... Ну, ты старик это... — Симон почесал нос. — Раз ты Пинье... Двенадцать су.

— Предлагаю полтора ливра за обе вещи, — сказал эспаньолец. — Думаю, Жерар, вы еще где-то на десять су будете в прибытке.

— Жадные вы, сеньоры, — обиженно произнес старик. — А на что жить?

— Каналья! — воскликнул де Ламбрасс. — Его проще убить!

— Два ливра за шпагу и дагу, — сказал Рауль-и-Румоза.

Он достал из поясного кармашка экю. Старик, схватившись за сердце, приземлился на край лежака.

— Я знал, я всегда знал, что судьба будет благосклонна ко мне, — прошамкал он. — Но, сеньоры, у вас нет монеты помельче? Если я и дойду до меняльной лавки, то, боюсь, мне ни за что не вернуться обратно, не будучи ограбленным...

— Тьфу! — шевалье, успев повесить упрятанную в ножны шпагу на перевязь, хлопнул ладонями по бедрам. — Все ему не так! Клянусь, Жерар Пинье сейчас получит!

Старик успокаивающе выставил худые руки.

— Сеньоры, сеньоры!

— Хорошо, Жерар, — сказал Рауль-и-Румоза, — я оставлю тебе экю в залог. Завтра мы придем с серебром, а с собой пока возьмем оружие. Так пойдет?

Старик торопливо кивнул, и золотая монета легла ему в сухую ладонь. Пальцы тут же сомкнулись, заключив желтый блеск в тайне кулака.

— Вы — щедрые сеньоры.

— Только попробуй встать на неверный путь, — мрачно сказал, выходя, Симон. — Обеспечу переход на Путь Небесный.

— А ведь чистая душа, — произнес Рауль-и-Румоза, когда приятели двинулись из переулка в поисках постоялого двора.

— Кто, старик? — фыркнул Симон.

— Вы, мой друг.

Эспаньолец прицепил дагу справа и несколько раз испытал, быстро ли она достается.

— А я причем? — удивился шевалье.

— Ну как? Колет, кажется, вам так и сказала: 'чистая душа', а вы старику угрожать...

— Каналья! — рассердился де Ламбрасс. — Я его просто предупредил. Он, может быть, думал сбежать с вашим экю.

— Сбежит — увидим.

Рауль-и-Румоза пропустил двух конных офицеров королевской гвардии. Грязь из-под копыт обрызгала штанины. Симон успел прикрыться плащом.

Из окон пахло мясом и хлебом, и прогорклым жиром, и дерьмом, и мышами, и еще Калибог знает чем.

— Я смотрю, вы тратите деньги направо и налево, — сказал шевалье, перешагивая упавший с телеги в грязь мешок. — Вам не жалко?

— Легко пришло — легко ушло, — пожал плечами эспаньолец.

Они разминулись с румяными девушками, несущими на пару одну корзину со снедью, и Рауль-и-Румоза проводил их заинтересованным взглядом.

— На самом деле, это деньги мои, — сказал Симон.

— Увы, увы, вы проиграли мне их в честном поединке.

— Каналья! — взорвался шевалье. — Я бы вызвал вас снова, но кроме моих три... двенадцати экю, боюсь, у вас нет ни денье, Хуан!

— Здесь вы как никогда правы, мой друг. Но посмотрите на это с другой стороны, — Рауль-и-Румоза приобнял приятеля. — Вы познакомились с прекрасной девушкой и спасли ее, вы обрели спутника в моем лице, наконец, обновили свой арсенал славным толедским клинком. Стоит такое проигранной дуэли?

Симон засопел, раздумывая.

Улица, раздавшись в стороны, вывела приятелей на площадь, заставленную лотками и дощатыми лавками. По рядам, между покупателей и зевак, бегали собаки и мальчишки, пугая служанок, посланных за продуктами и подныривая под юбки гуляющих с сеньорами матрон. Кто-то зычно предлагал свежеубитую свинью, торговец в робе тряс склянками с душистой водой, звучала лютня. С колокольни при церкви, стоящей чуть в стороне, пробили три часа пополудни.

— Дьявол!

Шевалье, привстав на носки, зашарил глазами по вывескам на другой стороне площади.

— Кажется, слева, — сказал Рауль-и-Румоза.

— Где?

Эспаньолец вскинул руку к вывеске, частично закрытой деревянным навесом. '...людо' — значилось там.

— Не люди, а канальи, — пожаловался Симон, расталкивая прохожих и успевая бить по грязным рукам малолетних воришек. — Что за куча!

— Это вы еще в Париже не были!

— Там же король.

— П-ха! — выразил свое мнение Рауль-и-Румоза. — Свернем?

Приятели продрались между занозистыми стенками лавок булочника и мясника. Увязавшемуся за ними мутному типчику эспаньолец показал дагу, и тот, понятливо ухмыльнувшись, предпочел выбрать другой маршрут.

Полностью вывеска читалась как 'Оловянное блюдо'.

Зданьице было кургузое, стиснутое с одной стороны магазином тканей, а с другой — нотариальной конторой, и худоба, как это случается и у людей, пошла в рост. Четыре этажа по пять окон с балконами тянулись вверх, и только крыша, утыканная каминными трубами, казалось, сдерживала это стремление к небу.

Сбоку Симон приметил узкую арку с проходом на задний двор.

— Ну как? — спросил Рауль-и-Румоза. — Думаете, здесь?

Шевалье шагнул к двери.

— Почем я знаю?

Внутри 'Оловянного блюда' несмотря на день было темновато. Красноватые отблески камина придавали заведению мрачный вид. Пахло кислым вином и жареным мясом.

— Сеньоры...

Из-за стойки к приятелям, согнувшись в поклоне, выступил худой, узколицый молодой человек в темных чулках и короткой куртке.

Показывая кривые зубы, он улыбнулся.

— Сеньоры хотят комнаты?

— У сеньоров вопрос, — сказал Рауль-и-Румоза, замечая лестницу на второй этаж. — Мы кое-кого ищем.

— Денье.

— Каналья! — тут же вскипел Симон.

Он схватил парня за грудки.

Эспаньолец, закрывая собой некрасивую сцену, лениво осмотрел зал с полудюжиной длинных столов, за одним из которых сидела грузная сеньора в сиреневом и голубом платье с кружевным воротником и в обществе худосочных то ли подружек, то ли родственниц поглощала жареного поросенка.

— Я сейчас заплачу тебе! — тем временем пообещал Симон просителю, оттащив того в темный угол под лестницу.

— Сеньор!

— Получи!

Раздался звучный удар.

Молодой человек задушено всхлипнул и, удерживаемый шевалье в вертикальном положении, мгновенно отказался от идеи стяжательства и наживы на благородных сеньорах.

— Простите, — пискнул он. — Не надо платы!

— Ты уверен? — встряхнул его де Ламбрасс и на всякий случай еще раз ткнул кулаком в бок.

— Совершенно уверен.

— Ну вот, — шевалье оправил на парне куртку, — это другое дело. Ты тут смотришь за всем?

— Да, сеньоры. Пока хозяин в отлучке — смотрю.

— Как зовут?

— Люсьен Лабю, сеньоры.

— Очень хорошо, — сказал Симон и, набычившись, посмотрел парню в глаза. — А теперь вопрос. В твою гостиницу должны были явиться два человека.

Собеседник закивал.

— Что ты киваешь? — рыкнул шевалье, снова скручивая рубашку на груди у бедолаги. — Ты знаешь их?