Вокруг Великой Реки, часть 2. Две богини.

Они еще раз поели — тетя дала им с собой корзинку с самой разной снедью, в том числе и тыквой с ´авой — после чего Поля положила голову на Юру, и они уснули. Когда они проснулись, Юра увидел сквозь деревья прекрасную девушку, смотрящую на них из воды. Неужто Намака, подумал он, очень она была похожа на Леилани. Но Намака, когда он ее видел (или когда она ему мерещилась) в Коне, была огромной, эта же девушка была похожа как две капли воды на Леилани. Встретившись с ним глазами, она развернулась и поплыла к побережью залива. И вскоре он услышал рокот мотоцикла; судя по звуку, именно на таком он столько раз ездил с Леилани по острову.

Тут эффект ´авы начал ослабевать, и он понял, что это была его вторая (или первая?) любовь, Леилани собственной персоной.

Леилани стала подозревать, что что-то не так, когда Юра, который до приезда "родни" все время хотел познакомить ее с семьей, вдруг испугался, когда она ему вчера сказала, что она готова. И что-то он уже три или четыре раза пропадал с этой "родней", а когда она его спросила, что это за "родня", он стал чего-то мямлить. А еще Лиза, с которой она успела сдружиться, становилась хмурой, когда Леилани ее спрашивала об этих Юриных поездках, да и вообще о Юре.

Да, она гавайка, а он хаоле. Предупреждала же ее мама, что это добром не кончится... Конечно, папа встревал — говорил, какие хорошие Алексей и Лена, равно как их дети. И она, дура, верила...

Но сегодня решила поехать и посмотреть, что он делает в Хило. Проверила Ваи´ануэнуэ, старый центр, и, наконец, решила проверить Моку Ола. И там увидела его обнаженным и спящим в объятиях какой-то девочки. Когда Юра увидел ее, он чуть сдвинулся от шока, и она увидела его спутницу — та была явно не более чем наполовину гавайкой. Вот тебе и родня... Она хоть наполовину хаоле — именно такая ему и нужна. Она уже не помнила, как села на мотоцикл, добралась до Коны, заперла дверь, рухнула в кровать и заплакала горькими слезами.

Юра спросил у Поли, когда отправляется следующий корабль в Кону. Оказалось, что надо спешить, и они, после еще одной, но уже недолгой, паузы, собрали остатки еды в корзинку (Поля сказала, что оставлять мусор на острове капу, запрещено) и вернулись на берег. Поля довезла его до причала, они поцеловались, и Поля ему напомнила, что через три дня вернется, чтобы он вел себя хорошо, пока ее нет.

Когда он сошел с причала, было уже поздно, и он не рискнул сделать то, что он хотел сделать более всего на свете — побежать к ней домой и на коленях объясниться с ней, сказать, как он ее любит и что он без нее не может. Трагедия была в том, что он не хотел ее терять, но он так же боялся потерять Полю. И он не знал, что делать.

Наутро он побежал на пляж, но Леилани там не было. Он побрел по пляжу в сторону поселка, и вдруг из-за пальм вышли Леилани и Лиза.

Они с Лизой всегда были необыкновенно близки, почти как близнецы. Но теперь она подошла к нему, дала ему звонкую пощечину, и сказала лишь:

— Леилани, ты уверена, что хочешь поговорить с этим гадом?

— Да, уверена.

— Тогда я тебя подожду вон там.

И Лиза удалилась на другой конец пляжа, где легла на принесенное одеяло, отвернувшись от брата.

Он встал на колени перед Леилани и сказал:

— Милая...

— Не называй меня так. Я что, тебя вчера не видела? Я уже знаю, кто она — Лиза мне рассказала. Сказала только, что надеялась, что у вас с ней ничего нет, все-таки вы родственники. Приехал, значит, познакомился с гавайкой, поматросил ее и переключился на девочку рангом повыше. Она-то хоть знает про меня?

— Милая, я тебя люблю. Очень. Всем сердцем. Я просто и ее тоже полюбил. Хотел бы быть с вами обеими всю жизнь...

— Ты знаешь, двоеженцы меня не интересуют. Зря я тебе доверилась, сама дура — и Леилани расплакалась. Когда Юра попытался приобнять ее, она, прекрасная и гордая, оттолкнула его, развернулась, и пошла, бросив на прощание:

— Алоха, ми Юли´и.

Лиза встала, взяла ее под руку и ушла с ней к поселку.

Вечером, когда Лиза наконец пришла, он встал перед ней на колени и сказал:

— Лиза, выслушай меня.

И рассказал ей все.

Лиза все еще смотрела на него волком. Подумала и сказала:

— Ни родителям, ни Поле, ни сестрам я, понятно, ничего не расскажу. Но ты бы знал, как мне больно, что мой самый любимый брат оказался таким подонком. Бедная Леилани. И бедная Поля.

Она развернулась и пошла по коридору в свою комнату, ни разу не обернувшись.

И тут до Юры дошло: Моку Ола сделал то, о чем он его просил. Юрины любовные проблемы разрешились, но совсем не так, как он надеялся.

Глава 23. Народ мне простит, но спрошу я невольно...

— Маунд Сити, мистер.

Стивенсон проснулся, расплатился с извозчиком, забрал свой саквояж и вышел на улицу этого метрополиса. Было в нем всего лишь несколько десятков домов, сгрудившихся у широченной реки Огайо. По ту сторону реки начинался столь ненавистный Стивенсону юг. К длинному списку обид, нанесенных ему южанами, добавилась эта стерва, из-за которой ему пришлось так быстро уйти с военной службы. Кто ж знал, что эта гадина окажется такой живучей... Но ничего, он им еще покажет.

Рядом с одним из домов, высокий худой юноша рубил дрова. Стивенсон подошел к нему.

— Извините, вы не подскажете, где здесь живут Линкольны?

— Почему же не подсказать? Я вот, например, Эйбрахам Линкольн. Отец у меня ревностный баптист, вот меня и назвали в честь библейского Авраама, впрочем, так звали и моего деда.

— Мне нужен Томас Линкольн.

— А, это мой отец. Проходите в дом.

Томас Линкольн был таким же высоким, как и его сын, только намного более полным.

— Здравствуйте, мистер...

— Стивенсон. Питер Стивенсон. Меня к вам послал полковник Карни.

Линкольн, услышав эту фамилию, вдруг сказал:

— Присаживайтесь. Могу предложить яблочный сок, он у нас в этом году отменный. Алкоголя, увы, не держим, мы баптисты.

— Спасибо, не откажусь.

— И что же у вас такого случилось?

— А вот здесь письмо от полковника.

Линкольн прочитал письмо, подумал и сказал:

— Так значит, вы выступали перед товарищами за освобождение рабов, а вас вместо этого обвинили во всех смертных грехах?

— Да, именно так все и произошло.

— Ну что ж, мы можем вам помочь. Вы сегодня останетесь у меня, а завтра с утра я вас довезу до Кейро, и вы поплывете на пароходе "Аллегени" в Питтсбург, оттуда поедете на дилижансе в Нью-Йорк. Из Нью-Йорка в Бостон доберетесь на корабле, а там обратитесь вот по этому адресу.

— Я сам из Массачусеттса, только из Вустера, не из Бостона.

— Нет, в Вустер вам сейчас не надо, именно там вас будут искать. А в Бостоне проблем быть не должно, там у нас и в мэрии, и в полиции свои люди. Но уехать вам нужно не раньше завтрашнего утра. Почти все здесь, как и мы, из Кентукки, но большинство других не любит аболиционистов. А то, что у меня гость, уже сейчас знают все.

На следующее утро в город прискакал лейтенант Джемисон с конвоем. Ему сказали, что да, здесь был человек, похожий на описываемого вами, и был он у Томаса Линкольна. Последний сказал, что это был старый друг, и что он сегодня утром уплыл на корабле, шедшем из Кейро на север, в Форт Молин.

Глава 24. Сержант Камеалоха.

В понедельник должен был прилететь Юрин крестный, генерал Кии. У Алексея в этот день и в это время был срочный сеанс связи с Форт-Россом. Сергей и Валентина уехали с утра куда-то на север острова. И встречать гостя довелось Юре, чему он был только рад.

Юра подошел к папиному фургону более чем за час до прилета — все равно на пляж не хотелось, там все напоминало о Леилани; а Поли еще не было. В фургоне, как и в тот день, когда они прилетели, на водительском месте сидел тот же гаваец с нашивками сержанта. Ведь Юра еще не водил машину по молодости лет, хотя, когда бывал с Полей, то и дело садился за руль под ее чутким присмотром.

Гаваец был вежлив, но почему-то неприветлив. И тут, посмотрев на него, он увидел фамильное сходство с Леилани.

— Извините, это вы отец Леилани? — спросил Юра, когда они уже отъехали от дома.

— Я, — коротко бросил тот.

— У нас есть еще почти час до прилета, нельзя ли нам немного поговорить?

Они отъехали на лужайку, тот поставил машину и сказал:

— Слушаю вас.

— Сержант Камеалоха, — сказал Юра. — Я хотел попросить у Леилани и у вас прощения за то, что произошло. Я кругом виноват...

— Да уж, — сказал тот.

— Если хотите, дайте мне в морду, и то легче будет.

Сержант посмотрел на Юру и сказал:

— Ты знаешь, с тех пор, как дочка пришла домой в субботу, она все время рыдает. Только когда Лизонька приходит, хоть немного успокаивается. У такой хорошей сестры — и такой урод братик.

— И правда урод. Я и говорю, дайте мне в морду, все, что угодно...

— Странно. Я и мечтал об этом "все, что угодно". А сейчас, думаю, лучше уж я тебя выслушаю. У нас еще более получаса в запасе, так что начинай.

Юра и рассказал ему все, кроме деталей о Поле и о его отношениях с ней.

— Понятно... Ну что ж, парень, один плюс в тебе есть — ты хоть, похоже, не врешь. И дочь мою вроде тоже действительно любишь. Но уж реши, или ту, или другую; не знаю, захочет ли она к тебе вернуться, если ты даже и бросишь номер два — я б на ее месте не захотел. Видишь ли, до русских, здесь пытались обосноваться англичане. Убили не так много — но вот заразили немалую часть населения. Их сбросили с островов — но болезни остались, и было похоже, что еще несколько лет, и от нашего некогда гордого народа останутся рожки да ножки.

Но вот через пару месяцев после этого пришел первый корабль русских. Их врачи начали срочно лечить наше население; вскоре пришли еще несколько кораблей с сотнями докторов. И всех, кого можно еще было спасти, вылечили. Поэтому и попросил тогда царь Камехамеха, чтобы Гавайи стали русскими. И народ Гавайский гордится с тех пор русским подданством. А что есть и гавайские генералы, и гавайцы в парламенте, что гавайцы учатся в университетах, работают учеными, инженерами, врачами — прямо как русские. Или индейцы.

Но где до сих пор боятся хаоле — так это на Оаху. Именно там от болезней англичан умерло процентов семьдесят населения. А кое-кого из детей местных вождей они взяли в заложники, а потом и поубивали. Одним из них был ´Аукаи — дед моей жены, Кеикилани. Почти все ее другие родственники умерли, кто от оспы, кто от кори, кто от других болезней. Мать ее, Улулани, выжила — но потеряла свою красоту, все лицо ее было изрыто оспинами. И хоть ее и спасли русские врачи, но и она, и Кеикилани не очень любят хаоле — хоть и благодарны русским. И когда ты так обошелся с ее дочерью, жена вас, хаоле, стала любить еще меньше. А Леилани выживет, конечно, она сильная. Но вот угораздило же ее полюбить тебя...

— Знайте, что и я ее до сих пор люблю, и не знаю, как без нее жить. Просто я и ту, другую, тоже люблю...

— Нет, дорогой, здесь это не пойдет. Гавайцы до свадьбы известны свободными нравами — но после того, как они делают выбор, все. И тогда измена здесь считается предательством — а его не прощают. Так что, увы, потерял ты ее — навсегда. Ладно, хватит об этом, поехали.

Вскоре Юра уже обнимал своего крестного, но по дороге домой тот так и не смог допытаться, почему это его крестник такой невеселый.

Глава 25. Amerika, Amerika über alles!

Scheisskerl, в очередной раз подумала Мария Хансен. Говнюк.

18 июля 1826 года Мария, урожденная Мария Франциска Снайдер, смотрела в окно своего дома на Хьюстон Стрит в Манхеттене. Пока еще своего дома. Ведь неизвестно, что будет дальше.

Ее отец, богатый коммерсант в Гамбурге, выдал ее за сына своего покойного компаньона и послал их в Америку, открыть торговую контору фирмы Снайдер и Хансен. Два года они жили здесь очень неплохо; компания ввозила сельскохозяйственный инвентарь и вывозила виргинский табак. И вот два месяца назад муж ее повесился. Когда она проверила счета фирмы, то обнаружила огромную недостачу. Более того, вскоре она узнала, на что были потрачены эти деньги; на похоронах присутствовала какая-то молодая особа явно еврейского вида в шелковом платье и с кучей золотых украшений с драгоценными камнями — ни того, ни того у законной жены, понятно, не было. Оказалось, что ее мужа многие видели в обществе этой еврейки, то в театре, то в ресторане, то в водевиле, и только жена, как всегда, узнала про это последней.

Сразу после смерти проклятого Вольфганга, она написала отцу и теперь ждала его ответа. Последний корабль ушел лишь наполовину загруженным; Мария смогла договориться, что пустующее место в трюме зафрахтовала другая компания, но эти деньги пришлось почти все отдать кредиторам, которые нагрянули после смерти мужа. И теперь она ждала хоть каких-нибудь денег от отца, чтобы поправить положение; в последние два года, именно она вела все дела фирмы, муженек ее оказался к этому абсолютно неспособным. Да, она постоянно его шпыняла, и полтора года назад перестала допускать его в свою постель, но он сам виноват.

В двери постучали. Слуг пришлось всех уволить, и открыла дверь она сама.

На пороге стоял незнакомый человек в камзоле немецкого покроя.

— Фрау Хансен? Меня зовут Иоганнес Стерн. Вот письмо от вашего отца.

Мария с надеждой начала его читать, но вскоре почувствовала, что внутренне закипает.

Отец писал, чтобы она немедленно передала дела герру Стерну и возвращалась домой в Гамбург. Отец не верил, что она сможет вести дела сама, она женщина; более того, что пока показывает одни убытки (конечно, если его любимый зятек столько наворовал...) Деньги на билет отец не прислал — мол, продашь свой дом и приедешь.

В Гамбурге ей была бы уготована участь приживалки, такой, как отцовская тетя Гертруда, живущая в каморке под потолком; на ней и готовка, и стирка, ходит она в обносках, одно хорошее платье — для церкви. А больше она все равно никуда не выходит. Нет уж, спасибо, ей такая жизнь не нужна. Тем более, что у нее в последнее время появился смысл жизни — она стала ревностной аболиционисткой. И аболиционисты были единственными, кто ее поддержал в эту трудную минуту.

Она договорилась, что передаст дела Стерну сегодня вечером, и выпроводила непрошенного гостя за дверь.

В дверь опять постучали. Неужто опять этот Стерн, подумала она с раздражением. Но на пороге стоял человек средних лет, которого она определенно где-то видела.

— Миссис Хансен? Позвольте войти? Меня зовут Оуэн Браун.

Тут она вспомнила, почему он ей был так знаком. Его портрет висел в гостях у миссис Эванс, подруги, которая и привела ее к аболиционистам.

— Да, мистер Браун, заходить! Портвейн? Шерри? Виски?

— Виски, если у вас есть шотландский или пенсильванский. Виски из Кентукки или Теннесси не пью, он с Юга.

— Вот, битте, шотландский. Садитьсь!

Браун сел, отпил и похвалил виски (Мария сама знала, что хороший, ее покойный муженек плохого не пил), откашлялся и начал:

— Миссис Хансен, мы хотели бы приобрести ваш дом. Мы готовы дать за него шесть тысяч долларов — насколько я знаю, это даже чуть больше, чем рыночная цена, хотя дом у вас в идеальном состоянии. На эти деньги вы сможете жить почти в любом другом городе.