Ива и Яблоня: Новое платье королевы

Слушая его, она села, поправила одной рукой волосы. Дослушав, покачала головой, внимательно глядя на него грустными заплаканными глазами.

— Да, так и есть. Бездна.

Взяла его руку и приложила к своим ребрам слева.

— Ну, да! Сердце! — улыбнулся он. — Мое по тебе, между прочим, тоже болит, мерзавка! — сказал он со смехом. — Не хочешь, чтоб твое болело, давай меняться!

— Меняться? — она уже сама смеялась, размазывая остатки слез по лицу.

Он наклонился и поцеловал ее в заплаканные глаза, покрыл поцелуями ее грязные в веснушках щеки.

— И вообще не смей больше плакать! Я же тебе сказал, что все устрою. Мне нужен всего лишь год, не больше. Смотри, они уже ходят к тебе за помощью!

Она вздохнула, пожала плечами.

— Когда ты рядом, мне так хочется верить, что все возможно.

Он привлек ее к себе, крепко обнял и поцеловал ее в растрескавшиеся губы, одновременно шепча:

— А ты не думай, и просто верь. Главное, сама, смотри, ничего не испорти. А то, что это за история с цветами?

— Что такое? — шепотом спросила она.

Он встал, вышел из сарая. Через минуту вернулся, жуя яблоко, с газетой в руке. Второе яблоко на ходу кинул ей, и она его с лету поймала. Потом он опять сел рядом и развернул перед ней заметку.

— Наследник престола не может жениться на ведьме, — со вздохом заключил он. Она молча кивнула.

Потом он повез ее домой. Посадил верхом, предварительно вытряхнув ее из этих громоздких башмаков, и теперь всю дорогу мог, скосив глаза, наблюдать в непосредственной близости от себя ее голую иссеченную травой лодыжку.

— Как родители?

— Как всегда. Ругаются.

— Мои тоже. Причем, как всегда, преимущественно в одну глотку.

— Нельзя так говорить о родной матери.

— Наверное. Но она, когда говорит с отцом, свою речь точно не подвергает цензуре. Что поделать, дочь бывшего торговца досками! Даже не верится, что женились, если и не по большой любви, то уж точно по взаимной симпатии.

— Да, мне тоже с отцом и мачехой всегда это было странно.

— Интересно, что же будем делать мы, когда будем ссориться?

Она хмыкнула.

— Газеты, наверное, как всегда читать. Разные.

— Ты — консервативные, а я — радикальные.

— Не-е-ет, наоборот! — рассмеялась она.

— Хочешь заставить меня читать "Вечерний Оберау"? Да мне их всех передушить хочется, когда я эту оберточную бумагу в руки беру!

— Вот-вот! Газеты и политика для того и существуют, чтобы было на кого ругаться.

— А ты, значит, будешь читать "Колокол Оберау" и хихикать над их верой в прогресс человечества?.. Но, впрочем, это ты хорошо придумала, — и он пожал ее маленькую ступню в кожаной туфельке. — А жить будем в городе или в Апфельштайне?

— В Апфельштайне, конечно!

— Да, и сделаем из нежилых комнат музей! Давно хочу. Только надо сначала его отремонтировать. Деньги только где взять?...

Так, болтая, как будто все уже решено, они выехали из леса на дорогу, которая шла через луга, на которых заготовляли сено. Когда они проезжали мимо одного из хуторов, в придорожных кустах послышалась возня и чей-то голос пискнул:

— Подстилка! Принцева подстилка! — и тут же раздалось хихиканье.

— Ох, только не это... — простонала она. — Я как раз шла к тебе сказать. Мачеха говорит, что я их всех позорю, и они уже устали это слышать.

— Эй, а ну выходите! — крикнул он в кусты.

— Дети не причем! Они только повторят то, что слышат от взрослых, — попыталась она его урезонить. Но он уже не слушал ее.

— Выходите, я не сержусь. Вот яблоком даже могу угостить.

Из кустов показались две рыжие головки с конопатыми физиономиями. Принц вернулся к лошади, достал из седельной сумки несколько штук и пошел к ребятишкам.

— Ну, давайте, рассказывайте, что значит "подстилка"? А то я не знаю, — спросил он как бы между прочим, протягивая им по яблоку и сам с хрустом надкусывая третье.

Дети явно затруднились объяснить, но бояться перестали.

— Ну...эта... дядя Клаус так говорит, — после долгого сопения и невнятного бормотания, наконец, выдал тот, что постарше.

Принц присел на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне.

— И вы что, в серьез думаете, что все, что говорят старшие — это правда? Спорим, ваш дядя Клаус даже рогатку держать не умеет. Мало ли какие глупости он говорит, а вы повторяете...

— А ты умеешь? — спросил тот же мальчишка.

— А то! Давай сюда, покажу.

Два мелких рыжих хулигана и один выросший, подумала она. И таки он действительно великолепно умел стрелять из рогатки. Попал в белое пятно от спиленной ветви на дубе, как и обещал.

— Держи, только по птицам стрелять не вздумай, — сказал он, возвращая оружие владельцу. — Стрелять надо только по мишеням, иначе не научишься. А если услышишь, как кто-то еще что-то такое говорит про нее, то так и скажи, что говорил с принцем и принц запретил дурно высказываться о его невесте. Идет?

— Идет.

"Вот так, я уже невеста..." Но каждому, кто будет теперь дразнить ее невестой принца, рот не заткнешь. А дразнить будут... кто она такая, чтобы ее не дразнить?

* * *

На следующий день с утра не переставая моросил мелкий дождик. А она его даже на порог не пустила. Глаза у нее были красные, но слез не было. Видимо, решение она приняла уже давно, ночью или даже вечером по возвращении в город.

— Я так решила, — сказала она. — У меня есть волшебный дар. Этим не бросаются.

— Это невозможно, ты сама прекрасно это понимаешь.

— Нет. Все, я так решила. Я выйду замуж только за того человека, который не будет бояться моего волшебства.

— Я не боюсь, я целый вечер провел наедине с тобой и этим твоим сумасшедшим платьем из лепестков. Подумай о других. Ты даже не представляешь, насколько это может быть страшно для неподготовленного человека. Да тебя же камнями забросают. Не в церкви, так после.

— Нет, я так решила. Я буду венчаться в платье из листьев ивы. Люди должны знать, что волшебство Нидерау живо и история про жену короля Унды — не вымысел.

— Хотите, ваше высочество, чтобы все в вас признали принцессу Нидерау? — спросил он со злой иронией. Но тут же смутился, потому что она тяжко вздохнула, опустив плечи, потом подняла на него свои огромные печальные глаза и сказала:

— Я вам неровня. И никогда ею не стану. Если бы я действительно могла стать принцессой Нидерау, все было бы гораздо проще.

"Ты же понимаешь, что я пойду за тобой хоть на край света. Только не зови меня туда, куда сам не можешь попасть. Это и больно, и нечестно", — хотелось сказать ей.

— Ты же сам... вы сами говорили, что ведьма не может быть женой наследника престола. Вот и все. Давайте на том и порешим. Если вам так хочется изменить этот мир, меняйте его в других направлениях.

Он закусил губы, смахнул нетерпеливым движением с лица намокшую прядь.

— А как же бездна? — спросил он, уперев взгляд в камни на мостовой. — Что же? То, что было вчера, ничего не значит?

— А что бездна? Вместе с кусочком сердца она кладется в шкатулку, запирается на ключ, а ключ кидается в Ау. Разве не так вышло с Марион?

— Значит, все-таки дело в Марион? Что она тебе рассказала? Мы даже любовниками с ней толком не были.

— Она ничего мне не рассказывала. Я сама догадалась. И довольно давно. И вообще мне не важно, что у вас было, а чего не было. Я о другом. Ты был влюблен в нее несколько лет, и она была для тебя единственной и неповторимой. А теперь ты просто ходишь к ней по субботам пить кофе. Да меня еще к ней подселил, очень ей это надо.

— Ты не понимаешь, Марион — это единственный человек в городе, которому я могу доверять. Вообще единственный, других нет, и ...

— Нет, это ты не понимаешь... то есть... вы не понимаете! Я бесконечно счастлива, что живу здесь, что смогла познакомиться с ней поближе. Я очень люблю Марион. Но я — не Марион. Я не смогу так жить, если у нас ничего не выйдет. А у нас ничего не выйдет.

Он сморщился, прижал к глазам ладонь, потом часто заморгав, запрокинул лицо вверх. Потом вспомнил, что все равно идет дождь и на мокром лице ничего не видно, и просто прикрыл веки.

— Ну чем плохо, что у тебя будут не один, а два человека, которым можно доверять в этом городе? И ты...то есть... вы по-прежнему будете приходить сюда пить кофе? — сказала она, чтобы хоть как-то его утешить. Хотя, разумеется, понятно было, чем это плохо, и в первую очередь, плохо для нее.

— Наш контракт по-прежнему в силе? — спросил он измученным голосом.

— Да, но какой смысл ждать больше полугода, чтобы задать вопрос, когда и так ясно, что на него не может быть двух ответов?

— Хорошо, — он с шумом выдохнул воздух. — Тогда... если я найду применение твоим волшебным способностям,... устрою тебе венчальное платье из листьев ивы... и сделаю так, что тебя признают принцессой Нидерау... Тогда ты пойдешь за меня?

— Но это невозможно...

— Посмотрим! Так пойдешь?

Она пожала плечами.

— Сначала сделайте.

— Сделаю. Только, чур, никакого колдовства без меня! Это уговор.

— Хорошо. Но я не понимаю, у нас уже была сказка... чего ради ждать каких-то чудес?

Он обхватил ее за шею, прижался лбом к ее лбу, и глаза в глаза прошептал:

— Да вы, принцесса, даже близко не были к волшебной стране, о которой я вам говорил. Что вы в сказках-то понимаете?

"Не знаю, мне кажется, я уже в ней, в этой волшебной стране", — подумала она с улыбкой. Но на порог все равно не пустила.

* * *

Какое-то время он у Марион не показывался. А потом вдруг заявился с предложением сделать несколько фотографий.

— Зачем вам моя фотография?

— Ну, неужто вам для меня даже отпечатка своей тени жалко? Я же на вас, кажется, уже и не претендую.

Действительно, подумаешь — фотография. Пришлось ехать в Апфельштайн, и там он ее ставил то в одном углу гостиной, то в другом, драпируя в разные ткани и предлагая принять то или иное выражение лица.

Дальше — больше. В один из осенних дней, когда берега Ау пожелтели от тонколистых ив, он сказал, что из Вены приехал художник, которому надо написать ее портрет.

— Но ведь у вас уже есть моя фотография, и не одна. Это же гораздо лучше.

— Ну, вот такая у меня блажь! Что поделать! Как член королевской фамилии, имею право не объяснять некоторых своих поступков, — и он обезоруживающе улыбнулся той самой невинно-наглой улыбкой, которая иногда приводила ее просто в бешенство. Это надо быть настолько уверенным, что она не в силах ему отказать! И ведь, правда, не могла...

Художник оказался внешне совсем не таким, каким она представляла себе творческих личностей — крупный, грузный, с огромными лапищами, одетый в какую-то нелепую хламиду. Он усадил ее в кресло и попросил что-нибудь рассказать, например, о ее первом визите в замок. Она взглянула на принца, тот кивнул, давая понять, что можно рассказывать все. И она стала рассказывать, совершенно забыв, зачем она здесь, и даже не думая, интересно ли это живописцу. Тот долго смотрел на нее, не делая никаких набросков. Потом обернулся к его высочеству:

— Да, я понимаю, что вы имели в виду в вашем письме. Я, наконец, понял, какое у нее должно быть лицо. Фотографии этого не передают — они трогают, умиляют, но это совершенно не то.

— Его высочество посылал вам мои фотографии?

— Нет-нет, не волнуйтесь. Речь идет не о вас. Мне просто нужно изобразить одну историческую личность, а вы идеально подходите в качестве модели.

Ну да, если подарить отпечаток не жалко, то почему бы не подарить свою внешность? Вот только кому?

— Я сам не знаю, что это выйдет за картина, — признался ей принц после некоторых сеансов позирования. — Мне он тоже не показывает набросков. Я высказал несколько пожеланий относительно сюжета, но он может их проигнорировать.

— Да, но что это будет?

— Сама картина? Ну, скажем так... это иллюстрация к моей университетской работе.

Какие могут быть иллюстрации, если суть трактата состояла в том, чтобы доказать, что ничего не было?

Меж тем как оно, это что-то, все-таки было. И об этом, наконец, стало известно не только ей одной. В "Журнале общества любителей истории, литературы и сельского хозяйства" появилась статья под названием "Обретение Нидерау", где излагались примерно те же аргументы в пользу существования этой земли, которые привела в свое время она. Только все это было изложено научным слогом, с картами и планами, со ссылками на труды лингвистов, геологов и гидрологов. Таким образом, автор статьи, некто Гэртнер, обстоятельно доказывал несостоятельность предыдущей публикации по тому же вопросу за авторством некоего краеведа "Н.".

Когда она показала эту статью принцу, его высочество скривился и проворчал, что больше никогда не будет у них печататься: в первый раз допустили семь опечаток, и вот сейчас он опять насчитал целых пять штук.

— "Садовник" немецкий спорит с "садовником" латинским, — прокомментировала, пробегая мимо них Марион. — Будто больше и поговорить не с кем!

— Так и есть! Не с кем. Что я могу поделать, если никто не пишет на эту тему? Откуда тогда взяться полемике?

* * *

В следующий раз он удивил ее тем, что повез ее на встречу с какими-то профессорами из университета. Она долго не могла выбрать, в чем же ей ехать. Он устал ждать, отпихнул ее от шкафа, выбрал самое ужасное закрытое по самый подбородок темное платье, в котором она раньше ходила в церковь, и велел ей гладко зачесать волосы на прямой побор. "Эх, пенсне бы еще!.. Совсем будете как школьная учительница! "

В экипаже он перестал, наконец, над ней подшучивать, сделался серьезным и спросил ее, как она думает, почему растения помогают людям при всяких болезнях — потому что люди ищут для себя средства от разных недугов или потому что растения сами хотят помочь.

— Я думаю, верно и то, и другое, — также серьезно ответила она.

— Господа, с которыми мы едем на встречу, привыкли думать, что это человек берет у природы то, что ему необходимо. Не развеивайте, пожалуйста, в них эту уверенность, она мне еще пригодится. Меня интересует, можете ли вы найти и показать им тех представителей нашей флоры, которые готовы нам помочь?

— Но я совершенно не разбираюсь в лекарственных растениях. Я знаю только то, что известно каждому. Что тысячелистник останавливает кровь, что если ушибся, надо приложить подорожник, что исландский мох помогает при кашле....

— "Розмарин — для памятливости, анютины глазки — чтобы думать..." Разбираться предоставьте ученым мужам. Пока просто познакомьте их с теми, кто готов помочь Оберау.

У гостиницы "Охотничий домик" он представил ее нескольким серьезным господам. Облаченные в сюртуки, с тростями и зонтиками под мышками, в высоких прогулочных сапогах они последовали за ней. Она же скакала по лесу с мокрыми ногами в своих все еще непривычно легких городских ботинках, носилась между кустов, перепрыгивала через канавы, взбиралась на холмики и упорно лезла в гору, цепляясь за каменные выступы. А травяной мир звал ее все дальше и дальше. Ясенец приветливо махал ей издали белой метелочкой; арника яркими солнышками выглядывала из травы; хлопал в широкие зеленые ладоши и кланялся желтым султаном горделивый коровяк; зеленой толпой зонтиков со всех сторон наступала сныть, теснимая настырным дягилем; полынь буквально гналась за ней, хватая ее за юбку своими неловкими темно-зелеными пальчиками; дикий шпинат, который в народе зовут "добрый Генрих", отчаянно пытался привлечь к себе внимание; изо всех сил тянула свои синие уложенные в пирамидку листья горлянка; медуница кокетливо покачивала разноцветными колокольчиками; мать-и-мачеха расправляла перед ней свои двусторонние веера; ядовитый кирказон с деланным равнодушием отворачивался; коварный морозник соблазнял своим невинным видом; волчье лыко, лишенное своих прекрасных цветов, в досаде цеплялось ветками.