Абакумов выглядел удрученным, как будто его, большого мальчика, высекли за непристойное поведение. Высекли несильно, но печать тревожного ожидания большой порки, застывшая на лице, еще не сошла.

— Поспешил, Лаврентий Павлович, согласен.

— Уже молодец, что согласен, — Берия улыбнулся краешками губ. — Сейчас выпьешь?

— Сейчас выпью.

Народный комиссар НКВД достал из сейфа распечатанную бутылку 'Арагви' и налил почти полный стакан золотистой жидкости Абакумову, а себе — в рюмку.

— Будь ближе ко мне и не тревожь Верховного по пустякам. А Арийца мы прихлопнем в его Германии. Бери.

Абакумов залпом выпил свой коньяк, закусил долькой лимона и несколько секунд сидел без движения, с вожделением вбирая в себя божественный солнечный дар Грузии, после чего повеселевшими глазами посмотрел на Берию.

— Спрашивайте, Лаврентий Павлович. Весь материал у меня с собой, вот здесь, — начальник Смерша похлопал по кожаной папке. — Я готов.

— Это хорошо, что ты готов. Рассказывай, что это за 'мессия', что знает все наперед и выскальзывает живым из наших ловушек.

— В контрразведывательной практике это первый такой случай, Лаврентий Павлович, — начал свой доклад комиссар госбезопасности 2-го ранга. — Мы не знали до него ни одного немецкого агента, которого раскрыли, кто бы имел такой высокий уровень подготовки. И главное, не только индивидуальной подготовки, но в составе танкового взвода. Это профессионал высочайшего класса. И потом, — Абакумов облизал пересохшие губы, — эта шифровка о двойном ударе Рокоссовского меня совсем сбила с толку. Это какое-то невероятное предвидение, так и поверишь в высшие силы, — Абакумов показал пальцем вверх.

— Ты мне это брось, — махнул рукой Берия, — запугал, мы тоже не лаптем щи хлебаем. Расскажи лучше, как ты будешь его брать, какой разработал план? А может, его вообще нет в живых? — неожиданно для себя выдвинул смелую идею Берия. — А мы будем, как навозные жуки, перебирать его говно в тщетных поисках.

— Нет, Лаврентий Павлович, скорее он жив, чем мертв. Он не обнаружен среди погибших на месте последних боев в поселке Заболотное и при переходе остатков его группы через линию фронта.

— Не обнаружен, не обнаружен, — поднялся резко из-за стола Берия, вновь наливаясь кровью. — Как вы могли его упустить в этой деревне? Столько сил было в вашем распоряжении. С одним танком не смогли справиться. Не чекисты, а стадо баранов.

— Так я и говорю, — несколько развязано заговорил Абакумов, — он завороженный, Лаврентий Павлович.

— Что? — сверкнул через пенсне озлобленными глазами Берия. — Завороженный, говоришь? — голос вновь сорвался на фальцет. — Так мы его быстро расколдуем. И я уже знаю, как! — Берия снял пенсне, протер стекла чистой бархатной ветошью и, посмотрев внимательно на Абакумова, ехидно улыбнулся. — Но это уже по моей линии, Абакумыч. Пока твои бездельники будут готовить оперативную группу по поиску этого, — Берия взял листок и прочитал по-немецки, — Franz Olbricht, я займусь его родственниками.

— Какими родственниками, Лаврентий Павлович? — удивился Абакумов. — Что, в Германии?

— Бери шире, Абакумыч. С теми, кого пригрел этот провидец в Белоруссии в начале войны, с его так называемыми женой и дочкой.

— Но его женщина убита в ходе ликвидации немецких диверсантов.

— Плохо работаете, товарищ комиссар госбезопасности, — бросил с улыбкой Берия. — Живучей оказалась подстилка немецкая. Не подохла. Выжила. После нашей обработки призналась в связях с немцами в 41-м году. По решению особого совещания она эпатирована на десять лет в Севжелдорлаг.

— Быстро, однако, у вас вершится суд, Лаврентий Павлович.

— Не быстрее, чем у вас, Виктор Сэменович.

Оба комиссара засмеялись.

— Коньяка налить? — Берия наклоном головы указал на шкаф.

— Спасибо, Лаврентий Павлович. Еще не вечер.

— Тогда слушай, комиссар, и запоминай, — нарком НКВД властно смотрел на Абакумова. — Общее руководство операцией Olbricht возлагаю на себя и то потому, что Верховный приказал, с оборонкой дел невпроворот. Ты, — Берия указал пальцем на Абакумова, — занимаешься подготовкой группы и поиском этого провидца. Мои люди займутся обработкой этой девки. Через нее, ее дочь мы заставим работать Ольбрихта на нас.

— Вы думаете, этот план сработает? — произнес неуверенно Абакумов. — Не проще ли найти и ликвидировать этого знатока будущего?

— Сработает! Я уверен, сработает. Ты не понимаешь всей стратегии вождя, Виктор Сэменович, — укоризненно заметил Берия. — Верховный сказал: 'Лаврентий, разберись!' И я разберусь. А прихлопнуть его мы всегда успеем. Хребет фашистам мы переломили на Волге и под Курском. Американцы с англичанами открыли второй фронт, теснят немцев на восток. Мы наступаем. Немцы уже не те, что были в 41-м. Не те. Ты сам это знаешь. Не тот боевой дух. Душок один. Думаю, мы расколем этот берлинский фундук. Шлюшка и его дочка — наши главные козырные карты. Вот мы их и предъявим Арийцу, если будет сильно брыкаться. Ох, предъявим. До седьмого колена будут помнить родственнички этого фрица.

Абакумов удивился простоте и гениальности задумки Берии. 'Как ему самому не пришла такая простая идея? А причина в том, — его вдруг осенила мысль, — управление Смерша 2-го Белорусского фронта 'лопухнулось', подало непроверенную информацию о смерти Дедушкиной Веры', — Абакумов заскрипел зубами от злости.

— Немцы — народ расчетливый и даже боязливый, — продолжал тем временем пояснения нарком НКВД. — Они сдаются с потрохами, если вопрос касается их жизни или жизни их родных. И этот расколется. Понял мой замысел?

— Понял, Лаврентий Павлович, — Абакумов тяжело поднялся из-за стола.

— Тогда иди, готовь операцию. Непосредственным куратором от меня будет... — Берия задумался. — Я тебе доведу, кто конкретно.

— Вам оставить документы для изучения?

— Зачем? Мне и так все ясно. Это тебе они нужны, твоим людям нужны. Вывернись наизнанку, комиссар, — Берия вновь постучал пальцем по столу, — но найди этого Макиавелли. Верховный в гневе. Ты сам это видел. Он шашлык сделает из тебя, если сорвешь операцию. И не вздумай к нему раньше времени лезть без моего ведома. Понял? Все. Иди и работай, днем и ночью.

— Слушаюсь, — ответил вяло Абакумов, находясь в тревожном раздумье, и, развернувшись, пошел на выход в сторону двери огромного кабинета Берии.

В это время нарком НКВД пристально смотрел на его удаляющуюся широкую спину и недобро улыбался: 'Ну-ну! Холуйская душа...'

План поиска и вербовки немецкого офицера Франца Ольбрихта представили начальнику главного управления контрразведки Смерша НКО СССР комиссару госбезопасности 2-го ранга Абакумову поздно вечером. Несмотря на важность порученного дела, Абакумов не мог сконцентрироваться над документами. Он постоянно переспрашивал своего заместителя генерал-лейтенанта Селивановского, сидевшего напротив, по тому или иному пункту. Тревожные мысли, посетившие его после беседы с Берией, были тому помехой. Они не покидали его целый день и жалили все больнее после каждого всплеска воспоминаний. 'Берия все видит! Берия все знает! Смотри у меня, умник!' — эти фразы наркома НКВД, словно липкий, подтаявший пластилин, наползали на мозг, закрывали способные к мышлению клетки, оставляли только центры тупости и безразличия и готовы были вот-вот его взорвать.

А все потому, что он висит на крючке у Берии. Такое состояние угнетало Абакумова, не давало покоя. Он понимал, что Берия сдерет с него три шкуры, но добьется своего, а именно выполнения задач операции. В случае провала вину свалит на него. Девку заставить плясать под дудку костоломов НКВД — плевое дело, он сам так делал, и не раз, любил побаловаться кулаком, кулачищем и выбивать показания. А вот найти немецкого разведчика-аса, который мог по роду деятельности быть где угодно, найти быстро и обезвредить, не физически уничтожить, а завербовать, задачей было крайне сложной. Болела голова. Хотелось к черту выставить за дверь Селивановского и напиться. Но нужно было работать. Дело было под особым контролем у Сталина и не терпело отлагательств.

Абакумов протер уставшие, слегка красные глаза, стал читать документ. Предлагалось вести поиск по трем направлениям. Первое направление — сбор информации об Ольбрихте через его семью и знакомых в Берлине, используя адресный стол, почту, телефон, а с выходом на место жительства — через соседей. Оно поручалось агентурной сети, располагавшейся в Берлине. В скобках: Альфред и Анна Гольденшмидт. Абакумов прочел фамилию и задумался.

— Скажи, Николай Николаевич, — он взглянул устало на заместителя, — это кто такие, Альфред и Анна?

— Это муж и жена Никитенко. Внедрены в 39-м году. Владеют ресторанчиком Fatter Karlo в Берлине. Кстати, ресторан пользуется заметным спросом у отпускников вермахта. Резиденты надежные. Проверены в деле не единожды. Имеют хорошую поддержку городских властей.

— Справятся с заданием?

— Нет сомнений. У них есть очень влиятельные финансовые покровители. Нами все схвачено. Не волнуйтесь. Уже в ближайшее время жду от них весточки.

— Хорошо. Пусть будет так, — Абакумов вновь склонил голову к тексту.

Следующее направление возлагалось на Управление Смерша 2-го Белорусского фронта, работающее с немецкими штабными документами, попавшими в руки контрразведки в ходе стремительного наступления Красной армии. Ответственный за работу — подполковник Котелков.

— Понятно.

— Третье направление — получение информации от военнопленных офицеров и генералов 9-й армии вермахта, где, по всей видимости, находился Ольбрихт. Все донесения немецкого разведчика концентрировались вокруг сил 1-го Белорусского фронта, противостоящего этому объединению немцев. Вот это правильно, — Абакумов взял карандаш и подчеркнул абзац. Ответственный — подполковник ГБ Карташев, начальник 2-го отдела ГУКР.

— Смотри, генерал, не проворонь щуку! — строго произнес Абакумов, приподняв голову и устремив свой тяжелый взгляд на заместителя. — На днях закроется Бобруйский котел. Там сосредоточены основные силы Йордана. Работы будет выше крыши. Привлекай переводчиков из других управлений фронтов. Чую нюхом, здесь мы пожнем больше всего сведений о мистере Икс. Подними всю документацию штабов, госпиталей, школ абвера, которые попадут в наши сети, — продолжал свои указания Абакумов, — собери по крупицам всю информацию, но дай мне полную картину об Арийце и найди его. К ордену представлю. Ты понял, Николай Николаевич, свою ответственность?

— Так точно, товарищ комиссар госбезопасности 2-го ранга, — Селивановский поднялся из-за стола и стал по стойке смирно.

— Это хорошо, что ты понял. Садись. Что дальше? — Абакумов вновь уставился на отпечатанные листы документов. — Второй этап. Подготовка разведгрупп, засылаемых в глубокий тыл врага. Он бегло, невнимательно просмотрел списки. По-прежнему болела голова. Готовилось две группы по четыре человека. Состав обычный. Старший группы капитан Киселев, радист, снайпер, подрывник... Стоп. Что за ерунда? Подрывник — сержант Дедушкин. Дедушкин, Бабушкин, Тетин, Дядин...

— Селивановский!

— Слушаю вас, — генерал вновь поднялся со стула.

— Сержант Дедушкин, он что, родственник этой немецкой подстилки?

— Да, это ее родной брат.

— Ты что, генерал, с ума сошел? Как брат врага народа, осужденной на десять лет, попал в этот список?

— Товарищ комиссар госбезопасности, вы сейчас все поймете, — Селивановский сделал паузу и стал убедительно докладывать. — Сержант Дедушкин — это находка для управления. Он единственный, кто знает врага в лицо, кроме того, он принимал личное участие в операции по поимке Ольбрихта. Имеет три награды, в их числе — орден Красной Звезды. Сержант прошел школу полковой разведки, знает превосходно немецкий язык, имеет математическую память. Необычно силен и вынослив. Его порекомендовал капитан Киселев и взял к себе в группу.

— Достаточно, — остановил генерала Абакумов. — Я понял целесообразность участия Дедушкина в операции. Ты можешь поручиться за него?

Селивановский немного замялся. Думал, что ответить.

— Так да или нет?

— Сержант Дедушкин — единственный, кто видел и знает Ольбрихта. Он считает его личным и семейным врагом. Я доверяю своим людям и их выбору. Да, я ручаюсь за него.

— Убедительно, Николай Николаевич. Других замечаний по составам групп я не вижу. Вы их утвердили, вам и отвечать. Кто готовит группы?

— Подполковник госбезопасности Старостин. Он имеет богатейший опыт разведывательной, диверсионной работы в тылу врага. В свое время был инструктором в Испании.

— Хорошо, — Абакумов устало закрыл папку с документами под грифом 'Совершенно секретно' и, сложив руки крест-накрест, строго посмотрел на своего заместителя и с нажимом официально произнес: — Вы лично отвечаете за исход операции 'Ольбрихт'. Враг должен быть найден и... — ему так хотелось сказать 'ликвидирован'. Ему нравился принцип военного времени, распространенный в то время и негласно поддерживаемый вождем: 'Нет человека — нет проблем'. Но здесь был другой случай, здесь были конкретные, строгие указания Берии, да и Верховный одобрил бы план наркома НКВД. — Этот немец должен быть завербован. Ясно?

— Ясно, товарищ комиссар.

— Даю вам две недели на первый этап операции. Дальше — по обстоятельствам. Все, идите и готовьтесь.

— Есть, — произнес с дрожью в голосе генерал Селивановский, понимая, что времени практически нет. Генерал развернулся, сутулясь под тяжестью ответственного задания, тихо вышел.

Когда первый заместитель начальника Смерша закрыл дверь, Абакумов взял трубку прямой связи с дежурным и властно приказал:

— Меня не тревожить. Я занят для всех.

Затем торопливо достал из большого несгораемого сейфа бутылку конька 'Арагви', откупорил и, налив полный граненый стакан жгучего напитка, молча, по-простому, залпом осушил. Немного скривившись, вытер огромной ладонью влажный рот и, отвалив в стороны затекшие от сапог ноги, на минуту замер. После чего налил второй стакан коньяка и выключил свет настольной лампы. Алкоголь пил медленно, короткими глотками, смакуя каждую каплю. Сознание постепенно расплывалось. Язык деревенел. Тело становилось непослушным, чужим. Душевная боль таяла, словно мартовский снег, уступая место безразличию. Глаза слипались, хотелось спать.

Стояла тихая летняя ночь. Телефоны молчали. Абакумов с трудом поднялся. Лапищей ухватился за бутылку с остатками горячительной жидкости и, шатаясь, по-медвежьи, прошелся по кабинету. Осоловевшими глазами зацепился за портрет вождя, занимавший почетное место на стенке недалеко от рабочего стола. Сталин, подсвеченный бледноватым лунным светом, выглядел могильно-холодным и угрюмым.

— Доложу вам, товарищ Сталин, — непослушным языком промычал комиссар госбезопасности, стараясь держать стойку смирно и не упасть, — плохи наши дела в государстве. Жизнь человека — собачье дерьмо. Сегодня ты генерал, а завтра первый баран в стаде, идущем на бойню. И подохнем все мы под забором...

Сказав так, Абакумов вдруг дернулся, до него с опозданием докатился смысл озвученной фразы. Он замер, леденея сердцем. Изнутри его сущности стал пробиваться наружу страх. Но Сталин молчал, не повел глазом на его бормотание. Абакумов осмелел.