Очевидно, это понял и ведущий — нездешний пожилой майор или, как он назывался в ТЭГРА, штурм-комиссар. Дождавшись первой же паузы, он вежливо оборвал оратора и тут же предоставил слово штандарт-комиссару Прейну.
— Здесь сегодня прозвучало немало правильных слов, — дипломатично начал комендант лагеря. — Однако мне хотелось бы поговорить о другом. Я нахожусь на своем посту меньше двух месяцев, но чем дальше, тем больше мне кажется, что сама концепция изоляционного лагеря несовершенна и нуждается в изменении.
По комнате прокатился легкий шум. Билон заметил, что многие оглядываются куда-то назад. Штурм-комиссар за столом как бы слегка усох, а на его лице появилось недоуменно-виноватое выражение.
— Я повторяю, что-то в нашей работе нужно менять, — твердо повторил Прейн. — В лагерях содержатся тысячи здоровых, крепких, активных людей, которые не приносят никакой пользы обществу и стремительно деградируют сами. Мы подвергаем их настоящей пытке бездействием и бездельем. Дни напролет они просиживают на плацу, где им запрещено даже общаться друг с другом. Я не знаю, может быть, таким образом их пытаются научить некой форме медитации, однако пока это не дает никаких результатов. По вечерам все их напряжение выплескивается наружу, из-за чего происходят многочисленные нарушения порядка. Все эти люди не преступники, они просто на время изолированы от общества, куда они рано или поздно вернутся. И я спрашиваю вас, кем они станут после возвращения?! Не будет ли лекарство, которым мы их здесь пичкаем, опаснее самой болезни?! И как оно скажется на нас самих? Скука — обоюдоострое оружие! Не далее как вчера двое охранников от скуки дали бежать заключенному; к счастью, он не ушел далеко.
— Я согласен с вами! — перекрывая снова усилившийся шум, поднялся с места тучный штандарт-комиссар. — У меня в лагере маются дурью полторы тысячи человек, и я чувствую, что сам дурею, глядя на них! Зэков надо занять делом! Пусть шьют мешки, роют канавы или еще что там!
— Это не так-то просто, — раздался чей-то рассудительный голос из глубины комнаты. — На этом проклятом плато незачем копать канавы и нечего добывать. А мешки, которые здесь будут шить, окажутся золотыми. Не забывайте, что все сырье придется завозить сюда извне!
— А какая разница, — проворчал кто-то. — Да хоть из-за границы! А то что получается — мы работаем, а они тут, знаете ли, прохлаждаются! Предлагаю написать рапорта с просьбой переквалифицировать наши лагеря в трудовые, и все тут!
— Господа, господа! — пожилому штурм-комиссару кое-как удалось привести собрание к порядку. — Прежде чем писать рапорты, давайте выслушаем присутствующего здесь представителя центра!
В заднем ряду не спеша встал невысокий человек в мундире штандарт-комиссара, и Билону сразу же захотелось спрятаться под скамейку, а еще лучше ― оказаться где-нибудь подальше отсюда. Представителем центра был не кто иной как Хартен Ринше, бывший координатор СОП в районе Гамбрук по прозвищу Главный Шпион.
Однако Ринше, казалось, не обращал внимания на замершего Билона.
— Для начала, я хотел бы поблагодарить уважаемого штандарт-комиссара Прейна за его смелость, — сказал он негромким голосом. — Концепция изоляционных лагерей и в самом деле страдает определенными недоработками. Судя по всему, мы от нее откажемся. Как очень верно заметил господин Прейн, заключенные лишь временно изолированы от общества, и наша задача, чтобы они вернулись в него по-настоящему полезными его членами! К сожалению, преобразование всех изоляционных лагерей в трудовые, как здесь прозвучало, вряд ли возможно по экономическим соображениям. Тем не менее, перевоспитание трудом и жесткой дисциплиной по-прежнему остается краеугольным камнем нашего подхода к тем, кто в силу различных обстоятельств сбился с пути. Я бы хотел, чтобы вы выслушали штандарт-комиссара Пазука, занимающего пост коменданта экспериментального воспитательного лагеря. Его опыт был признан успешным примером для подражания.
Штандарт-комиссар был молод, вряд ли старше тридцати пяти лет, и смотрелся очень эффектно в безупречном черном мундире с зауженной талией, подпоясанном портупеей, и фуражке с высокой тульей.
— Наша концепция воспитания основана на том, что мы премируем заключенных за правильное поведение и наказываем за проступки, — сказал он высоким, словно позвякивающим голосом. — Я — бывший спортсмен, поэтому мне было легче основать систему на привычных мне очках и баллах. Каждый заключенный, попадающий в лагерь, получает за сутки два балла, и до всех доведено, что тот, кто наберет тысячу баллов, будет немедленно освобожден...
— Так что, получается, за примерное поведение они могут выйти на волю уже через полтора года? — спросил кто-то с места.
— Теоретически — да, — кивнул Пазук, — Но наряду с этими обязательными баллами у нас разработана обширная система поощрений и штрафов. Например, штраф в один балл можно поучить за плохо заправленную постель, неопрятный внешний вид, опоздание на поверку, пререкание с блок-боссом... Да, хочу сказать, что очень важную роль у нас играют именно блок-боссы. С самого начала мы разбили заключенных на блоки, примерно, по двадцать пять человек, и совершенно случайным образом назначили в них блок-боссов, которые получили практически неограниченную власть над своими товарищами. В день блок-боссу начисляется десять баллов, его двум помощникам — по пять. Они имеют отдельные спальные места, повышенный паек, даже имеют право изредка посещать соседний женский трудовой лагерь. Блок-боссам и их помощникам выдано оружие — резиновые дубинки, и они могут пускать их в ход, когда считают нужным, а охрана всегда готова придти им на помощь. Ни за увечье, ни даже за смерть рядового заключенного блок-боссы не несут ответственности, зато с них очень строго спрашивают за соблюдение порядка в блоке. Плохо заправлена у кого-то постель — два балла долой блок-боссу и по баллу его помощникам, нарушение строя на поверке — снова штрафные баллы, блок плохо работает — еще минус несколько баллов...
— А чем они у вас занимаются? — заинтересованно спросил тучный штандарт-комиссар, который первым поддержал Прейна.
— О, это не имеет особого значения. У нас они возят в тачках песок. Один блок — из одной кучи в другую, другой — в обратную сторону. По итогам дня победители, естественно, получают дополнительные баллы, а побежденные — штраф. Пары постоянно меняются, а мы следим, чтобы какой-либо блок не стал, так скажем, чемпионом. Если кто-то вырывается слишком сильно вперед, мы проводим обмен заключенными между блоками.
— То есть, игра не совсем честная? — уточнил кто-то.
— В этом отношении — да. В конце концов, мы не устраиваем соревнования, а занимаемся воспитательной работой. Например, каждый вечер с одним из заключенных из каждого блока беседует специально выделенный офицер, который имеет право добавлять или снимать до двадцати баллов. А по итогам месяца плохие блок-боссы, допустившие снижение числа баллов или налагающие слишком мало взысканий, теряют свою должность и снова оказываются рядовыми заключенными в своих же блоках, а на их место опять-таки случайным образом назначаются новые. У нас пока прошла всего одна такая пересменка, но уже вовсю развиваются процессы отбора. Один из блок-боссов оказался таким свирепым, что мы даже подумываем о том, чтобы по итогам следующего месяца перевести его в охранники...
— Благодарю вас, — прервал увлекшегося Пазука Хартен Ринше. — После завершения совещания штандарт-комиссар ознакомит вас со своей системой более подробно. Хочу сказать, что выглядит она на первый взгляд довольно запутанной и еще нуждается в некоторой наладке, однако она дает результаты! Благодаря ей поощряются, в первую очередь, заключенные, которые активно встали на путь исправления и сотрудничества с администрацией лагеря. Тот, кто прошел жестокую школу блок-босса, больше никогда не превратится в разложившегося интеллигентного хлюпика! Кроме того, мы думаем над тем, чтобы освобождать не только лидеров, но и наиболее опустившихся и забитых заключенных. Они больше не опасны для общества.
— Простите, а что будет с так называемой средней массой? — задал вопрос незнакомый офицер, сидящий рядом с Билоном. — Она что, останется в лагере до скончания веков?
— Очевидно, нет, — подумав, заключил Хартен Ринше. — Через какое-то время, вероятно, заключенные воспитательных лагерей тоже будут выходить на свободу. Насчет этого мне пока сложно сказать, но в центральных органах склоняются к тому, чтобы ограничить срок пребывания на воспитании тремя или пятью годами. Впрочем, это делает нашу задачу еще более ответственной. Из ворот лагеря должен выйти примерный член общества или, по крайней мере, он обязан испытывать дикий страх и ужас от одной мысли о возможности снова угодить за проволоку! Страх — это одна из самых сильных человеческих эмоций, господа! Используйте ее надлежащим образом!...
Билон воспользовался объявленным перерывом, чтобы удрать с совещания. Во время выступления лощеного штандарт-комиссара Пазука его стало тошнить. Однако о нем не забыли. Под вечер Билона вызвали к коменданту лагеря, но в знакомом кабинете с предельно скудной обстановкой его ждал не кто иной, как Хартен Ринше.
— Здравствуйте, здравствуйте, Билон, — встретил его Ринше приветственной улыбкой. — Сожалею, но присесть не предлагаю — ваш начальник что-то не любит лишней мебели. Если хотите, можете устраиваться на краешке стола.
— Да нет, спасибо, — Билон остался стоять. — Кажется, я должен поздравить вас с присвоением высокого звания.
— Спасибо, спасибо, — Ринше довольно потер руки. — У нас сейчас, в некотором роде, кадровый дефицит, так что выдвинуться несложно. Я вот, видите, куда забрался. А ваш старый знакомый Ренсер Элаво теперь верховный координатор СОП во всем Реперайтере. Тренирует пятерки, налаживает сотрудничество с полицией и счастлив. Если бы вы остались на правильной стороне, тоже смогли бы сделать не худшую карьеру.
— Так вышло, что ваша сторона не показалась мне правильной, — осторожно сказал Билон.
— Ну, бывает, бывает, — вальяжно махнул рукой Ринше. — Вы человек еще молодой, горячий, неопытный в каком-то смысле. Я читал ваше досье, с вами и в самом деле поступили несколько некрасиво, так кто вас просил соваться в дела государственной важности?
— Наверно, я так представлял себе долг журналиста, — не удержался Билон.
— Странное у вас понятие о долге, — металлическим голосом произнес Ринше. — Едва столкнулись, как говорится, с прозой жизни, так тут же, словно дитё малое, надулись от обиды и пошли предлагать свои услуги другой стороне. А они вас, между прочим, самым циничным образом использовали. Ведь не просто так вы здесь крутились, да еще и с рацией?
Билон мрачно молчал, и Ринше снова махнул рукой.
— Ладно, дело молодое. Спишем на ваш юношеский азарт и неопытность. Скажу прямо, ваше появление здесь оказалось в свое время немалым сюрпризом и вызвало нешуточные разговоры вокруг вас, скажем так, в определенных кругах. По совокупности вы вполне тянули на то, чтобы оказаться там, за проволокой, однако после некоторых размышлений было решено дать вам шанс. Вы ведь хотите покинуть это неприветливое место?
— Хочу, — против воли вырвалось у Билона.
— Вот, вы же все понимаете. Я тут почитал немного ваши творения. Рапорт о распитии часовыми спиртных напитков, отчет о групповой драке в бараке номер шесть, докладная о протухшей воде... — разве на это вы должны тратить ваше время, ваши силы, я не побоюсь сказать, ваш талант?!
— А на что тогда их тратить? — напрямик спросил Билон. Велеречивость Ринше начинала действовать ему на нервы.
— О, в темах не будет недостатка. Например, вы могли бы написать статью о вашем знакомом Райнене Фремере. Любопытнейшая личность, скажу я вам. Вряд ли вы знаете о нем десятую часть того, что нужно знать. Вам дадут его подробное досье и, я уверен, вы сделаете из него конфетку!
— Он тоже где-то здесь? — поинтересовался Билон.
— Нет. К нашему сожалению, нет. Но, уверяю вас, ему не долго осталось гулять на свободе. Надеюсь, после того, как его приспешники прочитают вашу статью, у них откроются глаза на многие вещи.
— Тогда вам, наверное, нужно привлечь Тора Собернера, — усмехнулся Билон. — По-моему, он великолепно пишет триллеры. Мне с ним не сравниться.
— Ну, вы же великолепно понимаете разницу между литературой и прессой. Помните, статья о Фремере — это ваш обратный билет отсюда.
— А что дальше? — быстро спросил Билон. — После этого материала я буду считаться достаточно перевоспитавшимся?
— Дальше? — задумчиво почесал переносицу Ринше. — Дальше вы, очевидно, продолжите работать в нашей системе. В "Курьер" вы, понятное дело, не вернетесь, да и нечего вам там делать. У нас тут намечается один новый проект... Вы никогда не задумывались над тем, что в Гордане слишком много газет? Есть мнение, что достаточно иметь одну государственную газету, которая будет предоставлять населению всю необходимую информацию, по одной газете на дистрикт и всякие такие листки для местной информации. Ну, конечно, останутся и различные профессиональные издания, но это ведь не по вашей части, верно? Может быть, вы вполне впишетесь в коллектив нашей государственной газеты — ей пока еще не придумали названия. Кому-то нравится "Народный наблюдатель", а кто-то предпочитает более короткие и емкие названия. "Наша Гордана", например, или "Вперед". Или попросту, "Общая газета"...
— Я подумаю над вашим предложением, — бесцветно сказал Билон. Он уже начал уставать от стояния на одном месте.
— Подумайте, подумайте. Недели вам, я думаю, хватит? Когда надумаете, сообщите вашему начальнику шар-лейтенанту Гарвонсу, а он уже передаст, куда следует.
— Кросту?! — изумленно выдохнул Билон.
— Да, а чему вы так удивляетесь? Этот молодой человек тоже хочет поскорей вернуться к цивилизации и абсолютно все правильно понимает. Кстати, я бы не советовал вам затягивать. Боюсь, если вы добровольно не пойдете на сотрудничество, кое-кто может обидеться на вашу неблагодарность, и вас начнут воспитывать... вы, кажется, слышали, как...
— Я подумаю, — пообещал Билон. — Я буду очень усиленно думать.
Билон думал весь остаток дня и большую часть ночи, но так и не пришел ни к какому решению. Три или пять лет в воспитательном лагере, каким его описал штандарт-комиссар Пазук, казались ему концом света, но и соглашаться на предательство он никак не мог. По крайней мере, Орна будет тогда потеряна для него навсегда, и Билон не мог выбрать, что для него страшнее.
К счастью, на следующий день ему было не до отвлеченных размышлений. После побега было решено сменить охрану лагеря, и канцелярия работала весь день с полной загрузкой, причем почти все ложилось, как всегда, на плечи Билона.
Он еще корпел над последними документами, когда дверь в канцелярию с громким стуком распахнулась, и на пороге появился счастливый Крост.
— Виват! — прокричал он, размахивая какой-то бумажкой. — Наконец-то я вырвусь отсюда!
— Что, уже? — удивленно спросил Билон. — Совсем?
