Жизнь за жизнь (+ 15-17)

За последним рядом домов начинались деревянные навесы над водой, мостки, причалы, лодки, ялики, корабли, баржи — крошечные и здоровенные, новехонькие и осклизлые, на ходу и так, дома на воде... Все это тянулось вдоль берега сплошной полосой, провонявшее смолой, тиной и гнилью.

А может, это была вонь от людей, сотнями толпившихся на причалах.

Дум-м-м-м!.. Ум-м-м-м!.. Дум-м-м-м!.. Ум-м-м-м!.. Над огромной гладью реки звук был еще громче. Налетал то с одной стороны, то с другой.

Кряжи тянулись поперек реки и на юге, в разрыве стен, и на севере. Невысокие башни, треугольные как корабельные носы против течения, торчали из воды через каждые сто шагов.

Южный таможенный причал был на этом берегу. Сразу за краем стены, впритык к огромной береговой башне. Напротив, на другом берегу, за тамошней береговой башней, был каменный склад. Выход из него над самой кромкой воды. Сейчас оттуда вытягивали бесконечную железную змею.

Толщина у звеньев была, наверно, с запястье, если не больше. Четверо солдат с трудом выволакивали по одному звену наружу.

Дум-м-м-м!

С другой стороны склада тащили бревна.

Под каждое звено цепи подкладывали по бревну, так оно держалась на воде. Колыхалось на волнах, словно бурая многоножка.

Канат на конце тянул многоножку вглубь реки. Голова уже миновала первый кряж, сейчас канат тянули из бойницы второго. Через грохот звеньев ветер иногда доносил скрип и лязг шестерен, будто крутили механизм подъемного моста.

На севере все было наоборот: таможенный причал на том берегу, а цепь тянули с этого. Но там пока еще не дотянули даже до первого.

Ум-м-м-м!

Внутри города на реке было несколько каменных островов.

Самый крупный почти в середине русла. Замок ордена была на нем. Черепаха...

Он и правда походил на черепаху: огромную тварь с угловатым панцирем и змеиной шеей, задранной высоко вверх. Стены то ли строили по самому краю острова, то ли саму скалу обтесали так потом, но казалось, стены уходят в воду, продолжаются и под ней. Ни пятачка земли между ними и водой.

Только в одном месте от стены отходил крошечный причал, не больше палубы баркаса. Да с южной стороны, в самом низу стены, чернел проем — словно грот, ведущий куда-то внутрь острова.

От воды высота стен локтей тридцать. Кое-где чернели бойницы, в верхней части есть уже и просто окна. А в главной башне, что задралась змеиной шеей еще на двадцать локтей выше, в огромных арочных окнах стекла — одни почти черные, в других сверкала алая заря.

На ее вершине за зубцом тоже блеснула искра — надраенный до блеска шлем какого-то гарпии.

До другого острова, ближайшего к Черепахе, сотни две шагов. И он ниже по течению. А течение там, на середине Шроты...

Ближайший островок выше по течению — шагов пятьсот от Черепахи. Но даже если выйдет проплыть такое расстояние, не попавшись на глаза дозорным, что дальше? Уткнешься в глухую стену. Не за что зацепиться. И еще течение будет тащить вдоль стены, отрывая. Если при этом выбрать правую сторону, то протащит и мимо того причальчика. Наверно, если повезет, на него даже можно взобраться... чтобы оказаться на голом каменном пятачке, торчащем из воды под перекрестным боем двух дюжин бойниц?

Алая искра меж зубцов то вспыхивала, то гасла. Часовой исправно крутил головой.

А где-то глубоко ниже, в основании одной из этих башен, где сами камни сочатся водой...

Ветер, ровный и сильный, держал флаг ордена: на белоснежном поле вздыбилась алая гарпия. Когда задеты, безжалостны.

Дум-м-м-м!

Многоножка медленно, но ползет. И скоро доползет до середины, где самое быстрое течение. Поползет дальше, суживая остаток. Пока не останется совсем крошечный проход вдоль берега, где уже почти нет течения, да и не поможет оно, пройти там можно будет только на веслах, змейкой виляя между бортов — три баржи уже бросили якоря прямо перед причалом.

Ум-м-м-м!

Наверно, еще пара часов у меня была...

Если бы я решил попытать счастья с лодкой.

Дум-м-м-м!

Страха не было. Была ярость.

Где ты там, Кром? В какой из этих башен?

Уже спишь — или все еще стоишь за плечом пыточного мастера?

Уверенный, что ваша Черепаха — неприступна? Что каждый, кто туда угодил, обречен? Ведь не в силах человеческих — если нет у тебя пары абордажных кораблей, дюжины боевых магов и пары сотен закованных в броню бойцов, способных пробиться внутрь штурмом, — превозмочь волю вашего ордена?

Дум-м-м-м!

Ну, что же...

Посмотрим, сэр Кром. Посмотрим!

Я развернулся и пошел прочь от реки. Ярость душила меня.

17

Ориентиром был высокий шпиль гномьего двора. На утреннем небе свинцовый колпак казался сгустком черноты.

Не доходя пары кварталов, я забрал левее. Тут начинался старый эльфийский квартал.

Самих эльфов тут нет уж с полсотни лет, но название осталось. Дома больше похожи на крепости — снизу вообще без окон, на верхних этажах оконца есть, но узкие как бойницы. Без единого украшения, похожие один на другой и скучные до оскомины.

Зато стены толстые. Не хуже чем в гномьем банке. Городской гам, звяканье с улицы жестянщиков, даже звон цепей с реки почти заглох.

Улочки совсем узкие, словно обрезанные с краев. В остальном городе по бокам широкие канавы — чтобы помои, которые швыряют из окон, не гнили прямо под ногами, а сбивались туда, дождь размоет и унесет. Здесь таких канав не было. Лишь едва заметные ложбинки — аккуратные, как пересохший водовод. И даже теперь совершенно чистые.

Потому ли, что эльфы не скопом съехали из города, а потихоньку тут вымирали? Дома переходили из рук в руки постепенно. Новые хозяева долго жили бок о бок с остатками длинноухих. Вынуждены были подстраиваться под их обычаи. Привыкли заставлять слуг таскать помои в выгребные бочки, и вывозить их из квартала каждый вечер, — и до сих пор так и идет? Или новым хозяевам и самим уже понравилось, что если так делать, то даже летом в дом не тянет смрадом?

Никакой вони. Словно и не в сердцевине города...

Я выбрал ту улочку, где кое-что все же изменилось. В одной из стен пробили вход в подвал, и повесили дубовую вывеску с кружкой.

Миновав кабачок, я свернул за угол, — и вот тут встал. Прижавшись к стене, вслушался.

Закрыв глаза, я стал воображать, как если бы я снова шел по той улочке. От ее начала — и где-то до того места, где в сплошной стене домов был пробит вход в кабачок...

Я резко шагнул обратно за угол.

Он был тут как тут: свободный темный плащ, капюшон натянут чуть не до подбородка, утопив под собой лицо... На миг он замер, но тут же крутанулся на каблуках и сбежал по ступенькам в кабачок — будто туда и шел.

Отлично. Мне не хотелось лишать его возможности сделать вид, что он за мной вовсе не следил. Тогда бы ему пришлось резво уходить от меня, чтобы я не догнал и не узнал, кто он. А у меня не было ни сил, ни времени носиться за ним по городу, играя в салочки.

Когда он скрылся внутри, я вернулся к кабачку, и тоже сбежал вниз. Узкая каменная лесенка словно ввинчивалась под землю.

Внутри было совершенно тихо — шум города даже не угадывался. Не было тут этого проклятого звона речных цепей.

И даже время будто изменилось — снаружи уже начинался день, а тут все еще царила ночь. Пара факелов в углах, в камине тускло светятся угли...

Три стола были заняты. За одним сидел, привалившись в угол и посапывая, лысый толстяк. За другим мрачная троица благородных юнцов, бражничавших уже не первую ночь — с посиневшими лицами и пустыми красными глазами. А в самом углу — вот и мой темный плащ.

Руки я, на всякий случай, держал чуть в стороны — чтобы складки плаща не закрывали. Пусть видит, что у меня ничего нет. Я сел на скамью напротив него.

Капюшон он не скидывал, и старательно пялился вниз, в самый стол. Лица почти не видно. Но подбородок я узнал.

А впрочем, мог бы и догадаться.

— Привет, Птаха.

Он сбросил с головы капюшон. С вызовом поглядел на меня.

— Барон сказал? — спросил я. — Для него меня пасешь? Или сам по себе? Поквитаться хочешь?

Он ничего не ответил. Лишь нехорошо, по-бараньи уперто пялился на меня.

Ладно, ублюдок мстительный. А так?

Я не спеша достал кошель. Не очень сильно его сжимая — чтобы монеты внутри тяжело звякали. Медленно растягивал завязки, прежде чем извлечь золотой. И теперь неторопливо покручивал его в пальцах.

— Я тебе, Птаха, ведь задолжал?

Он молчал.

Я усмехнулся и подмигнул.

— Ты там сумки мои тащил...

У него заиграли желваки.

Но глаза то и дело предательски скашивались на блеск золота в моей руке.

— Птаха-а-а!.. Птичка ю-юркая, птичка зво-онкая...

— Чего тебе еще? — процедил он наконец.

— Есть работенка.

— На целый золотой?

Он быстро стрельнул взглядом по залу, чуть задержавшись на спящем толстяке. Когда снова посмотрел на меня, заговорил совсем тихо:

— Прирезать кого надо?.. Этого твоего, Черера? Помочь тебе врасплох его взять?

Милые ухваточки...

Что Барон, что этот. Или они все такие?

— Для начала, кое-куда съездить.

(продолжение на подходе)