И Смех, И Грех

Так и было. Перемахнув через подоконник, Виктор осторожно продвигался к ней. Задев головой весёлую самодельную люстру, чертыхнулся: "Понавешали тут!"

— Тань, послушай меня. Давай поговорим,— начав убеждать ещё от окна, подсел он к ней на кровать.

— Уйдите, вы мне сделали больно,— пролепетала она, прикрывая лицо рукой.

А он не зная чем и как её успокоить, оправдывался:

— Я виноват и всё вчера испортил. Крышу сорвало. Ты такая красивая, у меня башка не соображала. Клянусь, сегодня будет по-другому. Дай мне шанс.

Он просил, но это мало помогло. При каждом его слове она, казалось, вздрагивая, сжималась.

Безумно тараща глаза, попросила, удерживая в кулачках на груди одеяло:

— Пожалуйста, уходите.

"Как уходить? Вот придумала! Я два дня вокруг бегал... Но надо быть терпеливым и не спешить".

— Пойми, я обалдел вчера. Крышу сорвало, очумел совсем.— Говоря всё это, он потихоньку тянул на себя с неё одеяло. Ему не терпелось увидеть опять всё то, что так его поразило вчера. "А вдруг померещилось".

— Выключите свет.

Нет. Света лишиться он не мог. Должен же он убедиться в том, что не померещилось. Что такое диво существует.

Промямлил:

— Настольная же лампа, она не мешает.

— Мне неловко,— мотнула она рыжей шевелюрой и волосы, как бархатная накидка накрыли её. Не удержавшись, он дёрнул за ленточку сдерживающую этот хвост. Волнистая копна тяжёлых каштановых волос рассыпалась по худеньким плечам, окутав собой тоненькую фигурку.

"Манюнечка какая, как же она из себя такую уродину делает?... А волосы... Невероятно, какая красота, таких длинных волос я ещё в своей жизни не видел, и такого цвета тоже".— Не спускал он с неё глаз.

— Хорошо,— уступил он, вставая и нажимая кнопку выключателя на шнуре. В комнату сразу заполз лунный свет, и сунули свои острые любопытные носы звёзды. Она, как дикая кошка, сверкнув зелёными глазами, рванулась, пользуясь этой минутой, чтоб убежать. Но успела только вскочить. Метнувшись не слабее Тарзана, Виктор перекрыл ей путь. Она прислонилась к стене, стараясь слиться с ней. Сбросив шорты, затем футболку он шагнул к ней на прогнувшуюся кровать, обняв девчонку, прижал к себе. Её кожа пахла цветами и травой. Притиснув своей мощной грудью, чтоб не выскользнула, поцеловал в нос, потом, подбородок. Лицо у неё было мокрое от слёз.

— Я тебе не нравлюсь?

— Нравишься,— разлепляя губы чуть-чуть, призналась она.

— Не плачь, всё будет хорошо. Я научу...— Пообещал он, не давая отчёт своим словам. Обращаясь к этой несчастной, подавленной, притихшей женщине, девушке, почти ребёнку, он безумно хотел её сделать самой счастливой на свете, эгоистично стремясь и сам напиться из её уст счастья. Надо же какой он был слепец. Зациклившись на тесте, просмотрел начинку. Это как в восточных боевых искусствах, движения очень изящны и даже напоминают танец. На тот фокус и попадаются, как правило, люди, не ведавшие о силе заложенной в них. Но он не малолетка, как мог проморгать такое чудо. А ведь знал, в основе восточных принципов заложены податливость, несопротивление, следование силе противника и контроль за его движениями. Как ловко она обвела его вокруг пальца. Напыженный индюк, считал себя асом и прохлопал ушами, пропустив мимо всё самое важное.

— Делай всё, что тебе хочется... Всё-всё... Не стесняйся... Вот как я...

Ладонями притянув её голову к себе, легонько коснувшись языком девичьих губ, он поцеловал. "Пахнет полевой земляникой и мятой",— пронеслось в мозгу.

Она осторожно ответила на его поцелуй. Сквозь тонкую сорочку ощутила тепло его рук. Ей показалось: нежных, бережных и очень сильных. Её чувства, почувствовав лазейку, кружа пробивались к нему. Прижатая к его широкой груди она растекалась по ней. А мужские широкие, сильные ладони не стояли на месте. Всю её точно током било от его прикосновений. На этот раз её тело не желало сопротивляться. Оно медленно, но сдавалось. Когда он коснулся её груди, она застонав удержала его. Отважившись, открыла плотно прижатые веки и заглянула в его глаза, которые в темноте казались ей огромными и совершенно чёрными. Он покачал головой, вероятно означающее: "Я не отступлю" и сполз по её телу на кровать, уткнувшись лицом в ноги, а потом рванул её к себе на колени. Запустив обе руки в рыжую копну, припал к её губам с таким нетерпением, как будто век не целовался. И с таким жаром прижал её к себе, как будто сроду никого не обнимал. Её руки и тело казались ледяными. "Точно русалка или Царевна-лягушка?"

— Тебе холодно?

— Нет,— прошептала она.

— Но ты вся ледяная и дрожишь?

— Это твоя рука виновата.

— Она же тёплая.

— Нахальная.

— Тебе не нравится?

— Нравится в твоих руках какая-то колдовская сила. Внутри меня всё горит, а снаружи леденеет.

— А поцелуи?

— А от поцелуев подгибаются ноги, и кружится голова. Это потому что я ненормальная?

— Всё хорошо,— рассмеялся он, прижимая её к себе.— Ты самая нормальная, поверь...

Девушка вела себя, как наивный ребёнок. Да у неё не было опыта любви, но была сама любовь. Не видеть было нельзя: её переполняла нежность: она струилась по её рукам, ласкающим его, играла в тёплом блеске глаз. Она лилась сквозь её слова, вытекая из губ, и падала на него водопадом, наполняя словно сосуд. "Прошло всего ничего времени, а для него ближе никого нет. Похоже и для неё тоже".— Удивился он обжегшей его мысли. Виктор так крепко обнял это чудо, что ощутил её дыхание. Вот тебе и юродивая! В руках его была маленькая, мягкая волнующая женщина. Соблазнительно податливая и до заводящего строптивая, причём девственная, нетронутая ничем и никем. Пороки и грязь не коснулись её. Поспешил с рубашкой, но старая ткань затрещала, не выдержав его нетерпения. Он только дорвал то, что падало с её тела само. Мраморная белизна атласной кожи полыхнула по его глазам. Тонкая талия, пышные, но упругие бёдра. "Бог мой, настоящая женщина, как на дивных полотнах старых художников". Схватив рукой вырвавшуюся на свободу красивую грудь, он припал к соскам губами. А, сбросив с неё, чтоб не портили картину, несуразные длинные панталоны поторопился и с остальными ласками. "Откуда она их взяла. Наверное, от бабки остались,— мелькнуло в его голове,— разве этой куколке такое носить". Он заскользил вниз, стараясь не обделить лаской никакой кусочек бархатной кожи её стройных ножек. Его рука в нежной ласке прошла по её дрожащему животу. Отяжелев от страсти нырнула в косынку волос. Этот рыжий ребёнок в его руках застонал.

— Тебе больно, не нравится?— забеспокоился он опять, покрывая лёгкими поцелуями её лицо.

— Нравится. Просто там внизу ломит всё и жжёт тут,— провела она себя ладошкой по груди.

— Это только цветочки, — засмеялся он, торопясь с новыми ласками. Его язык очертив, контуры губ, рванул вовнутрь и, доведя её до безумия, понёсся по телу к её поламывающему месту. Таня заметалась и попыталась вытолкнуть его, но не смогла, погрузившись в сладкий жар, разлившийся по телу. Поглаживая выгибающееся тело, он, осторожно, чтоб не напугать, раздвинув её ноги, отправился сам в долгое плавание за тем сладким огнём, в котором только что горела она.

— Облако, розовое облако. Это полёт к солнцу. Теперь я знаю, как это писать,— шептала она, лаская его голову, плечи, спину. Вжимая его в себя и не желая выпускать. Когда он усталый, упал рядом, она, светясь не меньше самой яркой звезды, принялась осыпать его пока ещё неумелыми поцелуями, поглаживая грудь, живот и всё, что ей нравится. "Невероятно, но это случилось. Пока не сказка, но уже чудо".— Умирала и возрождалась от счастья она.

Разливающийся от неё жар и притягивающая нежность с новыми силами подняли его над ней. Окольцованные руками тела взрывались.

— Скажи, если тебе тяжело?— он старался опираться на локти, чтоб не прижать, эту нежную, хрупкую красоту, очень сильно.

Она замотала головой. Это означало, что ей не было тяжело. Тани безумно самой захотелось ощущать эту тяжесть. Получать радость и наслаждение от этого.

Где-то в деревне тявкали собаки, ночь сама по себе тихая вдруг разорвалась кошачьим воплем.

— С ума сойти рыжий подружку привёл. Повезло, что не ко мне, я б его точно отвёз в клинику.

— Убить?— отшатнулась она.

— Кастрировать. Послушай, как выводят. Точно вешалка.

Он не увидел, а почувствовал то, как она улыбнулась. Осторожно спросил:

— Почему ты меня не погладишь... Руку отдёргиваешь. Тебе неприятно?

— А можно?

"Так вот в чём дело!"

— Нужно!

Она провела пальчиком по его щеке.

— Ты совсем другой в отличие от того, каким хочешь казаться.

Он смутился. Она действительно взяла его голенького и не подготовленного.

— Сколько тебе лет, — поймав, уложил он её к себе на живот, отводя разговор от себя.

— Скоро девятнадцать.

— Офанареть. Для чего весь этот цирк. Я ж думал тебе не меньше сорока.

— Это не цирк. Ты просто видел то, что хотел видеть. Дуру юродивую. А ведь ничего не изменилось. Получается, как в сказке принц увидел Золушку в красивом платье, а ты меня нагой.

— Так, вот только не надо мне морочить голову. Ты меня и так напрочь запутала. Начнём сначала. Ты в школе училась?

— Да. Восемь классов.

— Почему ушла?

— Было трудно. Памяти никакой. Учителя тюкали с первого класса, что дебилка.

Он вспылил.

— Так старались, что ты поверила.

— Но у меня её действительно нет. Таблицу умножения освоила с трудом. К тому же, глаз косит.

— Да мало ли у нас у кого чего не так, но как можно было согласиться на такую роль. Куда родные твои смотрели. Мать, сёстры? Ведь те две газели твои сёстры? А женщина в больнице— мать?

— Я их люблю. Они умные и красивые. Им надо жить.

— А тебе жить не надо?— возмутился он. Он совсем забыл то, что рядом с ним не совсем обычная женщина.

Она напомнила.

— А я, косая, рыжая и дура.

— Что дура, это точно,— ляпнул не подумав он. Тут же опомнившись, прижал её к себе.— У тебя потрясающие волосы, сверх всяких похвал фигура, обалденная грудь и душа, которая тянет к себе магнитом. Ведь я не знал вот этого, что вижу сейчас, пробежал он пальчиком по подрагивающему телу, а таскался сюда, как прикормленная рыбаками рыбёшка.

— Всех всё устраивает. У них своя жизнь. Их нельзя осуждать, они даже не догадываются, как мне одиноко и больно. Я не хочу ничего менять.

Виктор не мог скрыть своего возмущения.

— Твои родные — чудовище. Как они могли пойти на это. Сделать из тебя рабочую лошадь. Конечно, их устраивает, ещё бы не устраивало. Эгоистки хреновые.

— Но ведь, я не помню даже свой адрес...

— Память можно было развивать. Они пробовали заниматься с тобой? Вот то-то. Я так и подумал. Глаз косит. С памятью труба, рыжая, как огонь и одним махом поставили на тебе крест. Обрядили в старьё и засадили сюда. Это ещё раз доказало, что, если человеку говорить постоянно что он свинья, гражданин захрюкает.

— Витя, не надо больше об этом.— Погладила она, улыбнувшись и показав два ряда ровных и очень красивых зубов, его глаза, тут же прикоснувшись к каждому губами.— Они такие ровные и красивые у тебя.

— И твои красивые... Зелёные, как у Хозяйки Медной горы. Сегодня тебе понравилось?

"Да",— закивала она головой, прижимаясь к его плечу. "Буду любить его, пока есть силы,— шептало сердечко.— Растворюсь в его глазах, объятиях, дыхании, напьюсь счастья из его губ... А там что будет. Ведь без него не приносит радости голубизна неба, зелень леса, ни солнечный день".

Он, купая её в нежности, заверил:

— Дальше будет ещё лучше и слаще, ты научишься любить сама.

— Ты подскажешь, как?— оставляя на его плече поцелуй, попросила она.

— Если попросишь,— засмеялся он, подгребая её под себя. "Дьявольщина, прекраснее, чище и нежнее женщины я ещё в своих руках не держал. У меня нет сил отказаться от неё".— А ну попробуй целовать меня.

— Я не сумею...

— Всё получится. Давай, не дрожи... Главное для успеха в любви, это позволить себе делать то, что тебе хочется.

Она удивлённо уточнила:

— Всё— всё?

Он с жаром обнадёжил:

— Абсолютно.

Тренировались до рассвета по очереди любя один другого. Утомившись дремали, а отдохнув, тела снова тянулись друг к другу. Только уснули, сморённые усталостью, и уже пришлось вставать. Пёс, отследив хозяина, требуя прогулки, колотил в дверь. Поймав на щеке тёплый лучик солнышка, он открыл глаза. Обнаружив на своей груди копну рыжих волос, Виктор переложил голову девушки на подушку в цветочек и попытался встать. Но она проснулась и полными тревоги глазами посмотрела на него.

— Я прогуляю Джека, привяжу твою Люську, разберусь с делами и вернусь. Спи. Каких-то полчаса и я у тебя,— чмокнул он её нежно в маленький ротик. "Чёрт, где были раньше мои глаза".

Потянулся, как сытый кот. Расправил богатырские плечи. Поймал в старом зеркале на стене своё отражение. Глаза затуманенные... Вялость в движениях, напугала самого себя. "Всего лишь одна ночь, а так измотан... Вот потеха, я словно выжитый лимон. Ни одной барышни такого не удавалось... Но зато идиотски счастливый, как будто получил леденец"— мелькнуло в его голове. Он был смущён, но старался держаться непринуждённо.

А рыжеволосая красавица пропела:

— Мне всё равно надо подняться.

О, море протестов обрушилось на неё и вылилось в вопрос:

— Зачем?— чмокнул он её лёгким поцелуем в губы.

Ответ прост, мог бы и сам догадаться.

— Куры. Кузя с Сёмой.

Он потёр нос: "Я расплавился весь... Во мне даже капли прежнего не осталось".

— Про птичник я забыл. Чем ты их кормишь?

В его браваде, желании свернуть горы, в угловатых движениях угадывались неведомые ему ранее, робость и неловкость. Он был похож на своего пса: податливый и жаждущий тепла, участия и любви.

— Зерном,— улыбнулась она.

Она посчитала этот его шаг поспешным и необдуманным, но переубеждать не стала, такой он был ручной и потешный. Потом он тоже согласился с этим, а тогда не до размышлений было, спешил. Той поспешностью соседей и собственную охрану ввёл в шок.

— Где оно? Ну не тяни кота за хвост. О, лёгок на помин,— погрозил он рыжему, барабанящему в окно лапой, кулаком.— Прибил бы хвостатого за кошачьи песни.

Она с улыбкой приложила пальчик к губам, но поймав его взгляд, смутившись, резко убрала.

— Не шуми...

Он понял её, забрал выработанные ладошки в свои и держал так какое-то время. Поцеловал.

— Ты его пожалела, потому что он такой же рыжий, как и ты?

Она согласно закивала.

— Рыжих никто не любит.

Он не согласился с ней.

— Это спорный вопрос. Я вот люблю,— весело поцеловал он, её щёки и нос.— Полежи я быстро. Ой, забыл. Так, где корм для птиц, то бишь куриц?

— В сенях за дверью мешок. Но давай я сама, а то вдруг кто увидит...

— Чихня. Короче, и думать не моги возражать. Ну, всё, я побежал, а то Джек обгадит тебе весь двор. — Он сам удивлялся своему энтузиазму, с которым взялся ей помогать.

Привязав козу к дереву вместе с колом, чтоб вбить который, забыл взять впопыхах топор. Он побежал с Джеком по лесной тропинке, уводящей в чащу смешанного леса. Лес был не очень старый и довольно-таки красивый. Много было берёз, но понемногу попадало всего и даже рябины. "Как всё повернулось. Кто б мог подумать, что под личиной юродивой скрывается просто несчастная запутавшаяся молоденькая девчонка. Причём безумно ласковая и совсем не дурнушка. Не зря меня к ней так тянуло. А про её умственные способности вообще можно поспорить, как она запросто тыкала меня носом и кидала на лопатки, доведя до бешенства".— Виктор замедлил бег. Встал около старого дуба. Привалился спиной и, запрокинув голову, упёрся взглядом в небо. Он даже с открытыми глазами видел её ямочки на щеках, пушистые ресницы, слышал спокойно ровный, как весенний дождичек голос. "Я сошёл с ума. Ну и чёрт с ним. Жизнь одна и я хочу быть в ней счастливым. Говорить ни с кем нельзя. Не поймут, испоганят сказку, растопчут чудо. Надо её потихоньку приучить ходить ко мне. Там всё-таки проще, все удобства дома и меньше глаз сверлят забор. С одной стороны лес. С другой, её избушка. А тут вышел утром на порог, а соседка бочонок, вдоль изгороди катается, дырку ищет для обзора. В туалет пошёл, а она, аж подпрыгивает. Народ будет в шоке. Крутой малый и юродивая. То ещё кино".