Выживальщик

Дорога доходила до закрытых ворот, а рядом с воротами была в заборе дверь-калитка. Сбоку приделан вполне цивилизованный дверной звонок. Но не звонок меня впечатлил. Ещё подходя к забору, увидел за ним ажурную стальную мачту, на которой лениво вращались лопасти — ветра почти не было. Ветрогенератор! Надо покупать дом за любую цену! Решительно нажал на кнопку звонка.

Спустя некоторое время, звякнула металлическая щеколда. Но открылась не дверь, а небольшое окошко в ней. Из под седых, лохматых бровей на меня, не очень дружелюбно, посмотрели проницательные глаза.

— Чего надо?

— Я насчёт покупки дома,— ответил, как можно более спокойно.

— От Виталия, что ли?

— Про дом он поведал, но я, как бы, не от него, а от самого себя.

— По виду — городской. Из Барнаула?

— Нет. Из Мурманской области.

— Откуда-откуда?!

— С Мурманов.

— А чего же в такую даль занесло?— голос стал поприветливее.

— Видите ли, есть такое английское слово: "сюрвивалист". Но я иностранные слова не очень люблю. По-нашему, по-русски это будет проще и понятнее — выживальщик...

Дальше продолжить не успел. Звякнула более массивная щеколда и дверь широко распахнулась. Седой, но ещё довольно крепкий старик, державший в руке стволом вниз карабин, приказал тоном таможенника Верещагина:

— Заходи.

Оказавшись на широком дворе, я быстро огляделся. Небольшая постройка с трубой, похоже, баня. Рядом — большой сарай из силикатного кирпича. Между сараем и домом стоит ветрогенератор. От него тянутся провода и к дому, и к бане, и к сараю. А за сараем стоят две железнодорожные цистерны, вросшие в землю до половины колёс. Хорошо покрашенные, без потёков и следов ржавчины. Дом не так, чтобы очень большой, но и не маленький. А вот забор уходил далеко за дом и противоположный край его еле виден. Это было не то, что я искал — это было более того. Сказка и мечта. Я потряс головой, отгоняя мираж.

— Нет, не снится,— голос у старика стал совсем дружеским,— именно то, что тебе и надобно.— И протянул мне широкую, крепкую ладонь,— Полынников, Николай Андреевич.

— Владимир,— отозвался, всё ещё не веря в небывалую удачу, словно ёжик в тумане, эхом.

— Володя или Вова?

— Кто так зовёт, кто — эдак. По мне — лишь бы в печь не совали.

Старик улыбнулся.

— Пойдём в дом, Вова. Перекусим, чем бог послал, и поговорим заодно. Переночевать есть где, а завтра поутру и баньку истопим. Али торопишься куда?— несмотря на простонародный говор, видно было, что передо мной человек образованный.

— Да, не особенно тороплюсь.

— Вот и ладно. Не только служенье муз суеты не терпит.

В сенях дома горела неяркая лампочка. Но не споткнёшься. Стоят лопаты, грабли, тяпки. Хомутов не видно, но над дверью, ведущей вовнутрь дома, прибита лошадиная подкова — на счастье и удачу.

В просторной горнице чуть поближе к окну стоит массивный, широкий стол, по обе стороны от него — такие же широкие и массивные скамьи. А с торцов стола, как из других времён, стоят два современных городских стула. В левом дальнем углу горницы — русская печь, прикрытая заслонкой. Перед ней на железном листе сложено несколько поленьев. У печи стоит небольшой сундук, покрытый домотканым старинным половиком.

Ближе к двери в полу квадрат с металлическим кольцом посередине — лаз в подпол. Справа, между дверью и окном, стоит большой старинный буфет со всяческой посудой. А в противовес ему, в другом углу горницы, двухкамерный холодильник "Индезит".

Полынников, усадив меня на скамью, поставил ружьё в пирамиду у стены. Кроме ружья там стояла ТОЗовская мелкашка и карабин. Да не гладкоствольная "Сайга", а настоящий, нарезной "Тигр" калибра 7,62 мм.

Хозяин открыл буфет, достал оттуда несколько тарелок, пару стаканов и пару рюмок гранёного стекла. Откинул крышку лаза в подпол и через десяток минут тарелки на столе наполнились квашеной капустой, солёными рыжиками, бочковыми огурцами. Появилась банка с морсом. Из печи настоящим ухватом вынул настоящий чугунок с ещё не остывшей картошкой в мундире. Пучками лежали свежий зелёный лук и укроп. Затем полез в холодильник, звякнуло стекло.

— Николай Андреевич, я водку-то не очень...— попытался откреститься от выпивки.

— А водку я тебе и не предлагаю. Водку, юноша, у нас пьют только алкоголики и барнаульские барыги. Приличные люди гонят для себя самогон, очищают его до наивысшего состояния, а затем настаивают на ста двух травах. И получается не самогон, а лечебный бальзам. Что называется: "Биттнер" отдыхает. В голову, конечно, шибает, при количествах изрядных. Так что главное — соблюсти количество. А качество я гарантирую,— и водрузил на стол слегка запотевшую бутылку с жидкостью светло-коричневого цвета.— Тут и женьшень есть,— заявил гордо.

Налил мне в блюдечко постного масла, подвинул солонку. Очистив картофелину, я обмакнул её в масло, посыпал сверху солью. Картошка была рассыпчатой, таяла во рту.

Рюмки наполнены. Я взял свою рюмку и понюхал содержимое. Пахло чем угодно, но не сивухой и даже не спиртным.

— Ну, за знакомство.

Чокнулись, выпили. Пилось на удивление легко, напоминая, скорее всего, по вкусу крепкий чай без сахара. Я взял ломоть мягкого, ноздреватого хлеба.

— А хлеб такой чудесный откуда?

— Так сам пеку в печи. Жена, царствие ей небесное, научила тесто делать и хлеб печь. Из города муку завожу мешками. И белую, и ржаную. Хлеба уже давно не покупаем — всю дорогу свой.

После третьей рюмки решили сделать остановку. И Андреич, как я его теперь называл, начал свою повесть.

Молодым инженером приехал он в местный райцентр в командировку. Пошёл в тайгу с ружьишком побаловаться. Да напоролся на хозяина тайги. А ружьё дробью заряжено. Но успел медведь только ногу Николаю ободрать. Вышедший из тайги охотник, одним выстрелом уложил зверя наповал. А потом взвалил Николая себе на плечо, словно пушинку, и отнёс к себе на заимку.

Тогда здесь только дом стоял, да баня. Из лиственницы они срублены, считай, навечно. Ну, и забор этот был, всю заимку огораживающий вместе с огородом. А огород-то вовсе и не маленький — сорок пять соток. По краям росли ягоды, а почти весь огород засевали репой. Репа и была основным продуктом питания у староверов. Да дары тайги — грибы, орехи, ягоды. Дичь, когда поста нет. Ещё горох сеяли.

Лечили Николая в бане, в дом не пустили. Когда начал ковылять, дед Афанасий, так звали охотника, спасшего Николаю жизнь, запряг лошадь и отвёз инженера в городок. На прощание протянул ему его ружьё, подобранное в тайге, да кусок копчёной медвежатины.

Долго хромал Николай, но прошла хромота со временем. Женат он был, сын, и дочь у него подрастали. На работе всё ладилось. Но вот выпала ему опять командировка на здешний трубопрокатный завод. И решил он проведать своего спасителя. Дорогу к заимке хорошо запомнил, когда его на лошади в город везли. А что в подарок взять, чтобы старовера ненароком не обидеть? Вспомнил, что охотился дед Афанасий. Купил пороха, капсюлей, дроби да свинца. С тем и пошёл пешком в тайгу.

Нашёл заимку. Ворота нараспашку. Во дворе лошадь палая лежит, её уже обгладывать начали. В избе запах смертный. А на топчане дед Афанасий лежит. Глаза ещё смотрят, дышит хрипло, а двинуться уже и не может. Бросил свои подарки Николай и бегом помчался в город. По дороге понял, что не уговорит врача на заимку ехать. Но знал, что в ближней деревне бабка-знахарка живёт.

Прибежал в городок, выпросил у директора завода мотоцикл с коляской. Доехал до деревни, повалился бабке-знахарке в ноги, стал умолять с ним поехать. Умолил. Усадил бабку в коляску, и поехали они на заимку. Только мотоцикл подъём в гору одолеть не смог. Так Николай, в состоянии аффекта, затолкал его на подъём вместе с бабкой в коляске.

Не испугалась бабка смерти, вошла в избу. Жив ещё был Афанасий. Велела бабка Николаю печь затопить, да отвар готовить стала. А в избе трупный запах стоит.

— Выходишь?— спросил Николай бабку.

— Как бог даст,— отвечает она.

Прыгнул Николай на мотоцикл и до города вмиг домчал. Послал телеграмму жене, чтобы денег побольше выслала телеграфом. А сам на все командировочные накупил коньяку и поехал к командиру местной воинской части. Тот выделил "Урал", солдат, дал три готовых гроба.

Побоялись солдаты в избу заходить. Николай сам на руках тела из избы выносил и в гробы укладывал. Заколотил гробы, погрузили их на "Урал" и отвезли на староверское кладбище. Раньше кладбище посреди тайги было, а теперь оказалось почти на окраине города. Вырыли три могилы, похоронили. Николай последнюю бутылку коньяка отдал плотнику, который соорудил три креста, как на других староверских могилах.

Вернулся Николай на заимку. Афанасий сидит на топчане, качает его из стороны в сторону. Бабка отваром с ложечки поит. Что в рот попадёт, что и по бороде стечёт. Допоила, уложила на топчан, полушубков сверху накидала.

— Пусть спит сутки, а как проснётся, вон в печи горшок стоит, дашь ему, чтобы выпил одним махом. А теперь меня домой отвези, смерть-то я уже отогнала.

Через три дня сидел дед Афанасий на крылечке и рассказывал Николаю, что всю войну он в разведке прослужил. За всю войну ни стопки водки не выпил, ни папиросы не выкурил. Каждый вечер богу молился, даже когда в разведрейде был.

— Видать, не простил бог меня, что я стольких людей жизни лишил, да из чужой посуды ел и пил. Вот и наказал.

После войны ушёл Афанасий в тайгу, построил там заимку, стал грехи свои замаливать. Женился на староверке, сын родился. Решил, что простил бог его.

— Ан, нет. Подождал только немного, а потом и наказал,— вздохнул дед Афанасий.

Вскоре недалеко от заимки построили посёлок, который затем превратился в город. Уйти бы Афанасию подальше в тайгу, а у него семья, хозяйство. Так и остался возле города.

— И за то наказал, что не ушёл в тайгу,— опять сокрушался Афанасий.

Но закваска разведчика сказалась. Через неделю Афанасий совсем оправился от болезни. Принесший из города продукты, Николай увидел деда Афанасия в чёрном костюме, стоящим у ворот. А на пиджаке — иконостас из орденов и медалей.

Был дед Афанасий полным кавалером ордена Славы. Это приравнивалось к званию Героя Советского Союза. Только было тех Героев много больше, чем полных кавалеров. И были ещё на пиджаке справа, возле гвардейского значка, двух орденов Красной Звезды и Отечественной войны шесть нашивок за ранения — две красных и четыре жёлтых. А за Берлин хотели присвоить звание Героя, но решили, что хвати и трёх Слав. Но комдив всё же орден Ленина своему разведчику сержанту Потапову выбил.

Пошли на кладбище. Показал Николай, кто, где лежит. Постоял дед Афанасий над могилами. Только и молвил:

— Кресты поменять надо.

Николай согласился. Выжига-плотник кресты поставил недолговечные, сосновые.

Потом пошёл Афанасий в город. Спросил у Полынникова:

— Паспорт с собой? Деньги есть?

Николай кивнул. Дошёл дед Афанасий до нотариальной конторы. Дождались очереди у нотариуса. Достал Потапов из кармана пиджака какие-то бумаги, паспорт протянул нотариусу, показал на Николая:

— Перепишите всё на него.

Так стал Николай владельцем дома и двух гектаров земли и леса, разрешение на владение которыми было выдано полному кавалеру орденов Славы Афанасию Потапову в 1945 году. Тогда ещё помнили и ценили боевые заслуги разведчика и пролитую им за Родину кровь.

В 1977 году вышел Полынников на пенсию в пятьдесят лет, поскольку работал в горячем цеху. Дети выросли, закончили институты, женились и вышли замуж. Начитавшись статей о грядущей ядерной войне и последующей за ней ядерной зиме, решил Николай Андреевич переселиться в тайгу, к деду Афанасию. Тому уже восемьдесят семь лет исполнилось. Сначала поехал один, разведать обстановку.

Суровый дед Афанасий виду не подал, что приезду Николая рад. Но перед сном, укладываясь на топчан, сказал:

— Осколки из меня военные полезли. Хорошо, Коля, что я дом на тебя оставил. Видно, бог меня к себе призывает. Своих увижу ли?

А утром лежал на топчане с открытыми глазами, но уже холодный.

Отправился опять Николай Андреевич в воинскую часть. Полковник был уже другой, но коньяк тоже любил. И "Урал" выделил. Тем более, что герою войны. Хотели похоронить Афанасия Потапова с воинскими почестями, но Николай этому воспротивился. И прибавилась к трём могилам на староверском кладбище ещё одна по соседству. Крест уже сам Николай делал и ставил.

На сороковой день после похорон Афанасия, выпил Полынников за упокой его души, а наутро послал жене телеграмму: "Приезжай". Сам же принялся приводить хозяйство в порядок, благо, денег поднакопил.

Инженером он хорошим был. С ветрогенератором сразу разобрался. Тот и переменный ток мог давать и аккумуляторы заряжал. Завёз кирпич и построил сарай. Пристроил к избе полуподвал для хранения овощей. Жена русскую печь освоила, и такие шанежки в ней пекла — пальцы откусишь!

Уже в середине восьмидесятых заскочил Николай Андреевич в воинскую часть. А её расформировать решили. Третий по счёту полковник и коньяк любил, и простую водку. И в хозяйстве Полыннукова появился новенький УАЗ, гусеничный вездеход и новёхонькая дизель-электростанция.

Самым сложным и дорогостоящим был процесс подъема на гору и через высоченный забор двух железнодорожных цистерн, ранее принадлежавших той же воинской части. Но автокрановщик был мастером-виртуозом. Он потратил три дня, потихоньку перемещая цистерны, стопоря их после каждого подъёма. Перекинуть через забор еле хватило стрелы, крановщик сам заводил стропа, но с задачей справился. В награду получил автомашину "Волга", которая теперь была Полынникову не нужна, ибо подъем в гору взять не могла.

Тогда ещё была талонная система на бензин и солярку. Стоили они баснословно дёшево, особенно в конце квартала. И обе цистерны мгновенно заполнились. Одна — бензином. Другая — соляркой.

— Но нынче бензин кусается. Я уж стараюсь УАЗик зря не гонять, больно много ест. Если что по мелочи — пешком в город прогуляюсь.

Во дворе стоит старинный колодец, оставшийся от деда Афанасия. Но жившие летом на заимке геологи, не взяв с хозяина ни копейки, пробурили ему артезианскую скважину, обсадив её керамическими трубами, которые прослужат практически вечно. А зять привёз два насоса — один рабочий и один запасной. Так что воды в доме — хоть залейся. Стоит проточный электрический водогрей, посуду можно мыть горячей водой, вон в правом углу у дверей раковина из нержавейки стоит. Воду выносить не надо.

— Два года потратил на систему канализации. Потом нужник во дворе снёс и выгребную яму закопал.

— Мне тоже пришлось на острове над канализацией потрудиться,— вырвалось у меня.

— Это на каком таком острове?— поинтересовался Андреич, наполняя мою рюмку.

Пришлось поведать ему небывалую эпопею про перенос дома в неизвестные тропики.

— Жизнь порой превосходит любые фантастические сюжеты,— покачал головой Полынников,— а ты — молодец. Выдержал, значит, испытание.

— По мере сил своих...