Поезд монотонно постукивал колесами на стыках рельсов. Чем дальше на юг — тем больше чувствуется присутствие войны. На станциях и полустанках стало больше военных и меньше гражданских, по дороге все чаще можно было наблюдать воронки от мощных взрывов, закопченные развалины зияли пустыми глазницами оконных и дверных проемов. Стало больше покореженных остовов сгоревшей техники, как нашей, так и вражеской. Иногда попадались холмики могил. Правда сейчас уже наладили похоронное дело на фронте — теперь трупы выносят с поля боя и отправляют по месту жительства для последнего упокоения, даже если это сопряжено с потерями. Бывали случаи, когда командиров подразделений судили и приговаривали к большим срокам за то, что не обеспечили эвакуацию тел павших за Родину. Да и атмосфера в армии была такая, что если пришли на поле боя все, то все и вернутся, кто-то раньше — в цинковых гробах, кто-то чуть позже на костылях и инвалидных колясках, кто-то гораздо позже — своими ногами. Если ты не обеспечил вынос тел своих подчиненных с поля боя для отдания последних почестей павшим за Родину — то становился изгоем. Бывали конечно случаи, когда и хоронить было нечего — например, попадает ракета в танк, а экипаж потом в буквальном смысле приходилось лопатами оттуда выскребать. Тем не менее, делали полноценные гробы и останки отправляли домой. В данном случае, речь идет не о том, чтобы человека просто закопать, а сохранить память о павшем за свободу своей Родины солдата для будущих поколений. Конечно, на мою память, когда воевали в осажденном Севастополисе или партизанили — хоронили павших где придется, но когда наша армия начала наступать — упорядочили данный вопрос. Бывало, что с пендосами была негласная договоренность не обстреливать похоронные команды с обеих сторон. Для идентификации на каски надевали белые чехлы, которые шили из наволочек. Иногда даже помогали друг другу: сложат вражеские тела в кучу и отойдут. С турками и татарами в этом плане не договаривались, так как они часто уродовали трупы наших солдат. С этими тварями разговор обычно короткий — в плен не брали. Интересно, почему вдруг я задумался об этом? Наверное, потому что возвращаюсь на передок. Интересно, что там будет? Ну приеду — узнаю, как обычно.

Попутчики в купе попадались самые разные: и беженцы, возвращавшиеся в родные места, и торговцы с разнообразными мешками да баулами, и просто вояки, как я, едущие к месту службы. Попадались и гопники, промышлявшие по вагонам. Гражданские с уважением смотрели на мою нашивку о тяжелом ранении, 'фронтовик' (специально введенный шеврон обозначающий, что его носитель пребывает в действующей армии). Лезли с распросами о войне и, как ни странно, каждый старался угостить чем-нибудь. Например, до Калуги со мной ехал кряжистый усатый мужик лет пятидесяти на вид, с несколько недобрым взглядом из глубоко посаженных глаз под кустистыми бровями. Он расстелил газету на стол, открыл сумку, достал пакет с едой, 'мерзавчик' водки и два стакана.

 — Давай, служивый, присоединяйся. — сказал он, разливая водку.

 — Да нет, спасибо. — отнекивался я.

 — Не обижай, капитан.

 — Хорошо.

 — Сына ездил в госпитале проведать, — сказал он после того, как махом опрокинул содержимое стакана в рот и захрупал соленым огурцом. — Досталось ему.

 — Понимаю. Где он воевал?

 — Под Белой Церковью. Вот уже два месяца лежит. Осколочное ранение брюшной полости. Так врачи сказали. Удивляются, что выжил и идет на поправку. Моя порода — рощухинская.

 — А сами чего не на фронте?

 — Да мне уже седьмой десяток пошел — не взяли. Старый, говорят, ты уже. — как бы оправдываясь ответил мужик, пробуравив меня взглядом. — Как звать-то тебя, капитан?

 — Володей.

 — А меня Дмитрий Тимофеевич. — представился Рощухин, протянув руку для пожатия.

 — Очень приятно. — ответив на его мужское приветствие.

 — А сам куда путь держишь?

 — Да все туда же — на Запад. — усмехнулся я. — Еду за новым назначением в Западную 'стратегичку'.

 — Эт понятно. А воюешь давно?

 — Да с первого дня. Я ведь еще в Окраинской армии начинал.

 — А лет-то тебе сколько?

 — Двадцать три года. А что?

 — Да ничего... — пристально посмотрел на меня, покачал головой и разливая водку по стаканам, сказал Дмитрий Тимофеевич. — Взгляд у тебя как у старика. У моего сына сейчас такой же. Что ж там с вами делают-то?

 — Ничего не делают... воюем просто как положено.

 — Оно-то понятно. А это где тебя? — спросил Рощухин, указывая на нашивку по ранению.

 — Да так, при обороне Севастополиса подстрелили.

 — Ты ТАМ выжил?! Тогда мне все ясно.

 — А сын ваш кто по званию?

 — Да уже полковника получил. Говорят, если не комиссуют, то генеральскую должность дадут.

 — Ого!

 — Вот тебе и ого. Это мой самый старший. А младший как ты, в капитанах. Только он на годик тебя старше.

Потом Дмитрий Тимофеевич показывал фотографии своей семьи, рассказывал о том кто где и как служит или работает. Было видно, что человек гордится своими детьми, которых, как оказалось, у него было четверо. Именно было. Потому что двоих уже 'забрала на свой алтарь Победы Родина', как бы ни пафосно это звучало. Когда у Рощухина дошла очередь до фотографий погибших сыновей, на лице не дрогнул ни один мускул, только появившаяся едва заметная дрожь пальцев выдала, что ему больно, не зажили, не затянулись еще душевные раны утраты. После этого он снова разлил остатки водки, которая, на удивление, не пробирала, так сказать.

 — Давай, Володя, за тех, кто погиб на этой войне. За сынков моих — Алексея и Ивана. — и мы молча, не чокаясь, выпили.

Также, не говоря ни слова, вышли в тамбур и закурили. Говорить не хотелось...

июнь 2016 года. Окрестности Севастополиса, район поселка Алсу. 17-й километр Ялосского шоссе.

Подстелив трофейный спальник под задницу, я уселся на дно командирского СПСа. Поставив взводным задачи, появилась минутка побыть одному. Несмотря на то, что позиция роты была скрыта листвой 'зеленки', пронизывающий горный ветер доставал и здесь. Всю последнюю неделю боремся с холодом по ночам и голодом днем. Последнюю 'ленточку' со жратвой и боеприпасами разбомбили пендосы. Костры разводили только по ночам и то, сначала накидаем дров, часик ждем пока прогорит, если вражеская артиллерия или авиация не накроют — берем еще тлеющие головни и на них уже готовим, греемся, сушим одежду. Все время находишься как в каком-то полусне, потому что ночью спишь урывками — так как из-за пронизывающего холода, росы и мокрой от нее одежды комфорт еще тот.

Сегодня выглянуло солнышко и уже начало ласково пригревать. Повесив бушлат и фланку на залитую солнцем стену СПСа, я сидел на его дне одетый в штаны, майку и разгрузку. Рядом стоял постоянный спутник и друг — верный АКС-74. Наша позиция перекрывала небольшую заброшенную асфальтированную дорогу к Морозовке. Я с первым и вторым взводом оседлал небольшую удобную гору, а под командованием Шпитального третий и четвертый взвода — соседнюю, через дорогу. Основные силы батальона были в районе Чернореченского каньона, а нас выставили для заслона на случай высадки вражеского десанта, чтоб в тыл не ударили и не отрезали проход к своим. Благо хоть дали арткорректировщика и два расчета 'Подносов'. Боеприпасов-то кот наплакал, еды — еще меньше. Вот и воюй как знаешь. Правда час назад уехал отряд спецминирования, который расставил на основных проходимых пехотой участках 'охоту' и поделился боеприпасами да едой — они-то на базу ехали. Да и сами мы сложа руки не сидели — заминировали дорогу на совесть и ближние подходы к позициям утыкали растяжками из гранат да сигнальных ракет. В общем, сделали все, чтобы никто незамеченным или безнаказанно не приблизился к нам, либо не прошел мимо.

От безделия сидел и зековским ножом обстругивал палку, определенного практического предназначения для этого предмета не было, но себя занять надо было. Бойцы под руководством своих командиров углубляли ходы сообщения между огневыми позициями — прокопав траншеи до скалы теперь выкладывали стенки из камней. Из того же материала строили дополнительные СПСы или усиливали уже существующие. Короче говоря, все при деле. Надо бы пойти и 'проинспектировать' Шпитального, но желания особого не было. Разве что через пару часов можно выдвинуться со 'внезапной' проверкой, да и в картишки перекинуться с замполитом да взводными, чайку попить.

Порывом ветра фланку сбросило со стены и мой взгляд упал на край кожаного бумажника, торчавшего из внутреннего кармана. Достав его, вынул фотографию Оксаны — это все, что осталось у меня от жены. Она жизнерадостно улыбалась, в глазах озорные огоньки... Защемило в груди, засвербело в носу и на глаза навернулись слезы. Понятное дело, что плакать никто и не собирался, как-то оно все само...

 — Девушка ваша, товарищ гвардии лейтенант? — это мой негласный ординарец Топа, заглянул из-за спины, когда влез в СПС с двумя солдатскими кружками дымящегося чая.

 — Нет, жена. — буркнул я в ответ.

 — Красивая.

 — Была.

 — Как была?

 — Погибла она. В марте месяце при авианалете.

 — Простите.

 — Да ничего, Топа. Че ты там принес?

 — Да чай, товарищ лейтенант.

 — И не стыдно тебе эту бурду называть таким чудесным словом как 'чай'?

 — Ну другого-то нет.

 — Да понятно. Всеравно, Топа, херово ты о командирском здоровье заботишься, — решил поприкалываться с Топалова от безделия. — Незачет тебе.

 — А что такое, товарищ гвардии лейтенант? — округлил глаза 'ординарец'.

 — Нет чтобы раздобыть каких-нибудь ништяков к чаю. Все за тебя ротный должен думать! — и я вытащил из трофейного рюкзака пачку галет, которые до этого раздобыл у командира группы спецминирования.

 — Круто! — сглотнув голодную слюну, сказал Топа.

 — Ладно, позови Пегрикова и Ивасова, и заодно им чаю организуй.

 — Есть! — сказал 'денщик' и убежал выполнять приказ.

Узнав о галетах, взводяги быстро подтянулись к командирскому СПСу, в котором помимо меня еще обитал Топа, так как дежурил у радиостанции.

 — Звал, командир? — спросил Серега Пегриков и облокотился на стену нашего укрытия, от чего вывалилось пару камней и один из них угодил мне на ногу.

 — Топа, блядский сын! — взвыл я. — Ты где? Бегом сюда! Я тебе щас глаз на жопу натяну и моргать заставлю! Какого хуя камни так хреново сложены?

 — Да что сразу Топа? — возмутился 'ординарец'. — Нехер облокачиваться на стены, так они рушиться не будут!

 — А если пендосы полезут? — продолжаю выволочку. — От первого же попадания пули доблестного командира первой роты погребет под развалинамии СПСа? Топа, ты подохренел от невыносимой легкости бытия! Если не устранишь в течении часа — будешь пулемет таскать!

 — Да сделаю я, товарищ гвардии лейтенант.

 — Вот и хорошо. Серега, садись, чайку с галетами тяпнем, — обратился я уже ко взводному-1.

 — О! А вот это хорошо! — воскликнул Пегриков, выхватил кружку с чаем у Топы, присел на корточки и взял один хлебец. — Командир, тут Топалов говорит, что ты женатый.

 — Был. Вот ведь трепло! Что еще он рассказал?

 — Да так, что погибла она. Если не хочешь — не рассказывай...

 — Честно говоря, не хочу.

 — Ну и ладно. — сказал комвзвода-1, аппетитно хрустя галетой.

 — А ты женат, Серега?

 — В разводе я. — Пегриков моментально помрачнел и даже жевать перестал, уставившись в одну точку, что-то либо обдумывал, либо вспоминал.

 — Давно?

 — Да перед самой войной.

 — А что ж так? Бухалниудилялвнимания, наверное, жинке трындюлей выписывал?

 — Нет. История банальна и стара как мир: на шахте зарплату год как не платили, ну и загуляла с богатеньким козлом. Как узнал — навешал пиздюлей сначала ей, потом выловил этого фирмача, он сеть продуктовых магазинов держит, отвесил и ему по-нашему, по-шахтерски. Хотя он, в принципе, и не виноват. Как в старой поговорке: сучка не захочет — кобель не вскочит. Так вот, потом за мной начали бандосы охотиться. Неделю по друзьям мыкался, а тут война началась и вот я здесь.

 — А дети?

 — Нет, детей нету. Наверное и слава Богу. Чем от такой сучки, так лучше вообще... Три года с ней прожил...

 — Знаешь, Серега, это хорошо еще, что сейчас у тебя говно всплыло. А если бы на старости лет? Не, это к лучшему. Кстати, тому олигофрену или как там его, олигарху ты еще поляну должен был накрыть.

 — Ну не знаю.

 — А чо тут знать-то? Будет как у Василия Ивановича с Петькой опосля войны.

 — Это как?

 — Ну вот выгоним пендосов, поселимся с тобой в Севастополисе. Женим на какой-нибудь морячке, с которой ты морячат настругаешь, а я буду другом семьи...

 — Да ну тебя, Володя!

 — Любишь ее еще?

 — Не знаю. Разумом — убить готов, а каждую ночь снится.

 — Значит любишь. Во всей этой ситуации у тебя есть один положительный момент — она хоть жива.

 — Уж лучше бы погибла, как у тебя — не так больно было бы.

 — Кто знает, Серега, кто знает...

 — Чего-то вы такие грустные? — спросил подошедший Ивасов.

 — Да так, за жизнь бакланим, — ответил я, протягивая ему кружку чая с положенной сверху галетой.

 — А чо за нее базарить? Жить надо сейчас!

 — Леха, а ты женат?

 — Да нахуй нужно?! Не-е-е, я еще не нагулялся.

 — Сколько ж тебе лет?

 — Двадцать шесть, а что?

 — А ничего... Завтра прихлопнут тебя, а кого или что ты после себя оставишь кроме могилы и кучи дерьма?

 — Знаешь, командир, если выберемся из этой жопы, поеду я по родному Юзбассу да конфеты первым встречным ребятишкам раздавать — вдруг мой попадется.

 — Эх Леха-Леха! Членистоногий ты наш!

 — А чо я членистоногий-то?

 — Ну куда член — туда и ноги.

 — Это да.

Неожиданно на дороге со стороны Ялосского шоссе показался КАМАЗ-рефрижератор. На лобовом стекле скотчем приклеен лист А-4 с красноречивой надписью: 'Груз 200'. Бойцы без команды бросились врассыпную по позициям, защелкали предохранители и затворы.

С пассажирской стороны открылась дверца, оттуда высунулся человек, замахал рукой и что-то крикнул, пытаясь перекрыть надрывный рев мощного дизеля. Отчаянно скрипя колодками, дальномер остановился. Держа на мушке лобовое стекло на месте водителя, я показал пальцами 'два' и ткнул в сторону рефрижератора. С места сразу сорвались Степанчиков и Мальцов, аккуратно лавируя между растяжками, двинулись к машине. Осторожность тут была не лишней — американскася спецура не зря свой хлеб кушает — и не на такие уловки пускалась, чтобы пробраться в наши тылы и беды натворить. Тем более, что нас сюда выставили именно поэтому — ожидался десант.