Свиток первый. Общий файл.

Женщина медленно развернулась. Улыбнулась. Сохранив настороженность в глубине глаз.

— Вы вежливый человек... Я не спешу вмешиваться в чужие дела...

— Нам будет трудно покинуть ваш гостеприимный дом, — вздохнул он, — после ранения я не смогу нести девушку... Да и сам вряд ли смогу идти.

Покачал головой сокрушенно. И добавил с сожалением.

— Времена нынче беспокойные. Прознает о случившемся сяньши, не избежать огласки... Да и вам проблем с репутацией... Прошу прощения...

И Сань-Синь опять склонился. Но дрожащие от напряжения мышцы спины вдруг свело, он дернулся и оперся на здоровую руку, зашипев от боли.

А хозяйка метнулась к нему. Помогла, поддержав сильными и мягкими ладонями. И распрямив начала спускать с правого плеча одежду...

— Не меня. Девушку, — выдохнул он...

Ткань нагрелась от жара девичьего тела, и он смочил полотенце опять. Большего сделать не мог. Оставалось ждать лекаря. Или сянбинов... Сань-Синь прогнал эту мысль.

Так же ждал он и тогда. Хозяйка вышла. Но вернулась скоро. С тазиком, полотенцем и кувшином неведомо когда нагретой воды.

Сначала он пытался отвернуться. Глазел на пустую, свежую комнату, украшенную только декоративным деревцем в углу и росписью отштукатуренных стен. Но потом женщина попросила его помочь ...

Девочка. Худенькая. Ломкая. Только что оформившаяся... И жалкая до... Он сжал губы, глядя на покрытое грязью, синяками и ссадинами тело. С облегчением отметил, что у нее нет видимых ран.

И оторопел, когда, успевшая представиться, Мо Гун, вдруг обратилась к нему.

— Придержите ее.

Она приподняла принцессу в сидячее положение, оперла о себя. Но руки оказались заняты... Потемневший отчего-то, серьезный взгляд требовал.

— Или мойте ее сами.

И глянув в его округлившиеся глаза, добавила с едва заметной усмешкой

— Иначе мне придется звать служанку.

И Сань-Синь принял на себя девичье тело. Обжегся прикосновением. И застыл, боясь шевельнуться, прижаться сильнее.

— Придержите ей голову.

Он, холодея и наливаясь жаром смущения одновременно, поднял левую руку и прижал голову принцессы к себе. И так, хлопая глазами, едва дыша, просидел все то время, пока Мо Гун смывала и прощупывала спину больной...

За дверью раздались осторожные шаги. Уверенные, упругие — женские. И еще одни. Сань-Синь положил пальцы на рукоять ножа.

— Господин Лян, — предупредила свое появление Матушка Гун. И он не вспомнил когда представился ей. Но подосадовать на себя не успел — за ней в комнату вошел старик. Тот самый. Виденный у калитки.

Женщина внесла еще один матрас и белье.

— Я постелю вам здесь же.

Старик молча прошел к принцессе, обдав парня дымным и сытным запахом кухни. Глянул коротко. И начал деловито раскладывать содержимое принесенного с собой свертка, среди которого Сань-Синь с удивлением углядел футляр для лечебных игл...

— Давайте, я, наконец, займусь вами, — окликнула его хозяйка.

Он вынужденно повернулся к ней. Понимая, что остается только довериться искусству старика. И ловким рукам женщины...

А та, размотав повязки, только покачала головой и осуждающе посмотрела на него. Предупредила:

— Будет больно.

И оказалась права...

Измотанный безжалостной обработкой загноившихся ран и ссадин, покрывавших почти весь правый бок, с болящими от долгого напряжения челюстными мышцами, перебинтованный заново, он с трудом услышал, уловил слова старика:

— Скоро поднимется, ничего страшного.

В груди стало легче. И отметив механически, что Матушка Гун явная целительница, позволил себе забыться пустым сном без сновидений.

Гун.

Некогда Цзи-Пу подошел к булочнику Люю и спросил его, почему на Медной улице нету медников. Люй, завернув в бумагу теплую и ароматную булку, ответил:

— Почему же нет? Есть. Как и на всех других улицах. Только лавку медника Чжуня почтенный господин может найти, если пройдет еще сто или больше шагов по улице.

Закончив говорить, он протянул Цзи-Пу вкусно пахнущий сверток и добавил:

— Всего четыре фэня, господин...

Потрясенный покупатель воскликнул:

— Всего?! У меня что, медь под ногами растет?!

— Так ведь улицу и зовут Медной, уважаемый господин, — с доброжелательной улыбкой ответил булочник.

Они таки сторговались до шести фэней за две булки. А Цзи-Пу больше на Медной улице не появлялся.

Медная начиналась не от ворот. Оттуда брала начало Главная улица, на которую выходили ворота ямыня, гостиница с баней и усадьбы чиновников квартала. Там же, в ста шагах от ворот, в просвете между дворами, спрятался в тени старых ив небольшой храм Гуань-Шэнь-Ди-Цзюня (3). К нему примыкали с боков дом жреца и павильон для церемоний. И только через полсотни шагов Главную улицу пересекала Медная. Здесь, поблизости от перекрестка, жили степенные и уважаемые люди, с дел которых кормилась половина населения квартала, а с щедрот — еще четверть.

Улица тянулась в обе стороны до стен квартала, но уже шагов за 250 от перекрестка Медной ее не называли. Там, отделенные от приличных домов общественными заведениями, громоздились застройки работного люда. Чем ближе к стенам, тем беднее.

Такие же трущобы раскинулись и позади богатых дворов.

Заведение Матушки Гун разместилось в типовой прямоугольной усадьбе в восточном конце Медной. Главные ворота выходили на север. Рядом, напротив, высилось нарядное двухэтажное здание чайного заведения "Зеленый цилинь". Тут же, под боком, белела штандартом-вывеской цирюльня, а чуть дальше аптека господина Гуа. Место было хорошее, спокойное. И прибыльное.

Из "цветочных домов", наверное, только "музыкальные дома"-юэлоу могли располагаться внутри кварталов. В отличие от других, даже очень дорогих, заведений, тут торговали не женщинами. Здесь клиенту предлагали другие, столь же чувственные, но менее предосудительные удовольствия. Музыку, танец и раскрепощенное общение. То, в чем богатые горожане, не обремененные рангами, нуждались не менее господ чиновников. Девочки Гун были не шлюхами-пяо, а певичками-нюйюэ. А сама она называлась "приемной матерью", но не "стервой"-баому. Это позволяло без проблем жить на купеческой улице с ее строгими нравами, преподавать музыку и танец дочерям состоятельных семей, обслуживать деловые и семейные вечеринки, а так же давать камерные концерты в "Зеленом цилине".

В конце весны, после серии крупных сделок наступил короткий период затишья, освободивший девушек от работы, и, как ни грустно, дохода. Однако и сейчас забот хватало. На улице, в семействе Ма Цинь-диня собирались выдавать замуж невесту. Поговаривали так же, что в доме Пу-гу младшему сыну начали подыскивать наложницу. Гун восприняла эту новость с опаской, справедливо опасаясь, что наложницу будут искать в ее заведении. Правда, и честь была бы не малая.

В свободное время девушки занимались музицированием и танцами, брали уроки у мастера чайной церемонии из соседней чайной. И почти каждый вечер устраивали там концерты или оттачивали мастерство аккомпанируя желающим петь.

Но предыдущий день разбил весь привычный порядо жизни. Хлопоты и тревоги.

Однако, новое утро Гун встретила выспавшейся, с настоящим весенним настроением. Настроением захватывающего и радостного приключения. "Каковое" и не замедлило случиться.

Сейчас, уставшая и озабоченная, она спустилась в задний дворик и присела на согретые почти полуденным солнцем доски галереи, поднятые над землей. Небольшое пространство двора было отделено от суеты города постройками и высокой стеной забора. Здесь было тихо.

Гун оперлась о столб, поддерживавший крышу. Подтянула колени, сплела у щиколоток пальцы рук. Отдалась спокойствию дворика.

В стороне кухни навязчиво гудели мухи, тихо шаркала тряпка и фальшиво пела под нос Микако. Гун поморщилась. Для понимающего, варварское имя звучало насмешкой над лишенной голоса девушкой.

Проскрипел досками пола Бань. Остановился рядом, заложив руки за спину. Потом сел, скрестил худые ноги с острыми коленями. Пригладил усы.

— Я на тебя не сержусь, — кашлянул невпопад. Усмехнулся, блеснул не по-стариковски яркими зелено-карими глазами. И увидев промельк изумления на ее лице, пояснил: — Этот твой постельный дружок не совсем пропащий.

— Дедуль, — обиженно и смущенно улыбнулась она. Обняла коленки, почувствовав вдруг себя девочкой. Собственно, она и была таковой рядом с Банем.

Старик подвигал бровями. И добавил.

— Добрый. Молодец. Глядишь, и дальше чем путным обрадует.

Гун фыркнула. Улыбнулась еще шире, представив, как сморщился при этом ее нос.

— Они действительно те, за кого себя выдают? — спросила, став серьезной.

Дед покачал головой.

— Выдает только парень...

— Так он бяо или нет?

Бань шевельнул узловатыми пальцами. Ничего не ответил. Прикрыл глаза.

Гун вздохнула.

Во дворе опять стало слышно мух, а после короткой паузы фальшивое пение Микако.

Гун быстро глянула в направлении кухни. Обернулась к старику — встретилась с ним глазами. Тот покачал головой и усмехнулся в усы.

Со стороны Медной улицы послышался далекий протяжный крик глашатая:

— Все-е, все-е, все-е! Честные жители Чан'аня!..

Он кричал что-то еще, но за зданиями было не разобрать.

Двое во дворе напрягли слух. Нет, не пытаясь услышать продолжение...

Сзади, в доме, заскрипели доски пола. Во дворик сунулась испуганная мордашка Сяо-Няо.

— Матушка, матушка! Мятеж! Сын Неба убит! — и всхлипнув, — Ой, что будет-то?

Пока Гун хлопала растерянно глазами, девчонка убежала в дом, разнося весть. А Бань крякнул, откашлялся. И сказал после короткой паузы:

— Он еще и везучий...

— Кто?!

Старик встал и потопал к кухне, оставив этот вопрос без ответа. Вскоре оттуда донеслось его желчное ворчание...

А улица бурлила. Полнилась эмоциями, страхами, слухами, молчаливыми рассчетами. Даже Тан Фын, разбуженный Малышкой Няо, вышел вместе с Гун к доске объявлений. И теперь стоял, возвышаясь над толпой, и внимал почти сорвавшему голос глашатаю.

— Слушайте, слушайте, жители великого города Чан'аня! Слово Драгоценного Столпа Спокойствия Цюань-Чжуна!.. Великое несчастье случилось в позапрошлую ночь! Мерзкие и низкие людишки злодейски убили Сына Неба! — служащий заглянул в свиток с текстом, воспользовавшись паузой для вдоха. Вслед ему очередной раз (новость оглашалась неоднократно) вздохнула с ужасом толпа. — Но Волей Неба злодеи-мятежники были рассеяны и уничтожены!.. В этот трудный час, когда смута, произведенная злодеями, грозит нарушить благословенный покой Поднебесной!.. — глашатай откашлялся и старательно, боясь ошибиться, продолжил, — Мы, двоюродный племянник почившего Сына Неба, Тайфусы Цюань-Чжун, объявляем себя Столпом Спокойствия Срединного Государства, до того момента, пока волей Неба не будет избран и провозглашен новый Сын Неба!..

Глашатай сглотнул после длинной фразы, а по толпе поползли шепотки.

— Тако же! С сего дня мы объявляем траур по почившему Сыну Неба! До восемнадцатого дня должно воздержаться от всех увеселений, неумеренности и яркости в одежде! Свадеб и любых жертвоприношений!..

Толпа вздохнула.

— Предписывается вывесить белые флаги и носить белые повязки и ленты!

— По истечении восемнадцати дней и ночей, после церемонии государственного жертвоприношения, объявляется малый траур на три года!

Это приняли спокойно... Хотя Гун пригорюнилась, поняв, что в ближайшее время рассчитывать на хороший заработок не придется.

— Тако же! Снедаемые заботой о благе жителей честного города Чан'аня, с сего дня мы разрешаем свободное перемещение по городу! Открываются все рынки и ворота! Напоследок приказываем соблюдать спокойствие и осмотрительность! Да пребудут мир и благополучие в Поднебесной!..

Глашатай откашлялся и подозвал сменщика, сунул тому в руки свиток...

Гун шепнула Тан Фыну:

— Выведи меня отсюда... Нам домой надо.

Он кивнул и начал раздвигать крепкими плечами толпу.

— Почтенная Гун, — тихий оклик заставил ее оглянуться. Почтенный хозяин чайной, господин Цай Су, выполнявший заодно обязанности старосты в их конце улицы, протиснулся поближе и тихо проговорил: — Вы понимаете какое несчастье случилось... Надо бы нам составить списки жильцов... Господин шаовэй настоятельно просил...

И она с готовностью кивнула в ответ. Улыбнулась понимающе: "Да, конечно".

— Благодарю вас, уважаемый господин Цай.

И поспешила домой, на ходу прикидывая, как ей записать сегодняшних таинственных гостей.

Томоэ.

Она тонула в кошмаре. Тонула, скованная его вязкой безысходностью. Тонула и плакала. Захлебывалась им...

Потом было беспамятство. Безмыслие. Нет. Отголосок страдания оставленного за пределами беспамятства...

...

Свет запутался в сетке ресниц. Как крупная муха в тонкой паутине...

Томоэ открыла глаза.

Впереди, непонятно далеко или близко, качалась дощатая стена. Прямые потоки дерева, разбитые на струйки волокон. Линии истончались приобретая странную весомость... Самость... Каждая линия отдельно... Множество отдельных линий... Шевелящаяся бесконечность.

Внезапно она оказалась на дне. На дне крутящейся воронки из форм, красок...

Не выдержав мелькания, она захлопнула веки. Тяжелые, словно, древние бронзовые щиты воинов Цао-Хуан-ди. Сглотнула надрывая горло... Упала в темноту.

...

Стена оказалась потолком... Сейчас залитым тенью, в которой купались блики пугающего оранжево-розового...

Томоэ моргнула. Зажмурилась. И прислушалась к себе.

Она плыла среди прохладного прикосновения ткани к коже. Якорем было ощущение твердости валика под затылком. И пальцы. Тяжелые, как будто облитые множеством бронзовых колец...

Зябко.

Попыталась пошевелиться. И удивилась усилию, которое потребовалось для этого.

"Я болею? Я болею".

Она расслабилась, почти не осознанно ожидая чужой заботы...

Холодно...

Пусто.

Вдали звучали голоса...

"Почему никого нет рядом?"

И она опять открыла глаза.

Потолок остался на месте. Хотя цвет ушел с него под напором сумерек. Рядом блеклой стеной возвышалась, убегала вверх ширма с мягким одноцветным рисунком...

— Инори, — тихо позвала она. — Инори... — протянула уже с мольбой.

Пусто и тихо.

— Инори! — закричала. И осеклась, испугавшись, сама не зная чего.

"Холодно".

По плечам и ребрам пробежала ознобная дрожь.

Томоэ подтянула колени. Перевалилась на бок. И упираясь руками в постель, странно низкую, на досках пола, села.

Слабость обрушилась на нее ощутимой тяжестью. На лбу и груди выступила испарина. Но тело так и не согрелось.

"Я болею".

— Кто-нибудь... — позвала она тихо. И отчаянно.

И тут увидела лежащего у нее в ногах человека. Мужчину.

Лян.

Лян проснулся от возгласа. И не понял, где находится... Но шорох за спиной услышал отчетливо. Сзади кто-то неловко ворочался. И Лян не стал вскакивать сломя голову. Только приготовился к броску, напрягся, разгоняя по телу кровь, проверяя послушность мышц. И едва не вздрогнул когда отозвались раны.