Доля Мастера

В который уже раз корила себя Динь за мысль о приключениях? Счёт потеряла... кучер обрадовал было, — тут поблизости, мол, в распадке у горной речушки, селение имеется. Да вот в быстро наступающей темноте поведёт он лошадей шагом, под уздцы. Пассажиры не возражали... однако и трёх сотен шагов не минуло, как снаружи послышался храп лошадей, человеческий стон... Дилижанс остановился.

Выбежавший на разведку Дон заглянул в салон:

— Динь, сколько с вывихом будешь возиться?

Знахарка уже и до того поняла, что предстоит работа.

— Немочь и боль сниму сразу же, но до утра ему нужен покой...

Поручик устроил бедолагу-возницу в пассажирском салоне, а сам... но взгляд Тони стоил того, чтобы не только вместо кучера... Дон бы и в оглобли впрягся, случись надоба.

В селении окна светились в одной хатке. Туда-то и отправился поручик Тинген. Насколько полегчала его казна, чтобы устроить со всеми удобствами Динь с Тони, девушки предпочли не обсуждать. Смиренно кивнули только, когда услышали отрывистую команду "В дом!", и слова поперёк не молвили, узнав, что сам останется с кучером ночевать в дилижансе: мужчина решил.

Выспавшаяся Тони наутро пребывала в пречудеснейшем расположении духа, Динь же впервые за долгое время с трудом поддерживала душевное равновесие. Мало себя за Дона изругала — но кучер-то причём... Стоит ли и говорить, что пострадавшая нога стала у него как новенькая? Он даже пошутил в том смысле, не дёрнуть ли для кумплекту вторую?

Однако Динь несло на волне раскаяния... а толковый знахарь всегда найдёт, чего бы ещё в человеке починить.

Правда, делала она это уже на ходу, в дороге — потеряно полдня, животные толком не отдохнули, скорей бы до ближайшей заставы... Не хотелось и вспоминать лицо поручика, когда он загружал в дилижанс знахарку и Тони, что-то там щебетавшую о "задержаться бы в этом милом месте подольше, тут такое серебро чеканят"...

Жалела и Динь — с хозяйкой приютившей их хатынки нашлось бы о чём поговорить: дом пропитался ароматами целебных трав, сплетённых в венки. Венки те украшали стены жилья... ах, как понравилось знахарке.

Но раз уж угораздило тебя попросить о чём-то судьбу, терпи. Кроме ям да канав, непременно расщедрится творец и на дары при них — ты лишь умей замечать.

Ох, сколько ещё дорог предстоит Дону, Тони и Динь — но ту до конца дней своих станут вспоминать они и вместе будучи, и поврозь.

Вспомнят, и как Дон дрался из-за Тони, дрался по-настоящему, никаких там дуэлей чести! Какие церемонии, когда даме вашего сердца недвусмысленно навязывает своё общество хмельной и развязный юнец из числа золотой молодёжи? Бывает, знаете, опоздавшие с воспитанием маманьки-папаньки, подражая родителям ответственным, отправляют таких мир посмотреть — в надежде, что чадо неким неизвестным науке образом превратится в существо полезное. Иногда надежда оправдывается... Но, не чудо происходит: случаются какие-нибудь грабли или крепкие кулаки. Вроде тех, которыми располагал разгневанный Дон...

Вспомнят, и как терпеливо нёс поручик хохочущую мадемуазель, когда та, расшалившись на мосту, уронила башмачки в реку... вышли друзья со двора заставы прогуляться, пока дилижанс готовился к дальнейшей отправке. Прогулялись...

Вспомнят... спасибо — хоть, драка Дона закончилась с одного удара, да и вообще, больше ни разу никто не поломался и не поранился — все бесконечно долгие дни пути Динь боялась, что вот уж завтра очередное "приключение" примет более крутой оборот. Но, обошлось без крови — и ко двору великих князей Вершицких они прибыли вовремя.

*

Что греха таить, хотелось вместе с милыми сердцу друзьями дивиться сейчас на стольный град Вершицу, о котором столько читано-перечитано. Ох, как хотелось бы знакомиться с новыми людьми, радоваться изумительному сходству родных наречий, весело находить различия... но, Дон свою работу сделал, Тони светские обязанности ещё только предстоят...

За дело, Динь!

Красота Алисы восхитила знахарку. Да, аура искажена болезненно, но, Небеса, что за цвет! А чистота! Правда, если не выправить искажения эти, изуродуют они прекрасный облик великой княгини — и не один лишь телесный... что же, будем потихонечку распутывать узелки?

Итак, долг. Точнее — Долг. Давний, веками прописанный в роду, передающийся по наследству, счастливо исполнявшийся доселе.

Тихо-тихо спросить, легко-легко — и помолчать после:

— Ваше величество по-прежнему считает себя Остенштерн? Или, выйдя замуж, приняла судьбу мужа своего, став единой с ним?

Великая княгиня неподвижна, но трепещет душа, крупные волны идут по ней: сердце женщины колотится где-то под горлом... а княгиня молчит, и покойны руки её на коленях.

Хорошо, в боль попали. И пусть занесённая заноза делает злое дело своё... сменим тему.

— Мой коллега рассказывал, ваше величество навещала здешних... валгов?

— Волхов, — поправила знахарку Алиса, любезно приподняв уголки губ.

А у самой такое на области сердца... Динь вспомнился придавленный камнем родник — ей было тогда лет пять, гуляли с тётушкой неподалёку от их новенького дома, и она увидела... и плакала безутешно, пока София подходящей палкой не свернула булыгу.

Вот как так — женщина плачет-горит-сжата вся, а правительница даёт верной подданной разрешение побеседовать о себе с волхами? Для чего отряжает той повозку, сопровождение и дарит на всё, про всё целых три дня. Да ещё и поясняет:

— Почитают подданные наши число "три". Счастливое оно. Богов у них столько. Бог-Отец и Богиня-Мать — на небесах. А третий — их дитя, всё сущее: природа, люди, духи... Бог-Народ, по-здешнему.

— Ваше величество собирает легенды?

И просияла эта светлая душа... но почему дымка смущения? Неужто им не положено? Нет, другое что-то...

*

— Обитель волхов? О, Динь, возьмите меня с собой!

...и Дон, вот-вот треснет меж службой и сердцем...

— Тони, ты же знаешь правила — если тебе будет позволено покинуть двор, — аккуратно произнесла Динь, изготовившись, что алое вокруг подруги окрасится багровым. Но аура мадемуазель просияла оранжевым:

— О, государыня само милосердие! Она разрешит, я знаю! Она такое участие во мне приняла, обещала партию устроить, сказала — самолично этим займётся...

Дон потемнел...

Знахарка ввинтилась в смятое между ним и Нинон пространство:

— Поспеши!

Сладкий сквознячок сирени и удаляющийся шелест юбок стали ответом.

— Час назад я отправил в Коренбург депешу. Прошение о переводе в Вершицу.

"Другого и не ждала", — хотела сказать Динь, но поинтересовалась:

— Основание — прочное?

— Будь уверена, — не стал вдаваться в подробности Дон.

Динь улыбнулась другу и некой весьма симпатичной задумке... "Вернёмся, займусь", — пообещала она... кому?

И устроился поудобнее некто, слушавший её за невесть сколько миров отсюда, и прищурился: "Жду".

Слово "обитель" вызывало в представлении Динь нечто вроде шонбургского приюта для страждущих — по рассказам Софии, окружала его высокая каменная стена, имелись большие ворота с привратницкой, внутри — многочисленные службы, включая домик настоятеля и школу знахарей...

Вершицкие волхи от мира не отгораживались, они в нём жили. Никто не знал, как становилось им известно, что их хотят навестить — в какой бы час искавший помощи или совета ни пришёл к замшелому валуну на высоком берегу реки, его там ждали, хотя бы один волх или волха.

Друзей встретила высокая беловолосая женщина. Тони разулыбалась, увидев её, Дон приосанился, а Динь даже пришлось немного прикрыть своё особое зрение — кто пытался смотреть на солнце, тот поймёт маленькую знахарку.

— Камена, — они не услышали сказанное, почувствовали. Внутренний голос так порой звучит, или совесть...

— Здравствуй, Камена, — Динь по местному обычаю поклонилась в пояс, примеру её последовал и Дон. Тони ужасно всего этого смутилась и просто низко опустила голову.

Камена подошла к ней, положила руку на плечо:

— Милуна-сестра тебе.

Когда на поляне успела появиться вторая красавица? Наверное, вышла из леса, пока они знакомились с первой волхой.

Тони растерянно глянула на друзей, но тут её овеяло запахом парного молока и трав: Милуна обняла юную женщину за плечи, и та спокойно ушла с проводницей своею в лес.

— Диана-дитя, последуй мне. Дониэль-воин, ты сюда не сам пришёл, отдыхай. Сон да утишит тебя.

Что для человека служивого может быть лучше этого? В тенёчке за валуном было самое то, чтобы расстелить летнюю шинель, да и... как сладко пахнет трава... молоком.

*

— "В гостях у эльфы"? Что за название? Хотя идея хороша, и портрет выразительный, лицо живое. Вот только глаза... взгляд тяжеловат, не находишь? — отец покашлял, сказать предстояло сложное, — видишь ли, сын... на худсовете или творческом конкурсе такой рисунок пройдёт только, как иллюстрация, например, к басне "Стрекоза и Муравей".

Взрослый помолчал, не зная, надо ли объяснять дальше. Не стал.

— Но здорово ты подал! Какой ракурс! Снизу, с земли... травы — деревья.

— Пройдёт, па. Не сейчас, конечно.

Старший художник глянул на младшего удивлённо, а когда дошло — выразительно. Да вдобавок на стены, на потолок. Сын понимающе кивнул — и промолчал. Пока.

"Люди думают одно, говорят другое, а делают и вовсе третье".

Что ж... раз нельзя сказать — можно слушать! Пусть и не в полный голос, как то должно звучать, но ничего... прогремим ещё. Спасибо отцу, привёз из зарубежной поездки наушники и пластинку. Рисунок на обложке — лестница в цветах в небо — назвал "сюрреализм". Как обычно, не растолковывая ничего. Надо будет почитать в БээСЭ.

А ещё поискать по словарям, почему английское "rock" так похоже на русское "рок"? Вертит судьба, крутит, скрючивает... Узнаем.

"Узнаешь".

*

"Сквозь копоть проклятий и смерч аллилуйя, сквозь решётку морщин и бессонницу дня, через девичью кровь и слюну поцелуев, через сумрачный лес и вихри огня, кожу с тела содрав, душу вымотав, всё же дойду я, потому что я знаю — ты ожидаешь меня..."

Отголоски сна, ниспосланного Каменой, так и не отпустили Динь — рифмованные ею самою строчки было последним, что запомнилось из видения длиною в жизнь... Ах, нет... помнится ещё, не из-под пера, не на бумаге возникали строки — музыка звучала фортепианная, и подчиняясь ритму её, буквы складывались в слова на сияющем... чём?

"Узнаешь... всему своё время, узнаешь. И запомни — пророчества даются и затем, чтобы не исполниться. Потому Алиса родит Вячеславу чудесного сына. А твой суженый построит город не на небе, не на земле, поселятся там певуны, сказок мастера да прочие слова искусники беречь реку речистую... Времени у тебя мало, Диана-дитя, а сделать надо ещё много".

Едет повозка, едет себе с холма да на холм, по-над бережком, крутятся колёса, вертятся, чуть поскрипывают. Чуть похрустывает под ними, и вздыхает, долгие косточки свои проминая, дорога-матушка, да в высокой сини тихий звон летит. Тихий звон летит, то судьба спешит, то судьба твоя на тебя глядит.

Хотелось петь. Закинув голову и раскинув руки, протяжно и чтобы слёзы вскипали на сердце, да так и не выкипали.

Вот оно значит, как делаешь ты? Отправляешь якобы за одним, а находится... находишься сам.

И вдруг ясным-ясным становится всё. То есть абсолютно всё. Каждая даже вроде бы забытая в детстве мелочь. И плач над придушенным родником. И родные, заплатившие своим даром, чтобы расцвёл твой. И что всю жизнь, как по струночке. И до восторга безнадёжная любовь к тому, кто навсегда друг. И изломанная красавица в короне, чью жизнь и жизнь чьего ребёночка назначена переделать ты. Ты, ещё один осколок Изабеллы Остенштернской. Наёмница, воровка, расстрига, торговка телом своим, шпионка... знахарка...

Сделаю работу — и уйду. Волхи примут меня и сделают, что должно. Знают — мне пора. В книге судьбы уже пишется следующая глава.

Ах, как хотелось петь.

*

Боль сделала своё дело — аура великой княгини местами выровнялась. Но кое-где искажения остались. Глубокие. Моя вина. Мне и выправлять.

Медленно-медленно вдохнуть первый луч восходящего солнца, — и вот, течёт горячее по естеству, наполняется оно жарким сияющим соком.

А теперь всей этой силой встань рядом с несбывшейся дочерью своей.

Рядом.

Ближе.

Ещё один шаг... давай! Лейся в неё, лейся Силой, вливайся огнём жизни, распрямляй изломы, расплавляй им все завязанные тобой узлы — нет их!

Изгладь теперь все морщинки и складочки, ни единого шрамика не оставляй вниманием. Твори, крути, свивай вокруг дочери своей кольцо Силы.

Цели.

И тихий поцелуй на прощание, в разгладившуюся морщинку меж бровей. До встречи, доченька.

*

"Изабелла в то время изучала свойства веществ и явлений, познавала тайны звёзд и земли, — шла по следам Валентина в надежде однажды пойти рядом.

И в некий день, когда голос рока начинает звучать над человеком во всю мощь, вычислила она: беда грозит их стране. Не веря ещё своему умению пользоваться знаниями древних волшебников, рассказала о том мужу. Валентин проверил сам — выходило, опасность ближе, чем представлялось изначально.

Человек смелый и сильный, знающий маг, трудностей Валентин не бежал — если уж не предотвратить их, то выступить навстречу, закрыть собой дорогое. Знать бы точнее, что уготовил рок... но все силы государства привели король и брат его в полную боевую готовность.

Однако, где сила — там непременно и слабость, и знать это надо, и помнить о том пуще врага. Который готов малейший изъян твой на пользу себе обернуть. И знает — чтобы рыба сгнила, начинать надо с головы.

Очаровав фрейлину, высокопоставленный соглядатай иноземного правителя её руками подал королеве приворотное зелье. И потеряла покой супруга короля, возжелав его младшего брата.

Государство стоит не на мощи военной, хотя и она нужна, укрепляемая неусыпными заботами короля и казны. Государство стоит на плечах властителей. Кои держать в узде обязаны, прежде всего, себя.

Но что поделать, когда сознание затмевается страстью?

Одержимость королевы Валентином никак не получала выхода: он предельно обходителен был со своей повелительницей и супругой брата, не более. А вскоре срочные дела позвали Валентина на границу. И тогда страсть королевы всей тяжестью ненависти к счастливой сопернице обрушилась на Изабеллу.

Здоровая женщина, она вдруг перестала спать. И не то, что бы снилось что-то плохое — сон стал прерывист и тревожен. Мёрзла очень, пропал аппетит, а потом... потом обыкновенное у женщин вдруг прекратилось. Добрая же примета?! Но королевский лекарь надежд Изабеллы не подтвердил и даже стал настаивать на срочном отъезде к целебному источнику в горах.

Не принесла облегчения и беседа с духовником: негоже заниматься женщине мужскими делами, вот и наказана ты неспособностью родить.

А потом люди королевы донесли до слуха Изабеллы, что у супруга её подрастает в далёком имении прелестный малыш, и если бы не известные оковы...

"Зачем жить?" — вопрос пришёл словно бы извне, но женщина приняла его без сопротивления: бесплодная, мужу она обуза, родителям и подавно такая дочь ни к чему. Освободить любимых? Конечно!