| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Подойди сюда, — внезапно сказала Императрица.
Даран сделала к ней несколько шагов.
— Ты поверила ей? Поверила посланнице?
Верховная Жрица задумалась.
— Госпожа, я... я не знаю, — наконец, честно ответила она. — Возможно, в чём-то... может быть, не во всём.
— И я тоже не знаю, — призналась Императрица. — Но ты видела её глаза? Нет? А я видела. Они были такие... серебристые. Она посмотрела на меня, и я внезапно ощутила такое облегчение и такую радость, каких, наверное, никогда не испытывала. Ты ведь прекрасно знаешь, что все мои последние годы были наполнены только страхом и сожалениями. А она вдруг дала мне надежду, что не всё потеряно. Я почувствовала себя так, как будто меня простили и дали мне второй шанс. Я верю, что эти слова останутся между нами, потому что они недостойны Императрицы, никто не может узнать, что Императрица может думать и чувствовать такое, иначе у моей дочери и остальных будет полное право презирать меня. Но сейчас я не Императрица, я просто человек, который впервые за долгие годы ощутил в своей душе вместо мрака и отчаяние спокойствие и мир. Разве я могу этому не поверить?..
Губы её осветила слабая улыбка, и она сжала руки Верховной Жрицы.
Даран испытывала странные чувства — сожаление, жалость, грусть.
"Вы хотите отойти в мир иной, не потеряв ту надежду, которую неожиданно обрели, — думала она. — Никто не может вас в этом укорить. Но мы остаёмся жить, и свет вашей души, освобождённой от страхов и раскаяния, ничем не поможет нам после того, как вы нас покинете..."
— Давай подумаем, что бы мы могли сделать из того, что она предложила? — спросила Императрица с воодушевлением маленькой девочки. — Как бы можно было это устроить?
"Никак, — подумала Даран. — Это неосуществимо".
— Я вижу, ты всё-таки не поверила ей, — внезапно с сожалением сказала Императрица.
Верховная Жрица вздрогнула.
"Кажется, к ней возвращается ясность мысли, — пронеслось у неё в голове. — Кто знает, может быть, эта посланница всё-таки была благословением? Если Госпожа снова вернётся к жизни и государственной деятельности, станет такой, как прежде... Я должна ей помочь".
— Я с трудом могу представить подобные планы осуществлёнными, — призналась Даран. — Но вы правы, давайте подумаем вместе...
Белоснежные бусины ожерелья, которое по-прежнему держала в руке Императрица, мягко светились в лучах восходящего солнца.
* * *
Когда небо начало светлеть, Ниси вместе со слугами, вооружёнными факелами, вернулась к тому месту, в котором побывала ночью.
Дома выглядели такими же, как несколько часов назад — покосившимися, бедными, вот только вместо фууку в центре поселения в землю был воткнут обгоревший деревянный столб.
— Вот видите, госпожа! — закричал слуга, показывая на него пальцем. — Тот человек был всё-таки прав, это Неприкасаемые!
Ниси внутренне содрогнулась.
Неприкасаемыми звали людей, повинных в самых чудовищных преступлениях против религии, закона, семьи и общества — убийц, растлителей детей, еретиков, мужчин и женщин, уличённых в кровосмесительной связи. Их изгоняли из провинций и позволяли селиться только небольшими группами и вдалеке от городов. На том месте, где обычные жители ставили фууку, у Неприкасаемых, в знак их положения, должен был стоять обгоревший столб.
Оказалось, что именно об этом, а не о злых духах, пытался предупредить ночью провожатый, на которого Ниси не обратила внимания.
Она толкнула дверь хижины.
Очаг в полу выглядел так, как будто огонь там не разводили не то, что несколько месяцев — лет.
— Сейчас здесь нет никаких Неприкасаемых, — сказала Ниси глухо. — Здесь вообще никого нет, разве ты сам не видишь?
— Но они здесь были! — возразил слуга. — И потом... — он помолчал. — Вы меня простите, госпожа, но откуда вы взяли этого мальчика?
Ниси снова посмотрела на безмолвно сопровождавшего её ребёнка.
Точнее, это ночью он показался ей ребёнком, а сейчас, при свете дня, мальчик выглядел довольно взрослым — лет тринадцати, чуть старше Хайнэ.
— Встретила его в лесу, — глухо сказала Ниси. — Он заблудился.
— Но...
— Послушайте меня, — обратилась Ниси к слугам, перебив говорившего. — Я хочу, чтобы каждый из вас забыл о том, что видел сегодня деревню Неприкасаемых. И никогда об этом не вспоминал. Вы поняли?
— Почему, госпожа?
— Потому что я собираюсь взять этого мальчика к себе.
Слуги потеряли дар речи, что было неудивительно.
— В качестве слуги, госпожа?.. — наконец, решился один из них.
Ниси промолчала.
"В качестве моего сына", — подумала она, и сама покрылась ледяной испариной от этой мысли.
Взять к себе в дом Неприкасаемого, позволить ему общаться с родными детьми, называть их братьями и сёстрами!..
Раньше Ниси думала, что совершила совершенно невозможный поступок, взяв в дом мужа из простонародья, но по сравнению с тем, что ей предстояло сделать сейчас, брак с Андо уже не казался чем-то из ряда вон выходящим.
Если кто-то когда-то об этом узнает...
Однако клятва Санья перед Богиней — нерушимая клятва. Ниси и подумать не могла о том, чтобы её нарушить.
"Придётся под каким-то благовидным предлогом с ними расстаться, — промелькнуло у неё в голове. — Жаль выгонять их на улицу, они много лет верно мне служили, но ничего не поделаешь. О, Великая Богиня!.. Что же мне делать?.. Я не могу нарушить слова священной клятвы, и то, что меня каким-то образом вынудили её произнести, не имеет никакого значения. Наверное, та женщина что-то подсыпала мне в воду, какое-то зелье".
— Возвращаемся в экипаж, — сказала Ниси, стараясь, чтобы голос звучал хладнокровно. — Попытаемся отыскать дорогу.
Когда они тронулись в путь, мальчик сел рядом с ней, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отодвинуться.
"Он ведь ни в чём не виноват, — сказала себе она. — Преступление совершила его мать, но не он".
Эти мысли возымели некоторое действие — спустя какое-то время Ниси всё-таки смогла поглядеть на мальчика без подсознательного страха и отвращения.
Произношение и обороты речи выдавали в его матери благородное происхождение, и то же самое говорила о мальчике его внешность. У него были тонкие черты лица, высокий лоб, правильная форма носа и губ, вот только волосы и глаза очень странного цвета, которого Ниси никогда и нигде не видела. В темноте или тени они казались вполне обычными — рыжевато-каштановые волосы, карие глаза, но на свету вспыхивали совершенно немыслимыми оттенками. Волосы — ярко-медным, цветом горящего пламени, глаза — рубиново-красным.
— Как тебя зовут? — решилась спросить Ниси.
Мальчик молчал.
"Не понимает, — догадалась она. — Неужели мать не научила его говорить на своём языке? Или Неприкасаемым это запрещено?.. Может быть, они вообще не могут разговаривать друг с другом? И всё-таки, какое преступление она совершила, и кем был отец её ребёнка?"
Ответов ни на один из этих вопросов не было.
— Ниси, — сказала Ниси, показывая на себя, а потом показала на мальчика и сделала вопросительное выражение лица.
На этот раз тот, кажется, её понял и пожал плечами.
"Не знает? — изумилась Ниси. — Или мать просто не дала ему никакого имени? Но мне придётся это сделать, я не могу оставить его безымянным..."
— Госпожа! — внезапно донёсся до неё голос слуги. — Госпожа! Смотрите!
Она поспешно отдёрнула занавески.
Всё утро стоял сильный туман, в котором едва можно было различить близлежащее дерево, но сейчас он рассеялся, и в лучах взошедшего солнца вдалеке глянцевито блестели черепичные и ослепительно блистали золотые крыши столицы.
Аста Энур находился от них на расстоянии не более часа пути.
— Как же это так! — радостно кричал слуга, правивший лошадьми. — Мы всё утро плутали, думая, что заблудились, а оказалось, что город был совсем рядом! Как же такое возможно?!
Мальчик с огненно-рыжими волосами выглянул из экипажа, и, повернувшись в сторону столицы, внезапно произнёс своё первое слово, но значение его было Ниси неизвестно.
Глава 3
На следующий день Хайнэ вновь проснулся в постели того дома, из которого уезжал во дворец чуть более суток назад, и поначалу испытал горькое чувство разочарования и мучительное — стыда, но потом ему удалось себя успокоить.
Он посмотрел на клетку с коху и подумал, что то, что ему разрешили взять с собой птицу — это ведь хороший знак, так?
Конечно, больше и речи не было о том, чтобы оставаться во дворце до дня церемонии взросления, как было задумано, но это справедливо, он сам виноват. Как он только мог?..
Хайнэ охватило уныние от того, что он так глупо всё себе испортил, но, с другой стороны, все прочие чувства — отголоски вчерашнего волнения — были сильнее. В груди у него до сих пор что-то трепетало — и от мысли о принцессе Таик, и от воспоминания о чувствах, охвативших его в Зале Посвящения.
"Ну пожалуйста, если бы я только мог остаться там навсегда и видеть Алай-Хо и принцессу каждый день!.. — взмолился он какому-то неведомому существу. — Я бы отдал ради этого всё... Я... я даже перестану ссориться с Иннин, только позволь мне это!"
Перед другими Хайнэ никогда в жизни бы не признал, что считает своё поведение неправильным, да и перед собой тоже, но всё же он никуда не мог уйти от истины "Ты должен слушаться свою старшую сестру, иначе ты плохой сын", против которой столь яростно бунтовал. В глубине души он чувствовал себя плохим и виноватым, и сейчас возможность избавиться от чувства вины, которую он впервые для себя допустил, принесла ему радость и облегчение.
Соскочив с кровати, он сдёрнул с клетки коху шёлковый платок и зарылся в него лицом — ткань пропиталась нежными ароматами цветов и благовоний, и Хайнэ как будто на мгновение снова оказался во дворце.
"Я буду хорошим, я буду тебя достоин!" — пообещал он в восторге и благоговении.
И в этот момент дверь распахнулась.
Хайнэ в ужасе отбросил платок — это было первой, инстинктивной реакцией. Он бы скорее умер, чем позволил кому-то увидеть, как он проливает слёзы над своим сокровищем — отрезом ткани, которым прикрывают клетки с птицами.
— Недолго же продлилось твоё счастье, — язвительно протянула Иннин, скрестив на груди руки.
— А у тебя его не было вообще, — напомнил Хайнэ с такой же ядовитой улыбкой. — И уже не будет, какая жалость!
— И за что же тебя прогнали? — осведомилась сестра всё тем же тоном.
— Я показал придворным дамам твой портрет, — сообщил Хайнэ медовым голоском. — И они над ним так долго хохотали, что им в конце концов стало плохо. Вот за это меня и отправили домой, но, клянусь, это того стоило!
— Бедный братик, ты так ничего и не понял, — сказала Иннин с сокрушённым видом. — Придворные дамы хохотали над тобой, просто они слишком воспитаны, чтобы сказать об этом прямо. Поверь мне, я лучше тебя знаю дворец!
— Бедная сестрица, — в тон ей ответил Хайнэ. — Ты столько лет читала про дворец в книжках, однако увидеть его своими глазами довелось не тебе, а мне!
На этом оба исчерпали запас импровизированных колкостей и замолчали, пытаясь придумать новые.
"Последнее слово осталось за мной! — подумал Хайнэ самодовольно, и тут же новая мысль заставила его похолодеть: — Я же пообещал, что не буду больше с ней ссориться..."
Но как это возможно?! Она же первая начала! И что, не отвечать? Смиренно улыбнуться и согласиться с тем, что она права?!
От одной этой мысли щёки начинали гореть, как от пощёчины.
Но если он не может сделать даже этого...
— Ты мне надоел! — вдруг с яростью сказала Иннин, топнув ногой — это означало, что придумать новой насмешки у неё так и не получилось. И тут же, без перерыва, добавила: — Мама собралась завести ещё одного ребёнка. От него.
Хайнэ моментально позабыл и о ссоре, и о своих обещаниях самому себе.
— Чего-о-о-о?!
— Того-о-о-о! — передразнила его Иннин, но уже, скорее, по привычке, чем из желания досадить брату.
Совместные вылазки "за приключениями" и борьба против общего врага — маминого второго мужа — были единственными вещами, которые заставляли сестру и брата на время забыть о перепалках.
— С чего ты взяла? Рассказывай! — потребовал Хайнэ.
Иннин сверкнула глазами, оглянулась, проскользнула в комнату и плотно закрыла за собой дверь.
— Я подслушивала её разговор с Верховной Жрицей, — мрачно сообщила она. — Мама сама это сказала.
Хайнэ какое-то время молчал, переваривая новость.
А потом в коридоре внезапно послышался шум, и Иннин, подпрыгнув на месте, выскочила из комнаты — в это время дня она должна была сидеть за книгами, а не шушукаться с братом о подслушанных семейных тайнах. Мать их была не слишком строга, однако наставница, которая сопровождала детей во время поездки в столицу, имела право действовать по своему усмотрению и даже выпороть нерадивых учеников.
К слову сказать, за книгами должен был сидеть и Хайнэ, но он посчитал, что ему будет дарована поблажка в счёт вчерашнего происшествия — вчера он потерял сознание, он всё ещё слишком слаб! — и поэтому волновался не столь сильно.
Оставшись в одиночестве, он в замешательстве подобрал отброшенный в сторону платок и, украдкой поцеловав его, положил рядом с клеткой.
Однако это не спасло его от мрачных мыслей.
Как такое возможно? Теперь ещё и это... И если это будет сестра, то она всё равно будет считаться выше его по положению, несмотря на то, что её отец — грязная деревенщина, необразованный выходец из народа? Зачем мама так добра?!
Иногда Хайнэ казалось, что он ненавидит мать за эту доброту, особенно если учитывать, каким злым и нехорошим в сравнении с ней был он сам.
"Может, подсыпать ребёнку в чай порошок из листьев элу-элу? — в отчаянии подумал он. — Кажется, у нас растёт одно в саду..."
В одном из романов, которые он читал, героиня избавилась таким образом от своей старшей сестры, основной претендентки на наследство.
Коху, проснувшись, захлопала крыльями в клетке, и Хайнэ, бросив на неё взгляд, испытал отчаяние — какие белоснежные, чистые у неё перья, и какие же грязные, отвратительные у него мысли.
Всё же он отправился в библиотеку, чтобы перечитать тот эпизод в книге — если, конечно, она имелась в этом доме.
Застав там отца, Хайнэ замер на пороге. Он не то чтобы был с ним особенно близок, но, не понимая причин его постоянной тоски, испытывал к нему мучительную жалость и тяжело переживал все его промахи или огорчения, свидетелями которых становился. То, что мать взяла в дом второго мужа низкого происхождения, казалось Хайнэ невероятно унизительным по отношению к отцу. Он бы мог ещё, пожалуй, понять мать, если бы увидел между ней и Андо ту сумасшедшую любовь, о которой читал в книжках, но этого не было, и Хайнэ пришёл к выводу, что причиной этого странного брака была лишь жалость, или что-то вроде того.
Но почему, в таком случае, матери не жалко отца?!
"Интересно, он знает? " — с тоской подумал Хайнэ.
Решение матери иметь детей от второго мужа, фактически, приравнивало его положение к положению Райко.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
