Сусанна сидела перед зеркалом, и, распустив свои чудные, длинные косы, расчесывала их. Она сама не знала, почему ей так грустно, и почему на ум пришла эта незамысловатая песенка.

— Сусанна! — голос Конрада прервался.

Она ахнула и выронила гребень.

— Кто там?!

— Не пугайся, это я, Конрад! — торопливо проговорил он.

— Как ты вошел?! Уходи! Иначе я позову отца! — сказала она боязливо и оглянулась на дверь. Против обыкновения у дверей никого не было, служанка ее куда-то подевалась.

— Нет, нет, Сусанна, — умоляюще проговорил он. — Ничего не бойся, я не причиню тебе вреда. Клянусь! Открой мне окно, дай мне увидеть тебя! Ты не пришла на кладбище, тебя не было в церкви. Скажи, отчего ты так жестока со мной?!

— Уходи, — повторила она, но уже без прежней уверенности в голосе.

— Открой окно, дай мне поглядеть на тебя. Сегодня было солнце, но день без твоих глаз кажется мне мрачным. Сусанна, умоляю, не будь жестокой, позволь мне взглянуть на тебя.

— Ах, нет! — сказала она, подходя к окну.

Сердце от ее слов забилось быстрее, а грусть вдруг исчезла.

— Будь же милосердна! — молил он.

И Сусанна сжалилась над бедным рыцарем.

— Конрад! — тихо сказала она.

— Сусанна! — вторил он ей.

И до самой зари они сидели напротив друг друга, и глядели, и говорили, и снова глядели. Иногда их беседу прерывал поцелуй, и тогда она стыдливо прятала лицо у него на груди.

Покрутившись по городу, рябой Мартин вернулся в "Бродячего кота", где нанимал у хозяина каморку под самой крышей. Он не стал подниматься наверх, а огляделся. Посреди зала за столами сидела компания богатых бездельников и пила за здоровье красавиц. В одном углу начали собираться подмастерья пропустить стаканчик перед сном; в другом — скучно ужинали проезжие купцы, озабоченно поглядывая в сторону шумной молодежи. Мартин усмехнулся и выбрал стол в самом темном углу, но так, чтобы слышать, о чем говорят молодые повесы. Некоторых из них он узнал. Громко смеялся своим шуткам Рудольф, племянник маркграфа, и другой его племянник и возможный наследник, Конрад был сегодня необычайно весел. С ними несколько молодых господ, известных забияк. Мартин присел к ним поближе с умыслом. Перепившие рыцари часто рассказывали интересные истории. Если это был просто забавный анекдот, он передавался Отло, но из подслушанной застольной беседы случалось неплохо поживиться. Однажды именно так он узнал, когда отправляется купец, что вез с собой набитый кошелек и несколько камушков, на которые Мартин неплохо пожил почти год.

Потягивая пиво, Мартин не отрывал взгляд от стола. Со стороны он выглядел как человек, погруженный в свои размышления. Но сегодня не повезло. Молодые люди хвастались любовными похождениями. На этом не разбогатеешь. Мартин зевнул и крикнул некрасивой девице, дочке хозяина, чтобы принесла еще пива.

Стемнело. Колокола на соборе пробили "час подмастерий", и в таверну ввалился толстый Йозеф. Он остановился, вертя круглой головой, высматривая приятеля. Опустив свое рыхлое тело на лавку напротив Мартина, Йозеф сцапал кружку и жадно выплеснул в себя остатки пива. Мартин крикнул служанке, чтобы она принесла ужин на двоих и еще пива.

— Ну что? — поинтересовался Мартин, презрительно наблюдая, как толстый Йозеф тяжело пыхтит и растирает замерзшие руки.

— Я ходил за ним полдня, — начал Йозеф, таким голосом, что Мартин догадался — конец рассказа печален, — он петлял по городу, словно не знал, чем ему заняться. Ты был прав — это не монах.

— И что же?

— Я весь замерз, — заныл Йозеф, — я не ел целый день.

— Что же монах? — повторил Мартин со спокойной холодностью палача.

— Я потерял его, — со слезами в голосе произнес Йозеф. — Темнело. Он шел впереди и вдруг пропал, словно растворился в сумерках...

Мартин хлопнул ладонью по столу.

— Я так и знал! Что теперь мне говорить ему, ты, дурацкая башка?! Я обещал ему, что отыщем подмастерье. И что же? Я нахожу его в толпе, а ты теряешь его на пустой улице!

— Ну, улица была не совсем не пустая, прохожие встречались, — возразил Йозеф.

— А где это случилось?

Их разговор прервала служанка. Она принесла тушеные бобы с мясом, поставила большое блюдо на середину, грохнула две кружки, выплеснувшие белую пивную пену на стол.

— Да, — махнул Йозеф рукой, жадно вдыхая сладкий аромат горячей еды, — совсем рядом. Я потерял его на улице Решетников.

— Это же углом, — задумчиво сказал Мартин. — Здесь много таверн. Можно обойти их все. И еще соседние дома.

К ночи на улице похолодало. Подул северный ветер. Приближалось полнолуние, но сегодня луну, закрывали косматые тучи, сыплющие на землю колючий снег. Мартин вышел из таверны и, не спеша, направился вдоль пустынной улицы — непогода разогнала гуляк по домам. Он уже миновал узкий переулок, куда выходили двери погреба таверны, как вдруг услышал шепот. Мартин замер, потом подкрался поближе, слившись с тенями.

— Маба, Маба! Ну, где же эта дурища! — сердито ворчал человек. — Я замерз совсем! Маба, Маба, открывай же!

Открылась дверь погреба, и человека осветила свеча.

Мартин оскалился, узнав крупную фигуру подмастерья в монашеской рясе. Сегодня счастливый день, дважды счастливый!

Мартин дождался, пока дверь за подмастерьем закроется, и приложил ухо.

— Ну, где тебя черти носят?! — выговаривал немой служанке Якоб. — Я столько времени проторчал на морозе. Ну-ка, плесни мне вина!

Мартин снова оскалился.

Мартин добрался до кладбища и пошел вдоль ряда могил. Сегодня здесь было пустынно. Люди не любили посещать это место накануне полнолуния. Кто-то завыл в темноте, то ли голодный вурдалак, то ли бродячая собака — до этого Мартину не было ни какого дела, он спокойно продолжал свой путь. Без помех добрался до нужного склепа, отворил недовольно взвизгнувшую решетку, и вошел внутрь. В нише нащупал смоляной факел и кресало, высек искру. Вспыхнувшее пламя осветило древний ряд гробов с гербами и изречениями на каменных плитах. Мартин вставил факел в скобу, и сел на пол.

За стенами бессильно завывал ветер. В склепе сладковато пахло тлением и вечной сыростью. Впрочем, Мартин не был привередлив. Он задремал. Несколько раз его дремоту нарушал вой, раздававшийся где-то поблизости. Вдруг по склепу пронесся тягостный вздох. Пол под ногами дрогнул. Тяжелый каменный гроб медленно отъехал в сторону, открывая чернильный лаз, и из него выбралась кособокая фигура шута. Отло появился без факела или фонаря. Мартин не раз думал, как тот находит верный путь в кромешной тьме подземных ходов, выложенных костями мертвых. Десятки лет горожане хоронили покойников на маленьком клочке земли, и кости из старых могил переносили в катакомбы, сваливая без разбора в кучи, надеясь, что в День Воскресения добрые люди сами отыщут свои косточки.

Мартин вскочил на ноги и торопливо поклонился шуту.

— Какие новости ты принес? — спросил Отло, не отвечая на поклон.

— Я нашел его, — торопливо сказал Мартин. С другим бы он поиграл, сначала рассказал, как заметил на Соборной площади странного монаха, потом, как бестолковый Йозеф потерял его, и только под конец обрадовал бы хорошей новостью. Но с шутом играть не стоило — Мартин усвоил это твердо. — Он переодет монахом и прячется в погребе "Бродячего кота".

— Как? — насмешливо спросил шут. — Все это время он был прямо у вас под носом?

Мартин промолчал.

— Ты оставил кого-нибудь присматривать за ним?

— Нет. Я поспешил к тебе.

— Как? — И его вопрос упал, подобный гробовой плите.

— Он не выйдет до утра, я уверен, — торопливо произнес Мартин.

— Он надул тебя, когда дело казалось верным, — возразил ему шут. — Смотри же! Тебе известно, что будет с тобой, если и на этот раз ты упустишь его.

— Нет, не упущу. Он пробудет там до утра.

Уродец замолчал, задумавшись. Мартин стоял, не шелохнувшись. Ему не терпелось окончить разговор, но он не смел и жестом выдать свое нетерпение.

— Медлить нельзя, — решил Отло. — Утром этот ловкач может опять оставить тебя с носом, но сейчас нам никто не помешает. Идем!

Хромой шут двигался вперед так быстро, что Мартину приходилось бежать, чтобы не отстать от него, и он бежал, как верный пес за хозяином. Мартину казалось, что они едва вышли за кладбищенские ворота, но вдруг очутились перед таверной.

— Я не буду входить, — распорядился уродец, — а ты позови этого толстого дурня. Для вас обоих есть работа.

Мартин оглядел зал таверны. Толстого Йозефа в зале не было. Молодые господа, те, кто смог уйти на своих ногах уже разбрелись, а те, кто не смог храпели на столе или под ним. Подмастерья тоже ушли, как и заезжие купцы. Зато сверху, с чердака, спустили те, кто не показывается днем городу. Они играли в кости, и приветствовали Мартина как своего. Тот отмахнулся от зазывных предложений и бегом влетел в каморку под крышей. Как он и думал, толстый Йозеф храпел на его постели. Мартин с размаху врезал ему по уху.

— Вставай, боров, просыпайся! Он ждет внизу! Живей!

— Ох! Чего?! Куда?! — Йозеф сел на постели хлопал очумевшими со сна и неласкового пробуждения глазами.

— Ишь, развалился! Вчера только из тюфяка всех блох вытряхнули, а от тебя опять наскачут! Вставай, тебе говорят! И беги за мной, если не хочешь попасть в ад еще при жизни!

— Охо-хо! — вздохнул Йозеф и поднял свое грузное тело с постели.

Бруно сидел в темноте. Окон в келье не было, а плошки с жиром ему не дали. Он имел туманное представление о том, сколько прошло времени. Приглушенный толстыми каменными стенами звон колоколов сообщал ему, что какой-то отрезок времени закончился и начался другой. Но это там, за дверями и стенами, а здесь, во тьме кельи, время не двигалось. Мрачные, такие же, как темная келья, мысли наполняли его голову. Сначала он долго думал, за что его посадили в подвал, вместо того, чтобы хорошенько накормить и возликовать о чудесном исцелении. Однако побарахтавшись в догадках, он понял, что это безнадежно.

— Видно, это дьявол строит мне козни, — изрек он глубокомысленно и извлек на поверхность второй важный вопрос: что теперь будет с ним? Тишина и темнота давали на это неутешительный ответ.

— На все воля Господа, — заключил он, не найдя просвета. Но философские фразы не избавили от нехорошего червячка, сосущего душу. Тогда Бруно встал на колени и начал молиться о том, чтобы случилось что-нибудь. Когда заскрипела дверь, отворяясь, и свет факелов больно резанул по глазам, Бруно возблагодарил Господа за то, что молитвы его услышаны.

Дюжие братья вывели его из темницы. Монашек готов был расцеловать их насупленные физиономии, засыпал вопросами и торопливыми благодарностями. Братья, подталкивая его в нужном направлении, сурово молчали. Первая радость Бруно прошла, он притих, искоса поглядывая на мрачных братьев и думая дать от них деру. Но в его стражах чувствовался немалый опыт в подобных делах, и улизнуть из-под их бдительного надзора оказалось не так-то просто. Бруно догадался, что его ведут в трапезную. По тому, как осторожно выглядывали из-за углов любопытные монахи, напрашивался сам собой вывод, что его злоключения не завершились. Приготовившись к самому худшему и уповая, что Господь все же не оставит его, Бруно шагнул через порог.

Длинные столы, за которыми трапезничали монахи, отодвинули к стенам. Людей в зале оказалось не очень много. Бруно заметил настоятеля и брата-келаря, отца Михаила и еще несколько старших и уважаемых монахов. Самые старые из них, кого плохо слушались ревматические ноги, сидели на скамьях вдоль стен, другие стояли, по привычке спрятав руки в широких рукавах рясы.

А в центре зала за столом, в высоком кресле, в роскошных одеждах и черной шапочке, покрывающей седую голову, сидел Инквизитор. Он был уже стар. Ухоженная рука с нанизанными на пальцы перстнями лежала на столе. Бруно наткнулся на пронзительный взгляд Инквизитора, и больше уже не видел ничего. От безжалостного взгляда ужас объял душу, и колени сами подогнулись. Грохнувшись на пол и не чувствуя боли, монашек полз к Инквизитору, бормоча признания, не смея оправдаться и умоляя только об одном — очистить его грешную душу от скверны. Инквизитор не перебивал его, он просто смотрел, не отводя глаз. Наконец поток признаний монашка иссяк, он, обессилев, распластался по полу, не смея приблизиться к Инквизитору, но, мучительно вожделея, облобызать его туфлю.

— Грешник! — сказал тогда Инквизитор, и голос его раскатился под сводами зала, подобный грому. — Грешник! Как ты посмел продать свою рясу и сколько дал тебе тот человек?!

Бруно заторопился, путаясь в словах и мыслях, объясняя, что он вовсе не думал продавать рясу, что он всегда заботился и берег одежды свои, ведомо ему, что если и есть в нем хоть что-то святое, так это его одежды. Но рясу он отдал тому человеку, который излечил его от проказы прикосновением, как некогда Сын Божий исцелил прокаженного.

И снова грянул голос Инквизитора:

— Как смеешь ты, сын блудницы и цирюльника, сравнивать Господа нашего и какого-то подмастерья?! Как смеешь ты смущать народ ложными чудесами?!

И снова Бруно распластался по полу, смешиваясь с пылью.

— О, сын нечестивой блудницы! — воскликнул Инквизитор и жестом подозвал отца Михаила. Они о чем-то пошептались. Затем Инквизитор продолжил:

— Случай этот требует немедленного и внимательного расследования. Чем ты можешь помочь нам, грешник?

И речь Бруно полилась против его воли. Он выдал место, где прячется беглый подмастерье.

— Грешник! Грешник! — загремел Инквизитор. И эхо под сводами вторило ему, и каждый вспомнил о грехах своих и невольно вжал в голову в плечи, ожидая, что его поразит кара Господня. — Мыслимо ли, чтобы прелюбодей, пьяница и драчун получил чудесный дар от Бога? Мыслимо ли?!

И каждый согласился, что такого случиться не может.

— И все же, — продолжил Инквизитор, убирая грозу из голоса, — расследуем беспристрастно.

Указательный перст, украшенный кровавым рубином, ткнулся в монашка.

— Ты отведешь братьев в этот вертеп и отдашь нам того человека. А до этих пор заприте его.

— Нет! — завопил Бруно, вспомнив черную тьму. — Не надо! За что?!

Страх перед Инквизитором уступил место более сильному страху перед темнотой и одиночеством, к тому же, прилюдно исповедавшись во всех своих истинных и мнимых грехах, монашек чувствовал облегчение.

— За что?! — удивился Инквизитор. — Ты был отпет в церкви и вычеркнут из книг. Своим появлением без капюшона, скрывающего нечистое лицо, без трещотки, предупреждающей всякого о твоем появлении, ты нарушил Божий Порядок. Ты преступник, преступник, ничуть не меньший, чем убийца или вор. Видишь, ты не понял своего преступления, упорствуешь в нем, не раскаялся, — заключил Инквизитор почти с сожалением.

Дюжие монахи оторвались от стены, подхватили Бруно под руки и выволокли из зала.

Когда крики монашка стихли вдали, Инквизитор взмахом руки отпустил всех, кто был с ним в зале, велев остаться отцу Михаилу.

— Вот теперь понятна вся глубина допущенной тобой ошибки, — сказал Инквизитор, превращаясь в епископа, и голос его выдал крайнюю усталость. — Если бы Чудо, как и было задумано, попало в мощи Герхарда, то он совершил самые заурядные чудеса: по ночам светилась бы могила, исцелял бы от какой-нибудь хвори, которая проходит и сама, а там, глядишь, все сошло бы на нет. И простецы не рассуждали бы о вещах, которые им не по силам. Ты же своей нерасторопностью создал живого бога. И что теперь прикажешь с этим делать? Как перелить из нечистого сосуда? Распять его? Позволить обрести миру нового пророка, который уведет их с истинного пути Веры? А слова его будут лживы — ибо в сосуде не может быть сразу двух напитков, если его нужно налить вином, надобно сперва вылить воду. Так чистое божеское и нечистое человеческое несовместно.