Сфинкс на скале

Чем ближе становился дом Квинта, тем отчетливее у Рыжего бежал холодок вдоль спины, и окончательно впасть в уныние после такого замечательного приключения ему не давала лишь теплая ладонь дружка в его руке. Конечно, отец уже посылал к Крассу и Валерию справиться, у кого до глухой полуночи засиделось его чадо, и легко догадался, что оба Квинта куда-то запропастились вместе. Коль скоро тихуша Красс давно уже сладко спал в своей постели, значит, затеяли что-то, заслуживающее крепкой выволочки. Рыжий бросил быстрый взгляд на бредущего рядом Сенатора. Если его и беспокоило отсутствие вразумительного объяснения, то только из-за Квинта. Заморочить голову Метеллу Капрарию было не всякому маститому оратору под силу, так что Рыжий давно распростился с попытками обмануть отца — сильно мешал предательский румянец.

-Между прочим, ее зовут Руфилла, — вдруг сказал Квинт.

-Кого? — не понял погруженный в тягостные раздумья Рыжий.

-Ну её.

-А-а.

-Пойдешь туда еще?

У Рыжего запылали уши, так живо ему припомнились давешние удовольствия — хоть поворачивай и немедленно беги за добавкой.

-Может, как-нибудь, — беззаботность далась ему плохо. — Да я и не найду их там — это же критский лабиринт.

Рыжий небезосновательно опасался, что Квинт сейчас попросит взять его с собой и в следующий поход к волчицам. Отказать было бы неловко, водить его к девкам — невыносимо стыдно. Они оба понимали: если Рыжик и не отыщет жилище мнимых сестриц, то с легкостью найдет им замену. Любознательность Квинта была вполне объяснимой, но если бы с подобным предложением к Рыжику подкатились его собственные братья, он с полным сознанием своей правоты надрал бы им уши за распущенность

-Нет, — вздохнул он немного погодя, — не пойду.

-Почему?

-Это... приятно, но... нехорошо. Понимаешь? — в это мгновение Рыжий почти ненавидел Верреса, для которого не существовало ограничений и запретов. Он знал, что поступает правильно, но это мало скрашивало выбор в пользу пресной добродетели.

Квинт понимал, и поэтому лишь с со вздохом пожал лапу приятеля:

-Тогда и я не пойду.

Как и ожидал Рыжик, их уже искали. Запыхавшийся раб, на которого они наткнулись уже у самого дома, доложил: благородный Мессала разослал прислугу по ближним улочкам, а сам вместе с Метеллом — старшим принялся выколачивать из Левкиппа правду, которой раб не знал. Поскольку бедняга не смог дать внятного ответа, Семпрония заподозрила что-то совсем ужасное и теперь в печали. Квинт окончательно увял, понурился, но все же постарался идти быстрее, хотя только что думал, что не сможет ускорить шаг, даже если ему в затылок будут дышать фурии.

Когда мальчики вступили в атрий, Квинт не успел и рта открыть, как старший Метелл уже встретил сынка такой внушительной затрещиной, что того аж шатнуло. Рыжик не возражал бы, если бы отец молча лупил его и дальше, ничего, что на глазах у Мессалы и его домашних, лишь бы только не спрашивал, где их с Сенатором носило среди ночи. Убедительно соврать Рыжему не удавалось даже по куда более невинным поводам, а уж сейчас, когда он знал за собой вину, уши у него предательски горели заранее.

Валерий одобрительно кивнул, когда за первым могучим подзатыльником Капрарий отвесил сыну и второй — у него аж пальцы зудели навесить по шее пасынку, поставившему с ног на голову весь дом, но, как учтивый хозяин, он не стал отвлекать общее внимание от гостя.

— Где был? — вопросил Метелл, сочтя, что уже сделал достаточно, чтобы пробудить память Рыжего, если та в столь поздний час уже дремала.

— А-а...

— Не слышу!

— Мы это... ну мы...

— Говори по-латыни.

— Заблудились! — выпалил Рыжий первую мало-мальски подходящую причину, запоздало понимая, как же нелепо она звучит вслух.

— Не первый день от Аргилета до Палатина ходите, небось, колею уже вытоптали, по ней бы и вышли, — отец всегда позволял ему как следует запутаться в собственном вранье, чтобы Рыжик потом сам взмолился о пощаде, не в силах быстро выдумывать все новые и новые отговорки.

— Там телега с камнем перевернулась, на той улице, мы в переулок пошли, хотели обойти, а Квинт говорит — дальше направо, а я — налево, и мы налево свернули, но потом поняли, что не туда, вернулись, смотрим — совсем другое место, — столь связный ответ удался Квинту-большому только потому, что по большей части был правдой. Рыжему казалось, будто его заставляют ходить по канату на потеху публике и он, жалкий, взъерошенный, с нелепо растопыренными руками, сейчас все же обрел относительное равновесие.

Метелл Капрарий смотрел на сына без гнева, пожалуй, даже добродушно. Своего Рыжика он полюбил, едва лишь поднял с земли согласно обряду. И бить его не хотел, но справлялся с собою, ибо был настоящим квиритом. И потому Квинт получил свою первую порцию розог в семь лет, как и положено. Рыжика и бить-то было не за что, кроме того, что он очень неохотно усваивал школьную науку, но Метелл-старший узнавал в нем себя, и рука у него дрожала. Сейчас Капрарий колебался — то ли порадоваться, что парень вырос и перестал быть до обидного простодушным, то ли возмутиться тому, что паршивец осмеливается прилюдно лгать в глаза отцу. Семпронию, кажется, объяснение Рыжика вполне успокоило, она даже подошла к своему ненаглядному чаду и опустила ладонь на его плечо — бедный мальчик, устал, измаялся... Сам парнишка так и вытянулся в струнку, губы чуть приоткрыты, готов в любой момент подпеть приятелю. А Мессале, так тому уже просто скучно, вон, сейчас зевнет — сдохни от зависти, Сцилла.

— А потом стемнело, — Рыжий не был уверен, что ему следует продолжать, и не рухнет ли он сейчас вниз под свист и улюлюканье. — Мы долго кружили, пару раз спрашивали дорогу, но толку все равно не было, нам все в разные стороны показывали, вот и получилось так.

В одном Капрарий был уверен — таким смышленым его Квинт-тугодум сделался от дружбы с малышом Гортензием. Иногда Метеллу-старшему казалось, что он прямо-таки слышит его голосок из уст Рыжика.

— Дубина, — вздохнул он, для острастки еще раз приложившись ладонью по взъерошенному затылку сынка. — Вроде ж не совсем дурак, так ведь и умные не такие...

Рыжий повинно склонил голову, чтобы отцу было удобнее бить, и уставился на собственные башмаки, не смея поднять глаз. Ему очень ярко представлялось, как отец сейчас спросит у Мессалы вожжи и примется гонять непутевое чадо по всему атрию.

-Пошли домой, — вдруг бросил Капрарий, чувствительно толкая Рыжика кулаком промеж лопаток. — Пошли, пошли, не трусь. Со мной не заблудишься.

Мессала, конечно, полагал Квинта Метелла пареньком небольшого ума, но не настолько же, чтобы заблудиться в трех кварталах. Однако, если уж отец Рыжего признал, что подобное возможно, остается только посочувствовать родителю и посмеяться над сыном — только как-нибудь попозже, если охота не пропадет. Валерий все же не удержался и зевнул, заслужив неодобрительный взгляд Семпронии.

Кажется, будто все только и ждали, пока кто-то подаст знак заканчивать с этой нелепой историей, так что вскоре Рыжик уже снова плелся по ночным улицам, стараясь соразмерять свой широкий шаг с походкой отца.

Рыжий был ни жив, ни мертв, его переполняли стыд и недоумение, ведь он знал, что заслуживает наказания, и не понимал, почему отец сделал вид, будто поверил в нехитрую ложь. Наверное, так ощущало бы себя мелкое божество, которому удалось надуть Юпитера Капитолийского — непонятно, то ли гордиться собой, то ли ожидать, что сейчас прилетит по голове молнией. Квинт знал, как должно правильно поступать в его случае, сам бы поступил так, и то, что отец вел себя иначе, почти пугало его. В конце концов, он все же не выдержал и беспомощно сказал в спину Капрарию:

— Я соврал.

— Я знаю, — спокойно отозвался тот.

Рыжик окончательно растерялся — да что же такое? Ни упрека, ни затрещины, ни вопроса, где же его носило на самом деле?

— Тогда... почему? — ему не хватало слов, чтобы выяснить, почему родительский гнев до сих пор не пал на его буйную голову.

— Потому, что когда мой сын лжет при свидетелях, я не могу допустить, чтобы его в этом обвинили, — Метелл-старший зябко поправил плащ. — Потому, что это мой сын, — пояснил он, опережая вопрос, вертящийся на языке у Рыжего. — Понял, дубина?

Капрарию показалось, что он слышит, как скрипят мозги под рыжими вихрами, решая неожиданно сложную задачку.

— Я должен всегда знать правду, Квинт. Чтобы спасти тебя или наказать, уж чего там потребует польза дела. С другими — как хочешь, но мне врать не смей.

— Я... Я понял теперь.

— Ничего ты не понял, — вздохнул Капрарий, отвешивая ему подзатыльник, который Рыжик принял едва ли не с ликованием. — Милиарий ты мой, ослище... Придем домой — шкуру спущу. У девок, небось, были?

-Угу, — расцвел маковым цветом Рыжий, — только... Валерию не надо, хорошо?

— Пусть из своего сам правду вытрясает, мне тебя хватает с лишком.

Рыжему ужасно захотелось в благодарность обнять отца, как бывало в детстве, но внезапное смущение сковало его, и он даже не мог промямлить в ответ, как рад, что признался, и как благодарен, что его поняли. Поэтому только шумно, с явным облегчением вздохнул, но отец и без слов обо всем догадался — ведь знал своего Рыжего, как облупленного — и легонько сжал его плечо.

— Все равно выпорю, — проворчал он почти ласково.

— И за дело!

— Иди, иди, чудище...

Ну а где в то время был Гай Веррес?.. О, в таком месте, что нищий лупанар, куда завели Рыжика с Квинтом их священные жезлы, показался бы рядом с ним храмом Весты... И был он там не один.

Когда Рыжий как раз плюхнулся рядом с Руфиллою, а Квинт предлагал ставки, Веррес опрометью мчался на Аргилет, к месту встречи... о, знали б они, с кем!

Неподалеку от дома Диона поджидал его, стоя во все чернеющей вечерней тени, тихоня Марк Красс. Веррес коршуном налетел на него, тот отшатнулся.

— Принес? — хрипло от тревоги и бега спросил Гай.

— Не достал, — коротко, но вовсе не виновато отозвался тот. — Не выгорело.

— Блядь, сучья ты блядь, Марк!.. Вот ведь засада...

— Не смей ругаться. Идем, я их тебе отыграю.

— Оххх.

Веррес размышлял меньше мига — выхода у него не было.

— Тогда шагай же, Красс, умоляю, быстрее. Час подходит.

Марк без слова ускорил шаги.

— В Субуру идти? — спросил он, — Я должен вернуться домой, пока не стемнело. А то врежут, понимаешь ли.

— Врежут ему. Знал бы ты, что будет со мною, если не отдам этим ребятам долга.

— А тебе я сколько раз говорил, да и Квинт, и Дион — не садись за игру.

— Срал я на Диона вашего!..

Гай трясся, как одержимый — даже Квинт никогда не видел его таким. И у него были на то основания...

По извечной своей наглости сел он кинуть кости с морячками. Во всяком случае, их соленые, маловнятные речи были несомненно речами тех, кто больше времени проводит на палубе, чем на суше, у многих — это он заметил уж потом — были изрезанные парусной веревочной снастью ладони — но мозолей от весел не было ни у кого. Да и одеты они были... обычный матрос из Остии таких мореходов за важных господ примет.

"Да и принимают", — вдруг сказал Гаю его дух-покровитель. — "И тем — особенно самым разбойникам — во сне снится попасть на корабли этих ребят..."

Все они были молоды, а вожаком у них был парнишка-грек лет ну двадцати... таких парней Гай обычно в любой толпе безбоязненно плечом сдвигал с дороги, коли мешались... Но не этого. Хотя совсем не был он страшным — по сравнению со всякими субурскими циклопами и прочими сатирами... да что там, по сравнению с ними он был прекрасен! Бывают такие волосы, в которых словно запутались блики солнца, а уж глаза у него были молодой крапивы зеленее, и держал он себя так весело и свободно, что любоваться да и только. "А туника у него дороже твоей", — снова шепнул Гаю дух.

— Ах, барашек какой! — засмеялся он, завидев Гая за игорным столом, — Золотое руно само пришло к аргонавтам, да, римский мальчик?..

Сразу исчез и особый матросский говор, и деланная неотесанность. Именно поэтому Гай в кои-то веки — ведь не боялся он ничего и никогда (лишь одной вещи боялся...) вдруг ощутил, словно ему снегу набили за шкирку. Ну да вот еще! "Гай, стой, на дурь ведь прешь!" — неслышно вскрикнул дух. Но Гай тем и отличался от обычных римлян, что умел давать духу такого "пинка", что тот уж не пищал...

— Я барашек, ты баран, — буркнул он. — Коли золото с медью путаешь...

Тот лишь расхохотался, обнажая зубы — крепкие, белые, молодые. Казалось, что их у него больше, чем у всех.

— Ну что, кинешь со мной?.. — спросил он.

Гай кинул. За тем ведь и пришел. И еще кинул. И еще. Вот и прокидался на три сотни.

И сказали ему — где же?.. Нету?.. Что ж, снизойдем к юности глупой, подождем три денька. Придешь, принесешь. А не принесешь — своей молоденькой задницей заплатишь, а ты ж как думал?.. А не придешь — заплатишь подороже. И не думай, что не найдем, благородный римский мальчик — я же вижу, что ты благородный. Наших ребят слишком много в Городе. Даже средь ваших рабов... Мало ли что, но до мужской тоги не доживешь ты...

И Гай, у которого было точно такое же, как у этого парня, а вовсе не римское сердце, сразу понял, что лучше — прийти и отдать. Денариями или жопой — все лучше, чем жизнью. Ему даже в голову не пришло сказать отцу обо всем этом — он отца уже не считал даже дорогим, достойным внимания предметом, шел сквозь него, как сквозь занавеску, если тот стоял на пороге...

... Встретили их с Марком довольным хохотом:

— О, гляньте-ка, никак братишку привел, чтоб побыстрей расплатиться?.. Нас ведь тут четверо, и впрямь, вдвое скорее выйдет!..

— Привет тебе, — вдруг сказал Красс, безошибочно определив, к кому обратиться.

И они ошеломленно притихли — тут никто никого не приветствовал, просто приходили и садились к столам, по которым стучали кости.

— И тебе, братишка, — ухмыльнулся вожак, он единственный будто не был удивлен.

— Ты ошибаешься — я не брат ему, — Марк почувствовал, что здесь не называют никогда и никаких имен. — Я пришел за тем, чтоб попросить тебя: позволь нам отыграться.

— Ты его маленький любимчик, да?..

— Я его друг.

Гай был смущен — может, первый раз в жизни (по нему, правда, не сказать было). Марк то ли вовсе не чуял опасности, то ли действительно не боялся этого веселого морячка.

— Ах вот что, — протянул тот, но веселье в глазах сменилось острыми огоньками, — Друг. Ну, дружбу не уважить недостойно. Садись. Ну, садись, синеглазый... Вишь ты, вы и впрямь на братьев непохожи...

Марк спокойно сел.

Гай только и сумел что встать за его спиною, как можно более грозно сверкая на здоровенных парней глазами — хотя... пошел бы Метелл Марса пугать...

— Кинешь со мной? — спросил моряк. — Только должны-то вы, так что условия — мои. Первым — ты. Я ставлю сотню, вы — его жопу. Идет?..

Упомянутая Гаева жопа аж сжалась от страха.

— Идет, — сказал Марк. — Давай. Да перемешай...

Ему протянули мешочек с костями. Красс легонько покачал его в горсти, будто взвешивая...