Попаданец

Интересно, почему у них тут охрана не выставлена? Или те четверо долбодятлов и были охраной? Совсем тут эти партизанены ухи объелись... Ха-ха, оказывается, прилив хомяческого любопытства даже заглушил мои недавние переживания. Теперь, когда я об этом вспоминаю, в душе вновь вспыхивает гнев. Подпустить надо этим козлам петуха красного, чтоб впредь не смели хороших девушек обижать!

В глубине помещения, за штабелем из ящиков обнаруживается лестница на чердак. Посмотрим, что там. Кстати, сверху можно по сторонам осмотреться, определиться, в какой стороне наших искать. Эх, знать бы ещё, куда эти резистанцы-либертарьянцы сопровождающих моих дели... Жалко ведь их этим изуверам оставлять, да и в одиночку скучно как-то.

Вешаю автомат на шею и осторожно лезу вверх по лестнице. Мало ли кто там мог расположиться. Сердце часто колотится, но мои опасения оказываются напрасными. Вижу здесь топчан из досок, грубо сколоченную полку, стол, на котором стоит оплывший огарок свечи. Однако помещение хоть и оборудовано для жилья, но, похоже, уже долго не использовалось с этой целью. Может, раньше тут какого-нибудь работника селили, а потом хозяева стали заниматься контрабандой или снабжением мятежников и им лишние глаза стали ни к чему. Хотя... мне это кажется, или с топчана кто-то пыль смахнул?

Помимо прочего здесь имеется ещё и лесенка к слуховому окну. Поднимаюсь по ней и выбираюсь на крышу. Поодаль из тумана торчит часовая башня ратуши. Если доберусь туда, можно будет определить, откуда мы приехали и двинуться навстречу нашим. Вот только: "I'm an alien, I'm a little alien. Я хохол меж клятых москалив". То тут, то там раздаются звуки, свидетельствующие о том, что местные уже начинают подниматься. Впрочем, по идее люди сейчас на своих дворах по хозяйству работать должны, а не по улицам шататься. Опять же неужели противник на улицы патрули не выпустил? Как же мне прорваться-то? Хм. Нет, точно! Подпалить этот склад к чёртовой матери, а в суматохе попробовать смыться отсюда.

Идея конечно хорошая, но как её в жизнь претворить? Хлопаю по карманам комбинезона. О! Хорошо, что тут спички есть, а то возвращаться во флигель как-то не хочется. Почему-то я начинаю задним числом бояться убитых мною Дитриха и его подельников. Или, скажем, бояться, не бояться, но снова видеть их никакого желания нет.

Может, ещё в ящиках пошариться? Вдруг там у них зажигательные гранаты имеются? По крайней мере, лекарства на спирту там есть, но сгодятся ли они как топливо для мирового пожара?

Я уже собираюсь лезть назад, когда до моего слуха доносится какой-то далёкий, но очень знакомый звук. Постойте-постойте, да ведь это же моторы наших броневиков! Чёрт, они же здесь наверняка в засаду вляпаются! Что же делать?

Мои размышления прерывает звон колокола на башне ратуши. Часы что ли бьют? Раз... два... три... четыре... пять... шесть... Нет, это не часы — это набат! Значит, наших обнаружили.

По улицам уже стучат сапоги, слышны крики: "Achtung! Alarm! Helvetische Heer!" Чёрт! Сейчас кто-нибудь обязательно заинтересуется, почему эти убитые мной гамадрилы не явились по сигналу. Мне надо как-то продержаться до подхода своих. Или умереть героической смертью... Хахахахаха, но я, блин, не хочу умирать ради какой-то Гельвеции! Я в Россию, домой хочу! Какого чёрта я вообще здесь делаю!

Стоп-стоп-стоп! Спокойно, спокойно... Страх убивает разум. Блин, эк накатило, вчера даже такого не было! Думай, думай... Бежать сейчас навстречу нашим — это самоубийство: вряд ли я за повстанца сойду, да и сил нет совершенно. Пожалуй, я запрусь в этом сарае и подам сигнал, когда они войдут в деревню. Если только они войдут в деревню...

За стенкой шуршат чьи-то лёгкие и быстрые шаги. Я прислоняюсь спиной к запертым воротам, слева от прорезанной в них входной двери так, чтобы вошедшему меня не было видно.

— Joseph, bist du noch hier? Sag mir, Joseph. *Йозеф, ты ещё здесь? Ответь мне, Йозеф. — голос девичий, дрожит от волнения, а может ещё и от бега.

Девушка в тёмном платье с передником, не прекращая звать Йозефа, заходит внутрь амбара. Я захлопываю за её спиной дверь и защёлкиваю засов. Она испуганно оглядывается и вскрикивает: моя побитая, испачканная кровью Дитриха рожа и автомат в моих руках явно не придают ей душевного спокойствия.

— Хальт! Хенде хох! Айн ворт унд их щисен! — грозно шиплю я, глядя ей прямо в глаза. И что же мне с ней теперь делать? Отпускать пока нельзя, но и стрелять в неё как-то не хочется. Ха-ха, и я это говорю, после того, как мы с Юлечкой четырёх человек зарезали.

— Wer sind Sie? Und wo ist Joseph? — сдался ей этот Йозеф, милее жизни он ей что ли? Ё-моё, случаем, не тот ли это последний?

— Их нихт фольксдойч... фольксрайх шпрехт! — обрываю я свою пленницу, затем показываю на лестницу. — Шнеллер!

Бедняжка, роняя слёзы, взбирается наверх, я лезу следом. Ей почему-то даже в голову не приходит воспользоваться положением и попытаться спихнуть меня.

Блин, и какого чёрта я себя загоняю в угол? Надо было всё же попытаться задами-огородами уйти! А теперь уже деваться некуда. Будем здесь, на чердаке наших дожидаться. Достаю из-за пазухи трубу и кладу на стол. Когда гельвецийцы войдут в посёлок, я подам сигнал...

— Verdammte scheisse! — кричит кто-то во дворе. По всей видимости, это моих покойничков обнаружили. Сейчас по мою душу придут.

В это же самое время на окраине посёлка жахает пушка. Снаряд с жужжанием пролетает над нашими головами и разрывается под крышей ратуши. В воздух взлетают обломки балок и черепица. Мерный звон колокола обрывается. Началось!

Хлопки винтовочных выстрелов то и дело перекрываются стуком крупнокалиберных пулемётов, а вот орудия молчат: снарядов-то у нас не так уж много оставалось. Судя по звукам, дерутся жестоко, отступать никто не намерен. Из-за начавшегося боя про меня, похоже, забыли. По крайней мере, в занятый мною амбар никто лезть не пытается. Пленница моя уселась на топчан и что-то шепчет, прижав пальцы к губам, молитвы читает, наверное.

В степенную винтовочную перестрелку вдруг врываются хлопки гранат и автоматные очереди. Судя по тому, что звуки их доносятся с южной стороны, наши предприняли удар с фланга. Бой всё ближе подкатывается к нам. Я стою у окна с автоматом в готовности открыть огонь по противнику, который окажется в поле зрения.

Похоже, решительные действия Жанны снова увенчались успехом. Звуки выстрелов с окраины посёлка перемещаются к центру. Я вижу бегущего, что есть силы, человека в пятнистом комбинезоне. Вот он останавливается, чтобы перевести дыхание, а потом, прислонив свою винтовку к изгороди, начинает стягивать с себя компрометирующую одёжку. С мстительной улыбкой я прижимаю приклад к плечу и даю по этой мишени короткую очередь.

— Wage es nicht! Nicht schießen! * Не надо! Не стреляйте! — с криком бросается ко мне моя пленница.

— ZurЭck! *Назад! — кричу я в ответ и размахиваюсь прикладом.

Девушка бухается передо мной на колени.

— Nicht schießen! Ich bitte dich, nicht schießen! *Не стреляйте! Я умоляю, не стреляйте! — слёзы ручейками бегут у неё из глаз.

— Das ist Krieg. *Это война, — коротко бросаю я в ответ.

Выстрелы хлопают уже где-то на другом краю, зато слышна перекличка на французском. Думаю, самое время подать сигнал, что я здесь. Стоп! Комбинезон, на мне же сейчас комбинезон повстанцев. Сбрасываю его и, высунувшись в окно, прикладываю свою трубу к губам. А что же мне сыграть-то? Подаю "слушайте все", а потом первую строфу "Песни о встречном", теперь Жанна с Луизой поймут, что я здесь.

— Wir sind umzingelt! *Мы окружены! — кричат где-то неподалёку от нас.

Внизу появляются солдаты в оливково-зелёных мундирах. Я машу им рукой, высунувшись в окно, насколько это только возможно.

— Camarades, je suis lЮ! *Товарищи, я здесь!

Неподвижно сижу на чурбане для колки дров, подставив лицо взошедшему солнышку. Именно здесь, когда мы пересекали двор, у меня внезапно кончилось горючее, села батарейка или как это ещё назвать. В общем ноги подкосились и отказались шагать дальше. На душе какая-то пустота. Глаза у меня закрыты, но спать совсем не хочется, и уши ловят каждый долетающий до меня звук.

Вот в амбаре удивлённо переговариваются наши и лоррейнские солдаты. Моя пленница, которую, как оказалось, зовут Магда, рыдает над телом своего Йозефа. Урчат моторы, стучат сапоги. О! А вот эту походку я знаю!

Усилием воли разлепляю веки и не могу сдержать радостной улыбки. Жанна, Луиза, как же давно мы с вами не виделись! Словно гора падает с моих плеч. Что ж это я сижу? Распрямляюсь, как пружина, и салютую своему командиру.

— OhИ, mon lieutenant! *Здравия желаю, мой лейтенант!

Жанна несколько растерянно салютует в ответ. Не успевает её рука опуститься вниз, как Луиза уже висит у меня на шее, приговаривая:

— Vous Йtes vivant, Julie! Quelle joie! *Ты жива, Жюли! Какое счастье!

Я сразу начинаю успокаивать её, хотя сама едва стою на ногах. Потом пытаюсь, насколько позволяют мне пройденные с Луизой уроки, дать командиру доклад о случившемся. Жанна слушает меня с каменным лицом.

Опершись на Луизу и Жанну, я добираюсь до главной площади этого клятого посёлка. Возле ратуши лоррейнский лейтенант, взобравшийся на гельвецийский броневик, вроде как агитирует местное население за советскую власть. (Ха-ха, вообще-то это идея, да вот только языков я, Петька, не знаю). У колёс его импровизированной трибуны сидят несколько связанных типов в комбинезонах и сухонький пожилой очкарик в форме почтово-телеграфного служащего, о чём свидетельствует нашивка с крылатым конвертом у него на груди.

Тем временем сбоку к колонне грузовиков и броневиков одна за другой пристраиваются местные колымаги — автомобили вроде полуторок, но с более благородными обводами. К концу пламенной речи их уже насчитывается штук пять. Каждую новоприбывшую машину тут же облепляют лоррейнские солдаты. Водители недовольно поглядывают на незваных пассажиров. Последним подкатывает наш броневик, захваченный давеча повстанцами. А вот и мои товарищи по несчастью. Хм, судя по отсутствию на их лицах и одежде заметных повреждений, к ним судьба оказалась более благосклонной, чем ко мне.

По всей видимости, наши союзники заключили с местными сделку. Те помогают нам с транспортом, а в ответ лоррейнское командование не будет лютовать по поводу их сотрудничества с повстанцами. Впрочем, это всего лишь догадки с моей стороны.

Финальным аккордом выступления становится фейерверк — это взлетает на воздух сарай с военной контрабандой, в котором я пряталась. Воспользовавшись возникшим замешательством, мы грузим в машины пленных и грузимся сами.

Покончив, таким образом, с делами, мы выполняем тактический приём "бегство". Экспроприированные у местного населения автомобили и грузовик с пленными едут в середине колонны. Наш броневик идёт сразу за головной пушечной БРМ. Луиза сидит подле меня, крепко сжимая в руках свой карабин, на лице её читается решимость любой ценой оградить меня от всех возможных неприятностей. Боже мой, как же всё-таки она мила!

Когда мы прибываем на станцию, меня вместе с ранеными помещают в полевой лазарет, где уже лежали две наших девушки. Вскоре в нашу палатку вбегает обеспокоенный Голованов. Жанна, передав ему меня с рук на руки, удаляется вместе с Луизой. Надо отметить, что и другим своим солдатам, попавшим сюда, она уделила достаточно внимания. Капитан на все мои вопросы качает головой и говорит, что я должна сперва отдохнуть. Что поделать, приходится подчиниться его приказу.

Пережитое всё же сказывается на моих нервах. Главным кошмаром оказываются даже не столько воспоминания о морде Дитриха, хотя и в этом нет абсолютно ничего хорошего, сколько накативший перед рассветом, часа в 3-4 утра, приступ иррационального, бессмысленного страха. Такое чувство, что если я не вскочу с постели и не убегу, неважно куда, только подальше, то мне придёт неминуемый конец. Чтобы избавиться от него, делаю несколько физических упражнений. Вроде бы отпустило, но... я почему-то не могу заставить себя лечь в постель. Тогда я заворачиваюсь в свою шинель (по счастью большинство моих вещей, кроме денег и оружия, обнаружилось в ратуше) и ложусь спать на полу, рядом со своей койкой. Пытаюсь заснуть, но мне мешает рёв и гул моторов за брезентовыми стенками нашей палатки. И что они там так расшумелись?

Наутро ловлю на себе удивлённые взгляды лоррейнцев и сочувствующие сослуживцев. Хотя нет, правильнее сказать, что в лицах раненых из нашей роты прямо таки читается выражение "она безнадёжна". В общем, у меня пропадает последнее желание оставаться в этой палатке ещё хоть на минуту. Наскоро проглотив утреннюю овсянку, прощаюсь со всеми и, подхватив свои вещи, чуть ли не бегом выскакиваю наружу.

Здесь тоже полно людей, но все они активно перемещаются, занятые своими делами и заботами, а не смотрят на меня всей компанией, как на сумасшедшую. Хм, и у меня такое чувство, что за ночь гельвецийцев на станции стало гораздо больше. Большинство из них мне незнакомо, однако, на рукавах их кителей такие же нашивки с бойцовым котом, как и у меня. Впрочем, есть между нами и большое отличие — моя форма после всех недавних приключений так и осталась в плачевном состоянии. И это проблема — попадусь сейчас на глаза какому-нибудь ретивому сержанту, и он устроит мне цирк с конями. Посему пристраиваюсь у входа в больничную палатку на штабеле шпал, скидываю свой китель и достаю из ранца швейные принадлежности. Да уж, один карман наполовину оторван, на плече швы разошлись, несколько пуговиц болтаются на честном слове.

И снова, как при игре на трубе, ощущение такое, что руки сами делают привычную работу. Иголка так и летает в моих руках. Стежки ложатся быстро и ровно. Что ж, если выгонят из армии, я вполне найду, где мне устроиться, ха-ха.

Не успеваю покончить с ремонтом кителя, как является Голованов. Ему уже кто-то наплёл о моих ночных кошмарах или что-то в этом духе, и он теперь садится рядом со мной и начинает донимать вопросами о самочувствии.

— Получать сотрясение мозгов и нервные потрясения у меня уже становится дурной привычкой, — пытаюсь отшутиться я, но получается как-то хреново. — На этот раз вон даже память не потеряла.

Руки, только что творившие чудеса рукоделия, вдруг начинают подрагивать, и я сцепляю их в замок, чтобы это было не так заметно. Капитан кладёт поверх них свою ладонь.

— Может, ты зря встала? Полежала бы ещё, отдохнула...

Его успокаивающий тон почему-то действует на меня, как красная тряпка на быка, а ведь ещё пару минут назад мне страсть как хотелось поговорить с кем-нибудь по душам.

— И сколько мне прикажешь там, как бревну валяться?! Что мне там делать, кроме как пялиться в потолок и жалеть себя бедную?! Рассказал бы лучше новости последние, как вчера обещал!

Проходящие мимо военные оглядываются на нас кто с удивлением, кто с настороженностью. Ах ты, чёрт, я же совсем забыла, что мы по-русски, в смысле по-рутенийски, говорим!