Изабелла

Через неделю я согласилась на прогулку после работы. Это решение далось мне ой как нелегко, но потом я подумала: если мне не повезло раньше, это же не значит, что мне не будет везти всегда. Мы знакомы больше четырех лет, и за это время никто дурного слова не сказал о господине Хармсе. И я ничего не потеряю, если попробую, верно?

Пробовать оказалось очень интересно и необычно. Узнавать его как человека было безумно увлекательно, ведь это был совершенно новый для меня опыт. Мы оба любили историю и театр, с ним было приятно разговаривать, и я сама не заметила, как стала с нетерпением ожидать следующего приглашения, выбирая из своего небогатого гардероба платья поярче. А потом я обнаружила, что с ним легко молчится. Не было неловких пауз в разговоре, которые непременно нужно чем-то заткнуть, лишь бы не сидеть в гнетущей тишине — дар более редкий и ценный, чем умение трепаться без остановки.

Мы возвращались с господином Хармсом с очередной прогулки, и он привычно провожал меня до дома. Стояла летняя безветренная погода, и было до одури хорошо, вот так просто, безо всяких причин. Он остановился около моей квартирки и неожиданно привлек к себе, поцеловав. Это был такой поцелуй, о которых раньше мне доводилось только читать в книжках — нежный и трогательный. Поначалу я растерялась, а потом прильнула к нему ближе и обняла его за шею. Он целовал меня так, что я совершенно забыла о времени; о том, что нас кто-то может увидеть; о том, что он мой начальник. Он отстранился и, внимательно посмотрев мне в глаза, поцеловал на прощание и ушел, не сказав ни слова. Все и так было понятно: крепость пала, и император может праздновать свой триумф. Я долго стояла еще около дома и прижимала руку к горящим губам. Так меня никто не целовал — даже тот единственный поцелуй с Ирвином ни в какое сравнение не шел.

День ото дня его поцелуи разжигали во мне неведомый доселе голод, заставляя дыхание сбиваться, а кровь кипеть, стоило ему только прикоснуться. Я понимала, к чему все идет, поэтому приглашение на ужин у него дома не стало для меня неожиданностью. Надо отдать господину Хармсу должное — поужинать мы успели, вот только вкуса пищи я не чувствовала совсем. Все во мне томилось в каком-то предвкушении и неясном ожидании, и я сидела, как на иголках.

Он повел меня на экскурсию по дому, как когда-то водил, показывая свое отделение. Хармс жил в маленьком двухэтажном коттедже, уютном и со вкусом обставленным. Около одной из дверей на втором этаже он остановился, внезапно замолчав и пристально на меня глядя.

— Здесь моя спальня, — ответил он на невысказанный вопрос.

— Покажете? — решилась я.

Он начал целовать меня прямо на пороге, так что интерьер его спальни, увы, мною оценен не был. Я потерялась в его нежности и страсти, но все же, когда он потянулся к пуговичкам на моем платье, я сжалась и застыла.

— Белла, если ты не хочешь, только скажи, — хрипло простонал он, сжав меня в объятиях.

— Мне просто чуть-чуть страшно, — ответила я, и не думая отступать. Сердце бешено стучало и вот-вот готово было выпрыгнуть из груди.

— Ты же была замужем? — удивленно выдохнул он.

— Была, но давно, — нет, правду я вряд ли кому-то смогу рассказать.

Все было нежно, медленно и чувственно. Никогда не думала, что я могу так стонать — до хрипоты, что буду впиваться ногтями в спину и плечи мужчины, что открывал для меня заново эту сторону жизни. Там, в полумраке спальни рождалась вторая, ночная я, которой не было никакого дела до светских условностей; ей двигал первобытный инстинкт, который мог удовлетворить только этот мужчина.

Проснувшись на следующее утро, я поняла, что ни о чем не жалею. Через некоторое время рядом завозился господин Хармс и, открыв глаза, расплылся в широкой улыбке.

— Доброе утро, Белла!

— Доброе утро, Алан? — мое приветствие прозвучало неуверенно и несколько вопросительно, потому что называть его по имени было непривычно.

— Алан — наедине, господин Хармс — на работе, — разрешил он мои сомнения и привлек к себе, жадно целуя.

С того самого дня мы стали любовниками. Нас объединяла не только работа, но и схожесть взглядов и интересов, — то, чего у меня не было с Александром никогда, а постель стала приятным дополнением к завязавшейся дружбе. Я не жалела, что после стольких лет одиночества впустила его в свою жизнь. Он был очень внимателен и заботлив, и я отогревалась рядом с ним. Наверное, с моей стороны это было форменным эгоизмом, потому что я больше брала, чем отдавала, но его все устраивало. Мы никогда не говорили о любви и вообще о чувствах. Он был мне другом, и любовником, и братом. Кем я была для него? Уж точно не случайной игрушкой, а остальное было не так уж и важно.

Как-то, отдыхая после пережитого полета на седьмое небо на чуть влажных и сбитых простынях, я приподнялась на локте и, пристально посмотрев ему в глаза, спросила:

— Что ты во мне нашел?

Он засмеялся, громко и довольно, притянул меня в свои объятья и ответил:

— Свое счастье.

Я фыркнула, не воспринимая эти слова всерьез, и больше ни о чем таком не спрашивала. Мне было хорошо с ним, и я просто наслаждалась жизнью, не загадывая наперед.

На работе мы старались не афишировать наши отношения, но откуда-то всем все равно стало известно, что я сплю с начальником. Кому-то было все равно, кто-то презрительно отворачивался, стоило мне пройти мимо, кто-то заискивал. Мы с Аланом искренне наслаждались происходящим и продолжали наш служебный роман.

* * *

Через год Алан огорошил меня предложением. Мы сидели у него дома в гостиной. Он читал в кресле у камина, а я вышивала маки, отдыхая после рабочего дня.

— Нортен, а не желаешь ли ты поменять фамилию на Хармс?

Сказано было это шутливым тоном, но по глазам было видно, что он серьезен и очень внимательно ждет ответа. Я отложила вышивку, донельзя удивленная, и, встав с дивана, начала ходить по комнате, пытаясь собраться с мыслями. Он пристально следил за каждым моим шагом.

— Это так неожиданно, — начала я издалека, прикидывая, как бы поделикатнее взять время на раздумье, но он насмешливо прервал мой лепет:

— Ты год со мной спишь, а предложение выйти замуж для тебя неожиданно.

— Алан, иногда ты просто до ужаса прямолинеен, — поморщилась я от того, как грубо прозвучала, в общем-то, настоящая правда.

— Белла, давай отбросим шутки. Тебе проще быть моей любовницей, чем женой? Ты не хочешь мезальянса? Что не так? — он говорил спокойно, но я отчетливо поняла, что он не отступится, пока не выведает все.

— Титул не играет никакой роли, ты же знаешь. Я уже была замужем, — напомнила я ему очевидный факт своей биографии.

— Зато я еще не был женат, — тут же парировал он.

— Алан, из меня выйдет плохая жена. Готовить я не умею, вечно пропадаю на работе. Зачем тебе такая? — попыталась отшутиться я.

— Я достаточно зарабатываю, чтобы мы могли позволить себе служанку или ужины в ресторане, так что этот аргумент не принимается.

— У меня не может быть детей, — призналась я, видя, что он никак не отступает.

Повисла тяжелая пауза. В груди стоял комок так и не пролитых слез. Алан выглядел потрясенным и удивленным, но это, видимо, не остудило его пыл, потому что во время моего очередного круга по комнате он изловчился, схватил меня за руку и усадил к себе на колени, крепко-крепко обняв.

— Значит, у нас не будет детей, и мы будем спокойно спать по ночам, — наигранно весело сказал он. И добавил серьезно, после небольшой паузы, поглаживая меня по одеревеневшей спине. — Но, если ты захочешь, мы усыновим ребенка, Белла.

После этих его слов я не выдержала и разревелась, громко всхлипывая и размазывая слезы по лицу. Я выплакивала свою боль, свои страхи, свои ночные кошмары, разочарования и свое затянувшееся одиночество. Даже мужчине, что утешал меня сейчас, подставляя свое плечо, я не рассказала ни слова о прошлой себе, боясь до конца ему довериться.

Он ничего не спрашивал прямо, но не раз пытался осторожно узнать хоть что-то, но я упорно кормила его заранее приготовленной версией для всех: развелась, родни нет, вспомнила про образование и начала работать. Он делал вид, что верил, а я делала вид, что не замечаю недовольства, мелькавшего в серых глазах. Моя жизнь делилась на времена до и после Кинстона, и я никогда их не смешивала. Леди Изабелла осталась в том далеком прошлом, и Алану ни к чему было знать, что же с ней случилось.

Сейчас я оплакивала отнюдь не неудавшееся материнство, потому как полюбить еще не родившегося ребенка попросту не успела. Я не знала, хочется ли мне вообще иметь детей, потому что понятия не имела, живы ли во мне вообще материнские инстинкты или же все умерло той ночью. Мне просто было необходимо наконец-то избавиться от этого груза, что лежал на душе, не давая до конца закрыть дверь в прошлое.

Я захлебывалась слезами, а Алан молчал и продолжал успокаивающе гладить меня по спине. Когда слезы наконец-то высохли, я немного отстранилась от него и посмотрела ему прямо в глаза, в которых он и не думал прятать тревогу и беспокойство за меня.

— Мне нужно немного времени, чтобы подумать, — сказала я, внутренне приготовившись к тому, что он возмутится и попросит поторопиться с решением.

Но, сдается мне, я совсем не знала Алана, потому что он просто ответил:

— Я буду ждать тебя, сколько потребуется.

* * *

Я сидела в кабинете дежурного лекаря, развернувшись к окну, и отрешенно смотрела на дождь. Серая пелена укрыла Кинстон, как это обычно случается осенью, и весь город как-то смазался и раскис. В дождь у меня всегда ноет колено. Старые раны вообще предпочитают болеть в непогоду, как будто задаются целью сделать еще больнее. Сегодня помимо колена разболелось мое одиночество, что было гораздо страшнее.

Перед дежурством я проводила Алана в командировку. Он уезжал в университет O. на трехмесячные курсы повышения лекарского мастерства. Это был первый раз, когда мы расставались на такой длительный срок. Он собирал вещи, а я сидела рядом, как приклеенная, и наблюдала за его неспешными движениями.

— Белла, ты так смотришь на мой чемодан, будто он твой злейший враг, — заметил Алан, аккуратно укладывая стопку чистых рубашек.

— Просто не могу представить, что тебя три месяца не будет рядом, — призналась я.

— Три с хвостиком, если учесть еще дорогу.

— Час от часу не легче, — вздохнула я.

— Значит ли это, что моя ледяная леди будет скучать по мне?

— Опять эти твои шуточки! — рассердилась я и отошла к окну, тяжело опираясь на трость.

На душе было мерзко, на улице было мерзко, — в общем, все было плохо безо всяких видимых причин. В самом деле, не считать же дождь и отъезд Алана поводом для дурного настроения?

Он неслышно подошел и встал за моей спиной — мучительно близко, не делая даже попытки обнять меня.

— Знаешь, Белла, может, мой отъезд и к лучшему. Ты наконец-то поймешь, чего от меня хочешь.

— А ты сам понимаешь, чего хочешь от меня? — с вызовом спросила я, развернувшись к нему лицом.

— Я давно понял, — просто ответил он и продолжил собирать вещи.

И вот он уехал, а я осталась. За окном мелкий колючий дождик сыплет в темноте, у меня ноет колено и на душе какая-то противная пустота. Что ж, в одном Алан прав: за целых три месяца я что-нибудь, да и решу насчет его присутствия в моей жизни.

Алан был поистине терпелив со мной: вот уже полгода я ничего не отвечала на его предложение, была то холодна, то чересчур нежна. Я запуталась в себе, в своих чувствах, во всем, а он просто отошел в сторону и предоставил мне право самой решать, как быть дальше. Это и злило меня, и радовало одновременно.

От раздумий отвлек стук в дверь — громкий и резкий.

— Войдите, — крикнула я, вставая с кресла, уже зная, что меня ждет — либо привезли очередного пациента, либо надо ехать самой к новому пациенту.

— Госпожа Нортен, срочный вызов, — сообщил дежурный помощник.

— Куда ехать?

— Отсюда — два квартала. Прикажете подать карету?

— Да, пусть подают. Через пять минут я выйду.

Помощник ушел, я спокойно подхватила готовый лекарский саквояж, накинула легкий плащ и похромала во двор госпиталя. Улица дышала прибитой мелким дождиком пылью. Если бы не он — было бы чудесно, по-летнему тепло и свободно.

Карета за десять минут домчала меня до шикарного особняка, все три этажа которого горели ярким светом — явный признак случившегося несчастья. Я отпустила кучера и аккуратно начала подниматься по скользким от вредного дождя ступенькам. Дверь мне открыли почти сразу же после короткого стука — действительно ждали.

Я вошла в освещенный холл, в котором было слишком много для столь позднего часа народа. Седоватый мужчина в богато расшитом халате трогательно обнимал плачущую женщину с распущенными светлыми волосами, бормоча слова утешения. Похожий на него брюнет лет сорока мерил широкими шагами холл.

Как только я вошла, все взоры обратились ко мне. Я поставила на пол свой походный лекарский чемоданчик, отдала слуге, открывшему мне дверь, трость, затем скинула на его руки плащ и представилась:

— Военный лекарь Нортен. Кому нужна помощь?

Женщина, увидев меня, залилась слезами, а ее, видимо, муж продолжил ее утешать, сердито взглянув на меня, как будто я была причиной всех бед. Третий участник событий подошел ко мне и возмущенно спросил:

— Неужели не могли прислать кого-то поприличней?

За годы моей практики я слышала этот вопрос, пожалуй, тысячный раз. И отвечать на него мне безмерно надоело, а сейчас я и вовсе была взвинчена донельзя, поэтому разводить политес не стала. Нагнувшись, открыла саквояж, выудила оттуда стандартный бланк отказа от помощи дежурного лекаря и протянула этому хаму.

— Подпишите эту бумагу.

— Что это? — раздраженно спросил он, даже не думая читать.

— Отказ от оказания лекарской помощи вашему больному дежурным военным лекарем, то есть мной.

— И после этого нам пришлют другого?

— Разумеется, нет, если вам только не потребуется другой специалист. Единственный дежурный военный лекарь сегодня — это я. Если моя кандидатура вас не устраивает, подписывайте бумагу, а сами приходите на прием утром.

— Но мы не можем так долго ждать! — воскликнул этот господин.

Я окончательно разозлилась и холодно процедила:

— Вы уж как-нибудь поскорее определяйтесь со своими желаниями.

Он беспомощно оглянулся на седоватого мужчину. Тот едва заметно кивнул, и мой собеседник, скривившись, бросил:

— Следуйте за мной.

Я подхватила саквояж, забрала у слуги трость и пошла за ним. Хорошо, что моего подопечного поместили на первом этаже, потому что времени на подъем выше потребовалось гораздо больше, а у меня, как оказалось, каждая минута была на счету.

На широкой постели лежал молодой человек, едва ли старше шестнадцати лет. Его лицо с тонкими аристократическими чертами можно было бы назвать красивым, если бы не одно но: оно напоминало восковую маску. Одного взгляда было достаточно, чтобы стало понятно — к утру он умрет. Я подошла к постели и аккуратно убрала какую-то тряпку, которой закрыли аккуратную, точно сделанную лекарским скальпелем, рану на боку. Конечно же, я ее зашью и сделаю все необходимое, но это тот самый случай, когда что-либо изменить невозможно: смерть уже отметила своей печатью этого юношу, который вряд ли успел как следует осознать вкус жизни.