🏰 Второе дыхание. Часть 1. Западня

— Отлично, отлично, — увидав в Окне эти лапы, воодушевился Потрошитель, опять зашуршало его перо. — Дальше... и смотри, не упускай подробностей. Подробности, голубчик, это самое интересное!

Обруч на лбу сжимался сильнее и чаше, голова, шея и плечи начали пылать, в висках стреляло. Многоликий понимал, что дальше будет ещё хуже, но о своей задаче — не дать Мангане увидеть в зеркале последние два дня — не забывал ни на секунду, поэтому подробностей не упускал. Показал и рассказал, как впервые вернул себе человеческое обличье — вернее, оно вернулось само, когда медведь взревел от ужаса громче, чем напуганные им дети. Как несся домой, не разбирая дороги, но решил на бегу, что не станет волновать матушку. Как она догадалась обо всём сама по его виду, как твердила, заливаясь слезами: 'Я думала, ты не такой... я думала, проклятый отцовский Дар тебе не достался... ты же знаешь, как страшно быть Одарённым, сыночек...' Он не сказал ей, сколько людей час назад собственными глазами увидели, что он оборотень, уверял, что никогда больше не будет ни в кого превращаться... а ночью её не стало.

Феликс, конечно, знал об опасности, угрожающей всем обладателям Дара, особенно таким бесправным и нищим, как он. Чем реже рождались в мире Одарённые дети, тем больше появлялось желающих забрать себе их магические способности. И вроде бы каждому на Континенте известно было, что Дар нельзя отнять, а можно лишь передать по доброй воле... но Одарённые почему-то пропадали один за другим. Иные из них потом возвращались, не желая признаться, где были и что пережили — возвращались обычными людьми с навсегда потухшим взглядом. Большинство же, увы, исчезало бесследно.

Поэтому, похоронив мать, Феликс поспешил покинуть посёлок, все до единого обитатели которого знали теперь о его Даре, и у него началась совсем другая жизнь, которую ошалевший от восторга Мангана рассматривал, как под лупой. Придворный Маг даже не пытался щадить свою жертву — устройство, читающее воспоминания, заработало в полную мощность, вытягивая в 'Окно' всё новые и новые образы. Многоликий, вынужденный давать пояснения, едва шевелил губами. Ощущая, как препарируют его мозг, он сходил с ума от боли и отвращения к самому себе.

Потрошителю, впрочем, совершенно неважно было, где и как жил мальчишка-оборотень, прежде чем вырос и стал Многоликим, взбудоражившим половину Континента. Но Дар! 'Естествоиспытатель' не желал упустить ни одной из множества минут, потраченных Феликсом на то, чтобы научиться управлять открывшимися способностями. Выспрашивал обо всём, не гнушаясь физиологическими деталями, которые гадко и стыдно было вспоминать. Смеялся мерзким кашляющим смехом, наблюдая, как неуклюже ковылял Феликс в обличье летучей мыши, не знающей, куда девать свои мягкие перепончатые крылья. Вновь и вновь рассматривал в 'Окне', с какой фантастической скоростью заживают полученные оборотнем раны.

'Я убью его, — равнодушно думал Многоликий, когда его мучитель делал паузу, чтобы отлучиться из клетки. — Я убью его — мне бы только добраться до его горла...' На эмоции сил у него не было.

Час проходил за часом, но пленник давно потерял счёт времени в настоящем — лишь бы в 'Окне Памяти' прошлое не летело чересчур быстро! Однако воспоминания детства и юности всё же закончились, а взрослые годы Многоликого Мангана пролистывал, как скучную книгу, лишь изредка задавая вопросы. Когда в 'Окне' вдруг появились хоромы градоначальника Икониума, Придворный Маг хихикнул:

— Сюда бы королевских дознавателей — вот бы они полюбовались на твои подвиги! Признайся, голубчик, что тебе понадобилось от этого достойнейшего человека?

Едва живой Феликс промолчал, сочтя этот вопрос риторическим.

— Знаю-знаю, ты себя преступником не считаешь... — продолжил за него Мангана. — Но ведь за что-то тебя выперли из Империи? Ума не приложу, как они это сделали...

Изображение дома о восьми колоннах пошло рябью и растаяло, а новая картинка заставила Потрошителя присвистнуть:

— Ого! А мы-то с его величеством голову сломали, гадая, кто сумел найти на тебя управу.

* * *

Лампа с абажуром в виде лилии из зелёного стекла горела на столе в Кедровом кабинете, портьеры были задёрнуты — нынче утром Король сюда ещё не заходил. Отец, и правда, забыл вчера выключить свет, поняла Принцесса. Приди она в Кедровый кабинет ночью, как собиралась, Многоликий уже сейчас был бы на свободе... конечно, при условии, что ей удалось бы найти ключ. Сама не своя от сожаления и досады — не хотелось даже представлять, какую цену пленник заплатит за лишний день задержки! — Эрика, спеша и дёргаясь от каждого шороха, натянула перчатки и принялась за поиски.

Как все Одарённые, она умела безо всяких ухищрений отличать волшебные предметы от обыкновенных, хотя и не умела определять природу и свойства волшебства — для этого требовалось особое обучение, которого у неё, разумеется, не было. Слабенькие бытовые чары распознавались по характерному покалыванию в пальцах, прикасавшихся к предмету. Более сильную магию можно было увидеть глазами — как слабо окрашенное бледное свечение. Могучий древний артефакт Эрика различила бы через каменную стену, но к маленькому ключику, пусть даже старинной работы, следовало подобраться поближе. Поэтому она методично осматривала ящик за ящиком и полку за полкой. Начала с сейфа, открывать который умела, кажется, всегда: ещё совсем крохой запомнила, на какие кнопочки и в каком порядке нажимал отец — будто знала, что это знание когда-нибудь ей пригодится. Но в сейфе ничего волшебного не было, кроме Большой Королевской печати и её оттисков на документах. Ничего не было ни в письменном столе, ни в застеклённом шкафу рядом с ним. Оставался ещё ряд стеллажей у противоположной стены, от пола до потолка заполненных папками и книгами.

Один за другим Принцесса ощупывала толстые тома, благо, ей не требовалось ставить лесенку, чтобы добраться до верхних полок. Манускрипты, сохранившиеся с тех пор, когда волшебство ещё не было редкостью в этом мире, то и дело сбивали её с толку — приходилось вытаскивать их и перелистывать, подозревая, что внутри у них вырезан тайник. Но всё было напрасно — книги оставались книгами, папки из огрубевшей кожи распирало от старых бумаг, а время стремительно истекало... на самом деле, его уже вовсе не было — отец мог вернуться в любую минуту. Но как раз тогда, когда Эрика почти отчаялась и начала изобретать способ заглянуть в карманы Придворного Мага, откуда-то снизу в неё плеснуло магией. Совсем новая книга с надписью 'История музыкальных инструментов', невесть как попавшая в кабинет к монарху, словно вибрировала и сама просилась в руки. Девушка потянула её на себя, и точно, за ней обнаружился чистейший источник старинных чар — вертикально закреплённый на стене овальный ящичек чёрного дерева, на крышке которого было вырезано изображение трёх стеблей камыша, перекрещенных с двумя стрелами. 'С одной стороны как камыш, с другой как стрела' — вспомнила Принцесса и чуть не расплакалась от облегчения: похоже, она нашла, что искала!

В ящичке на синем бархате висело несколько разных по размеру, но одинаковых по форме платиновых ключей, и первым порывом Эрики было забрать их все. Но неизвестно, удастся ли вернуть их на место, а ей-то нужен один-единственный ключ, и шут его знает, от каких замков все остальные — что, если какой-нибудь бедолага так и останется заперт в оковах на веки вечные? Поэтому она на секунду прикрыла глаза, вспоминая — Многоликий в кожаных брюках и в тяжёлом неудобном поясе на голое тело крепко-накрепко врезался ей в память, — и сообразила, что к отверстию в замке на поясе подойдёт только самый большой из ключей. Протянула руку, и он увесисто соскользнул в её ладонь — продолговатое шершавое соцветие камыша на одном конце, гладкий и заострённый наконечник стрелы на другом. Принцесса убрала ключ в карман, закрыла ящичек, поставила на место 'Историю музыкальных инструментов' и длинно, прерывисто выдохнула. Она ещё не верила, что у неё всё получилось.

Оставалось только дождаться вечера — того момента, когда Потрошитель, брюзжа и шаркая, скроется в своих покоях с намерением остаться там до утра.

За обедом в узком кругу было объявлено о предстоящей помолвке, после чего произошло ещё одно приятное событие: герцог Пертинад сообщил о своём желании немедленно вернуться домой. Он-де, получил от своей бесценной сестры, королевы Межгорного княжества, письмо с просьбой принять участие в завтрашнем министерском совете. Рассыпаясь в цветистых извинениях, он отказался присутствовать на официальной церемонии помолвки их высочеств принцессы Эрики и принца Акселя; багровея, сопя и пыхтя, поздравил с превосходным выбором свою несостоявшуюся невесту; обслюнявил ей запястье в прощальном поцелуе; и, загрузившись в просевший под ним автомобиль, отбыл к себе на родину.

Король, до крайности довольный удачным сватовством имперского принца, был таким предупредительным и ласковым с дочерью, каким она тысячу лет его не видела.

— Вот теперь, моя дорогая девочка, ты, и правда, можешь просить у меня всё, что захочешь! — сказал он, обнимая Эрику за плечи.

— Спасибо, папа, у меня всё есть, — ответила она, улыбаясь.

Получить от него то, в чём она нуждалась по-настоящему, Принцесса больше не рассчитывала. А после того, что она вчера услышала от Многоликого, смотреть на отца и говорить с ним ей было трудно.

Мангана снова пропустил обед, явился только к ужину и так же, как и Скагер, лоснился сытостью и довольством, но вряд ли имел для этого те же самые причины — Эрика предпочла не думать, чем сегодняшний день осчастливил Придворного Мага. Нервозность её всё усиливалась, по мере того как ужин затягивался. Ничего не значащий разговор удерживал людей за столом, как размазанный клей — по крайней мере, ей так казалось. Ингрид соловьём заливалась о том, что выбор свадебного платья — самые приятные хлопоты в жизни женщины, и предлагала Эрике свою помощь: 'Поверь, я любую серую мышку сумею сделать неотразимой!' Братец отпускал дурацкие шуточки, переглядываясь с мачехой и предлагая ей не торопить события — и взгляды эти казались Принцессе свидетельством неведомой интриги, сплетённой против неё. Аксель улыбался каждому из присутствующих по очереди и время от времени успокоительно пожимал под столом принцессину руку. Мангана постукивал чайной ложкой по краю блюдца и с ухмылочкой бормотал что-то себе под нос. Король отвечал на улыбки, смеялся шуточкам сына, подкладывал жене мороженого, а на Придворного Мага почему-то посматривал снисходительно, словно тот допустил ошибку, которую его величество милостиво готов простить. Мангана, впрочем, никак на это не реагировал, погружённый в свои необычайно приятные мысли. И, наконец, пренебрегая этикетом — никому другому из обитателей Замка этого не дозволялось, — именно он первым закончил ужин — отодвинулся от стала и заявил:

— Господа, у меня сегодня был прекрасный, но крайне утомительный день. Надеюсь, никто не против, если я вас покину?

'Пора', — сказала себе Эрика.

* * *

'Ты себя преступником не считаешь...' — естественно, Феликс не считал!

Он даже вором быть не захотел, хотя на улице Мойщиков, где он рос, красть не считалось зазорным — наоборот, кошелёк из кармана пузатого господина или саквояж из кареты дамочки в мехах становились предметом хвастовства. Мальчишкой ему случалось воровать еду, покуда он не освоился со своим Даром и не понял, что теперь никогда не будет голодать, ибо может есть что угодно — главное, принять подходящее обличье. Он легко бы разбогател за чужой счёт, ведь запертых дверей для него не существовало, и жил бы, наверное, припеваючи, но вместо этого выбрал трудный путь. Зарабатывал как придётся и тратил заработанное на книги, прятался в тёмных углах городских школ, а позже — университетских аудиторий, жадно хватаясь за любые знания, чтобы получить профессию. Быть может, он бы и выучился таким необычным способом чему-нибудь вроде юриспруденции — но вовремя понял, что умрёт от скуки, если его ежедневным нарядом станет адвокатская мантия.

И потому взамен, постепенно и как будто исподволь, Феликс превратился в специалиста по особым поручениям. Проникнуть туда, куда мог проникнуть только он. Подсмотреть и подслушать. Доставить письмо и принести ответ. Напугать, удивить, озадачить... Применение для его Дара находилось всегда, и в людях, готовых щедро платить за особые поручения, недостатка тоже не было. Секрет своего успеха заказчикам он не раскрывал, но те, что посмышлёней, наверняка догадывались, с кем имеют дело. Феликса это не слишком тревожило — он был умён и ловок, и давно перестал бояться охотников за чужими Дарами.

'Не перестал бы, — думал он теперь, пришпиленный к лабораторной установке Манганы, — не угодил бы в лапы к одному из них!'

Но ни на день Феликс не забывал, как на могиле матери поклялся стать защитником бесправных и бедных. Чем старше он становился, чем больше узнавал о мире, тем ясней понимал, что этот мир, дожно быть, вот-вот треснет по шву — настолько он переполнен несправедливостью и ложью! Право сильного здесь было первейшим из всех прав, а сила — у того, у кого есть деньги и титул. Однажды начав возвращать людям то, что было у них неправедно отнято, Феликс уже не мог остановиться. Так и жил, беспрестанно перемещаясь с места на место, в двух качествах. Заказчики особых поручений выходили на него через проверенных друзей; к тем же, кто нуждался в помощи, Многоликий являлся сам. Он привлёк внимание имперской полиции, но прекрасно себя чувствовал в этой стране — по его мнению, достаточно большой, чтобы в ней всегда можно было затеряться...

До того момента, который с таким интересом рассматривал сегодня в 'Окне Памяти' Придворный Маг.

Это была середина осени, время прозрачного горького воздуха и шороха медных листьев под ногами. Последний месяц Многоликий провёл в Икониуме, раздумывая, как проучить мздоимца и вора — столичного градоначальника. План был уже готов и ждал воплощения в жизнь нынче вечером. Не зная, когда и где после этого удастся вернуть себе человеческий облик, Многоликий решил пообедать в хорошем ресторане. Он сидел у окна, разглядывая нарядных прохожих и медленно падающие на тротуар листья, с наслаждением резал аккуратными ломтиками сочную хрустящую отбивную и запивал её ледяным пшеничным пивом, когда за его столом вдруг без спроса возник какой-то человек. Феликс поднял глаза, недовольный вторжением — и кусок застрял у него в горле.

Перед ним сидел император Джердон Третий собственной персоной.

Оборотень моргнул, уверенный, что ему померещилось.

Император никуда не делся. Положил на стол расслабленные ладони и смотрел цепкими голубыми глазами на своего визави, изгибая тонкие губы в присущей ему ускользающей полуулыбке.

Феликс ещё раз моргнул и покосился на ресторанный зал. Император не отличался эффектной наружностью — он не был ни высок ростом, ни широк в плечах, его бледное гладко выбритое лицо, в чертах которого просвечивало что-то лисье, не притягивало взгляд, — но не узнать правителя Империи было невозможно! Однако и посетители, и официанты ресторана как будто не замечали его, ни единым жестом не обнаруживая своего удивления.