Чистильщик

А еще, если кто-то думает, что эйдетическая память это абсолютное благо — он просто наивный дурак. Я бы хотел забыть многое. Очень многое. Но мне это недоступно. Как хорошо было бы погрузиться в темный ласковый кокон беспамятства, выкинуть из памяти все плохое, все страдания, всю боль, и жить только настоящим!

Но я не нормальный. И я Чистильщик. И не могу себе позволить забыть — даже если бы и хотел.

Он ударил первым. Заточка шла прямиком в солнечное сплетение, снизу вверх, в желудок. Я легко увернулся от удара, качнувшись в сторону, и можно пробил кросс в его правую скулу. Убийца упал без сознания, а я выпустил из рук "батожок", не позволяя себе отвлечься на хлынувшую в меня волну наслаждения, мгновенно обернулся к тем, кто перекрыл мне отход и свалил их за одну секунду двумя молниеносными ударами в челюсть и в нос.

Тело работало будто бы само по себе — годы, и годы тренировок, ни грамма спиртного, ни глотка табачного дыма ( если только случайно, на улице, или в общем туалете!).

И кроме того — после "зеленой волны", наполнившей меня невероятным ощущением здоровья, силы, радости — я мог больше, гораздо больше, чем любой из людей, живущих на всем белом свете!

Я был всемогущ! Неубиваем! Не было преграды, которую я не смог бы преодолеть! Эйфория! Подъем сил! Полет!

Наверное, что-то подобное ощущают наркоманы, дождавшиеся сладкого "прихода" кайфа в их изъеденный наркотой мозг.

А еще — теперь я знал, с чем сравнить ощущение от выпитого, пусть и частично — беса.

Оргазм! Это был оргазм, усиленный в несколько раз!

Но и тогда я еще не знал, каким может быть наслаждение от полностью выпитого, "созревшего" Беса. Кто мне встречался до того? Жалкие зародыши, зачатки настоящих Бесов, не те Бесы, которые пили боль и страдания людей долгие, очень долгие годы, напитавшиеся темной силой, хранившие ее, как атомная бомба хранит спящую в обогащенном уране мощь ядерного взрыва!

Но все впереди. Я только начинал свой путь.

Никто не ушел. Двух последних, несущихся с места битвы так, будто бежали от самого Сатаны, я бил уже в спину, сзади, что впрочем не сделало их жизнь так уж и намного легче. Одному я сломал позвоночник, и он никогда уже не смог стать прежним. Другому — сломал несколько ребер, ногу, руку — механически, деловито, не думая над тем, что делаю. Как хворост. Как сухую доску для растопки костра во время весеннего субботника.

Остальные получили то же самое. Я бил, пинал, стараясь не вымазаться в крови, а напоследок, аккуратно подняв заточку с земли краем шарфа, висевшего на шее негодяя, вложил ее в руку Твари. Потом вынул, постаравшись, чтобы остались четкие отпечатки ладоней и пальцев носителя Беса, и так же держа ее через шарф, коротким точным движением воткнул в одного из подручных Твари. Пусть теперь менты разбираются — кто кого бил, зачем бил, и кто в этом виноват.

Одежду, забрызганную кровью, я унесу, спрячу в другом месте, до дома отсюда далеко — так что никто не свяжет меня с этим побоищем. Только уходить надо быстрее, пока кто-нибудь меня здесь не застал. В этот раз я благоразумно не стал никого расспрашивать о нападении на мою мать. Контингент не тот, вряд ли это были они. И кроме того, главное — когда их допросят, они точно расскажут, о чем спрашивал их "старик", и умный сыскарь сложит два и два. И тогда — держись, Чистильшик! Вообще-то — то, что я сделал, тяжкое уголовное преступление. Даже если всего лишь защищал свою жизнь. Есть такое понятие, как "превышение необходимой обороны", и по этой статье люди идут на зону просто-таки на-ура. Я слышал об этом не раз, и не два. И знал наверняка, что это совершеннейшая правда.

Попробуй-ка, застрели из охотничьего ружья грабителя, вора, забравшегося в твой дом! Сядешь, как миленький! "А вдруг он не хотел нанести вам вред? Откуда вы знали, что он хотел вас убить?!" — непрошибаемый аргумент.

Я поднял батожок, снова превратившись в старика, потом вдруг почувствовал, что чего-то не хватает...очки! И когда успел положить их в карман? Видимо перед дракой, автоматически. И сам не заметил — когда!

Оглянулся на тела, под которыми расплывались лужи крови, на Тварь — над ним уже не было зеленого свечения. Но бес сидел на месте, в душе, я это знал, чувствовал. Не знаю как — но знал. И знал, что его можно уничтожить только вместе с носителем, с телом Твари. Но я пока не был готов убивать. Пока.

Глава 3

После той Чистки на пустыре я притих. Ходил в школу, на тренировки, в театральный кружок — спокойная, размеренная жизнь. В первые дни после акции читал газеты — нет ли упоминаний о происходящем, не пишут ли о том, как некий старик разогнал банду малолетних негодяев, или наоборот — как некий сумасшедший напал на группу гуляющих в свое удовольствие подростков, и жестоко их покалечил совершенно ни за что. Но все было тихо, гладко, в газетах только о трудовых подвигах доблестных рабочих и крестьян, и ни одного слова о жестоком преступлении, совершенном в одном из окраинных районов города.

Впрочем — советские газеты не любили сообщать о тяжких преступлениях — если только на то не было воли высшего руководства — в советском обществе нет преступности. Нет наркомании, проституции, нет профессиональных преступников, которые ни одного дня не проработали на предприятиях народного хозяйства. Даже на тех, которые находились в ведении ГУИН — Главного Управления Исполнения Наказаний. В просторечии — на зонах. Вор не должен работать — западло!

У меня все было в порядке. Ну...кроме отношений с Юлькой. Они постепенно как-то охладели. Юлька стала реже появляться на репетициях, а потом исчезла совсем. Я попытался ее найти — даже взял адрес у нашего руководителя, съездил к ней домой, но...никого не нашел. Оказалось, что она с матерью и сестрой куда-то уехала, и со слов бабок у подъезда, которые знают все про всех — возможно очень надолго. Или даже навсегда.

Квартира, где они жили, была заперта, окна занавешены, так что если бы даже я поднялся на второй этаж и заглянул в окно, все равно бы ничего не увидел. Нет, правда — была такая мысль, видимо детективов начитался...вдруг Юльку убили, и она лежит на полу в закрытой квартире?! И никто не знает — там она, или нет!

Я посидел на скамейке рядом с двумя словоохотливыми старушками, втерся к ним в доверие, и они выдали мне все, что знали о Юльке и ее семье.

Впрочем — ничего особого интересного я не узнал: Юлькин отец некогда был большим начальником, потом его посадили — вроде как за хищения на швейной фабрике. Юлькина мать привыкла хорошо жить, а когда мужа арестовали, отняли все, что у них было — кроме квартиры, конечно — начала пить, и... "вести антиобщественный образ жизни" — так сказала одна из бабок, сжав губы в тонкую прямую черту. Отец Юлькин так из зоны и не вернулся — говорили, что помер. От чего помер — никто не знает. Как не знают, чем жили Юлькина мать и сама Юлька с сестрой все эти годы. Одевались-обувались они бедно. Потом вроде как зажили лучше — новая одежда, новые туфли (Все ведь примечают, старые чертовки! Надо будет это учесть!). Чем занимались, где работали — никто не знает. Ну... а потом вот исчезли, и все.

Сам не знаю, почему они мне так легко выдали всю информацию. Вообще-то я еще с раннего детства заметил, что если захочу, могу легко нравиться людям. Ну как бы это сказать...в общем — здороваешься с незнакомым человеком, улыбаешься ему, и он вдруг начинает относиться к тебе, как к давно знакомому соседу, с которым много лет поддерживает дружеские отношения. Не то, чтобы незнакомец сразу стал таким уж другом, нет, просто он не "поднимает иголки", не фырчит, как злобный еж, а разговаривает со мной откровенно — насколько только это возможно.

Мама с детства заметила такое мое свойство — все вечно сюсюкали, старались погладить меня по голове, что-нибудь подарить, начиная с яблока, и заканчивая красивой безделушкой, привезенной с курорта, и вначале думала, что это все из-за моей внешности — голубоглазый ангелочек, чудо-ребенок, почему бы и не нет? Когда подрос, стал юношей — решила, что такова моя харизма — модное слово, начавшее входить в обиход интеллигентных людей. Мол, у меня такой высокий интеллект, что люди не могут со мной не дружить. Тянет ко мне людей, вот и все.

Пресловутая Мариванна так и сказала: "Мальчик умен, красив, а еще есть в нем что-то притягательное, что-то такое...странное, что даже я, старуха, при взгляде на него чувствую внутреннее беспокойство. Будто эхо моей бурной юности!"

Не знаю, что там насчет бурной юности Мариванны — сейчас она больше походила на старого гиппопотама, на старости лет вырвавшегося из загона зоопарка, но все-таки поверю ей на слово. Раз говорит, что в юности была ого-го какая красотка — значит, так тому и быть.

Что же касается моих ума и красоты — не знаю, не с чем сравнить. Ну да, я высоко эрудирован, в моей голове нашли свой вечный приют тысячи книг разнообразной направленности и жанров, но стоит ли называть библиотеку с книгами — умной? И вообще — что такое ум? Или вернее — кто такой "умный" человек? Одни считают, что ум — это способность создать новые технологии, найти решение математического уравнения, другие складывают и умножают только с калькулятором, зато у них всегда есть деньги, они умеют их добыть. Так кто из них умнее?

Горевал я по поводу исчезновения Юльки совсем не долго. Ее место заняли сразу две подружки, две похожие друг на друга как сестры девчонки — Машка и Танька.

Честно сказать, мне с ними было проще, чем с Юлькой. Та подавляла меня, вернее — старалась подавить, и в нашем временном союзе она была главной. По крайней мере, Юлька так считала, и не гнушалась время от времени это подчеркнуть. "Ты мой, я тебя выбрала, я хочу, мое мнение важнее!" Эти же девчонки, которым в общем-то было далеко до точеной красоты Юльки, хоть и не обладали ее сексуальным умением, не знали хитрых премудростей просвещенных западных женщин, зато не грузили мозг, веселили, а все эти самые сексуальные умения — дело наживное! На то у них есть теперь опытный наставник, который научит — чему нужно.

Почему сразу две? Да вот так! Подошли, хихикая, краснея, предложили "дружить". Глупое слово, да — какая это дружба, когда занимаешься сексом с мужчиной, или женщиной, но тогда это так говорилось у молодежи: "Давай дружить!" "Он с ней ходит!" Или — "Она с ним ходит!" Смешно, точно. Ходили-бродили.

Так вот — они сразу заявили, что я нравлюсь им обоим, они хотят со мной дружить — и сразу обе. Потому что с детства подружки, с самого детского сада, и делят все пополам!

Кстати, уникальный случай в моей жизни. Нет, не групповой секс — после того, как в бывший Союз хлынула волна "западных ценностей", смявших, скомкавших прежнюю мораль, как колесо грузовика пустую банку из-под колы, такое дело стало совсем обыденным, едва ли не в ранге положенности. Фильмы, книги, обнаженка на экранах — я не скажу, чтобы советское время отличалось такими уж строгими нравами, но некоторые приличия все-таки соблюдались, а потом...потом все рухнуло. Но речь совсем не о том.

Уникальность случая заключается в том, что эти девчонки на самом деле были настоящими подругами, и в самом деле ничуть не ревновали друг друга. Более того, когда я уделял внимания одной больше чем другой, она тут же звала свою "сестренку", как они себя называли, и мне волей неволей приходилось "заниматься" уже с ней.

Впрочем, я зря сказал, что они по красоте очень уж не дотягивали до Юльки. Он были красивы своей красотой — милые, большеглазые, длинноногие, худенькие, но в меру, стройные, как гимнастки (Кстати, как я узнал потом — они и занимались гимнастикой. Гнулись — невообразимо!). Веселые, простые — мне было с ними легко.

Встречался я с ними не так часто, как некогда с Юлькой, но уж отрывался тогда по-полной. Обычно это происходило или у них на даче, недалеко за городом, или в той же кладовке, как видно служившей местом встреч целых поколений бывших пионеров-комсомольцев.

"Сестренкам" было на тот момент по шестнадцать лет, то есть чуть старше меня. Да, был секс в СССР, был...что бы там не втирали народу старые коммунистические тетеньки, давно забывшие, как он выглядит, этот самый секс.

Кстати сказать — обе девчонки не были девственницами. И я не спрашивал — как это у них случилось до меня. Какое мое дело? Мне всегда казалось, что это личное интимное дело каждого человека, и расспрашивать о таком неприлично, даже если этот человек твоя близкая подруга. Захочет — сама расскажет. Не захочет...честно говоря — мне не интересно. Я не возбуждаюсь от разговоров о чужом сексе. Хотя оставляю право за другими говорить о чем угодно, если это не нарушает чей-то покой и те же самые права.

Прошла весна, прошло лето. Снова школа, и новый сезон чемпионатов. Летом всякая активная жизнь замирает — люди разъезжаются в отпуска, на дачи, солнце плавит асфальт и вытапливает из людских голов остатки разума — если они там вообще были. В жару — к рекам, речкам, прудам и озерам съезжаются те, кто хочет убежать из раскаленных каменных джунглей и вдохнуть хоть немного прохладного воздуха, пахнущего тиной, водорослями и дымом мангала, на котором жарят пресловутые шашлыки, так любимые дачниками и туристами.

Летом нет театрального кружка — до сентября, спортзал полупустой, и можно пропускать тренировки — Петрович не сердится, лето ведь, юность! Упустишь — никогда не вернешь.

Ну, я и наверстывал. Где мы только не побывали с "сестренками" — ночевали в палатке, на берегу реки, накрывшись одним одеялом, занимались любовью в воде, прямо на глазах ничего не подозревающих купальщиков. Гуляли по городу, заходя в кафе-мороженое, и в кинотеатры — само собой, на последний ряд, и само собой — не без гнусных помыслов. Хотя — что может быть гнусного в молодых ребятах, которым хорошо друг с другом, и которые счастливы — молодость, здоровье, свобода! Живи, да радуйся!

Однажды "Сестренки" напросились ко мне домой, и я, как ни отбивался под разными предлогами, так и не смог им отказать.

Почему отбивался? Боялся реакции мамы. Моей прозорливой мамы. Стоит ей догадаться, что я завел себе что-то вроде гарема, и...

А что "и"? А я не знал, что — "и"! В моем представлении мама была совсем уж старой закваски, и точно не сторонница исламизации, с их гаремами а-ля "Белое солнце пустыни" В конце концов, мы же не арабы!

Кроме того — за всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы мама с кем-нибудь из мужчин "встречалась". Не приводила в дом, не ходила на свидания. Почему? Я ее никогда об этом не спрашивал. Как-то даже и в голову не приходило. Ну как вот так взять, и задать этот вопрос маме: "Мам, а почему у тебя нет мужчины?!" Какое мое дело? Захочет — сама скажет. Или не скажет. И это правильно.

Я шпану не боялся, я смерти не боялся, боль телесная для меня — как для другого — заусенец с ногтя оторвать. Но тут...представлю, как моя мама осматривает девиц своим зорким взглядом следователя, все понимает, и...у меня выскакивает нервный смешок, и мурашки бегут по телу.

Мда...Чистильщик хренов! Мамы боится!

В общем — в конце концов, девчонки меня все-таки уломали. Сам не знаю как поддался. Глянули своими здоровенными глазищами, помуслявили пухлыми губками — я и потек, как горячий асфальт. Мол, заскочим на минутку!