Петля Мобиуса

Естественно, размышления эти я не стал озвучивать, а вслух лишь спросил, как можно более безразличным тоном:

— Ты к маме в гости ходила?

— Да, — ответила она быстро, и тут же добавила, — пойдем, присядем вон там, на лавочке, поговорим.

Она просунула свою руку под мой локоть и мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Мы прошли на Гоголевский бульвар, она нашла свободную лавку и первая присела.

— Может быть, лучше зайдем в кафе, все-таки зима?

— Да нет, пять минут, не больше, — отказалась она. — Давай, садись рядом, — похлопала она заснеженные бруски лавки рядом с собой.

Я сел.

— Я начну без предисловий, — Света набрала воздуха в легкие, и продолжила, — я собираюсь подавать документы на развод. И хочу знать твое мнение насчет того, как мы будем делить так называемое "совместно нажитое имущество". Мы же цивилизованные люди, можем заранее обо все договориться, так ведь?

Она посмотрела на меня. Я попытался поймать ее взгляд. У меня не получилось, и я сказал:

— Мне ничего не нужно!

Она, почти опережая меня, выкрикнула:

— Мне чужого тоже не надо!

Некоторые, из гуляющих по бульвару людей, обернулись на нас. Более спокойным тоном Света добавила:

— Я не хочу от тебя проявлеий благородства, я вообще от тебя ничего не хочу. Ты — свинья. Бросил меня так подло. Приезжаю домой, вся такая соскучившаяся. Тороплюсь! Накупила вкусной еды, чтобы отпраздновать. А там ничего! Только записка. Я тебя ненавижу! И поэтому ничего твоего мне не надо! Ты можешь приехать, кстати, забрать там свои вещи — рубашки, носки, ну и все такое. Я решила продать машину. Квартиру разменять на две однушки, деньги от машины добавить, если понадобится. Остальное — поделить надвое.

Она почти плакала. Я взял ее руку. Она вырвалась.

— Свет! Я ужасно виноват перед тобой. Я это знаю. Я не буду просить прощения — этого слишком мало. Некоторые вещи нельзя исправить. Ты можешь все оставить себе. Мне, правда, ничего не нужно.

И тут она заплакала по-настоящему. Сквозь всхлипы она говорила:

— Это так подло! Подло! Подло! Строишь тут из себя неизвество что. Ему, видите ли, ничего не нужно! А мне нужно, чтобы ты взял. Чтобы ничего от тебя у меня не осталось. Чтобы не чувствовать себя оплеванной. Чтобы хоть чуть-чуть гордость иметь. Я все равно продам и, раз тебе ничего не нужно, твою часть пожертвую в детский дом или куда-набудь еще. На благотворительность.

Она смотрела как-то отрешенно, и мне было ее жаль. Я знал, что в мире не найдется ни одного слова, чтобы ее утешить.

— Так будет лучше всего, — ответил я ей. — Прости меня.

Она подняла взгляд, и совсем тихим, безинтонационным голосом сказала:

— Я вчера с Анреем встречалась. Мы ужинали вместе. Ты, верно, знаешь это. Он мне говорил, что ты у него живешь. Так вот, вчера, после ужина, я с ним переспала. Он хотел этого. Мы пошли к нам домой, и я в первый раз за многие годы имела близость с другим мужчиной, кроме тебя. Он трахал меня на бывшей когда-то нашей общей кровати Мне был не нужен секс. Я хотела лишь отомстить. Вот уж не знала, что тебя сегодня встречу. А теперь вдруг подумала — может,[Author ID2: at Mon Jun 19 21:45:00 2006 ] так и надо. Судба нам была — увидеться. Вот и решила, что ты должен знать следующее: он лучше тебя в постели! А ты — вообще ничто!

И она замолчала. Я тоже молчал. Прошло, наверное, минуты три. Вдруг Света вскочила с лавки и почти побежала в сторону Арбата. Сделав несколько шагов, она обернулась:

— Вот вроде все и сказала. Надеюсь, больше не встретимся!

Еще две секунды она смотрела на меня, потом развернулась на каблуках и быстрым шагом стала удаляться. Я дождался, пока ее спина скроется вдали, встал и пошел в другую сторону. Во рту остался какой-то противный привкус, как будто откусил гнилое яблоко. Мне было очень горько. Я знал, что Света имеет право на месть, и не мне судить методы, которые она для этого выбрала.

Пока я искал нужный дом, то никак не мог отогнать от себя навязчивую мысль. Для меня была очевидна одна истина: я поступил очень плохо со Светой, причинил ей настоящее горе. Когда я отбросил от себя свою старую жизнь, я не подумал о ней. А ведь ее жизнь я разрушил тоже. Так — походя. За годы, пока мы были вместе, наши судьбы сплелись в один целостный клубок совместных привычек, общего прошлого, уважения друг к другу, воспоминаний о былой любви. А я взял, и без ведома Светы, вырвал все это у нее из-под ног. Что будет, если дом оставить без фундамента? Он упадет. Я не знаю, рухнуло ли здание внутри Светы. Может, и нет, но такой, по-настоящему злой, я никогда ее не видел.

В связи со всей этой непреложностью и мыслями о моей вине перед ней, я думал о том, какова будет расплата? Как-то так сложилось, что одной из основных догм, определяющих мое мировосприятие, стала уверенность в сущестовавании взаимосвязи тех поступков, что совершаешь, с тем, что в ответ посылает тебе судьба. Я называю это "законом сохранения энергетики" — по аналогии с законом сохранения энергии. В соответствии с ним весь отрицательный посыл, что был отправлен тобой в пространство, вернется оттуда сторицей. Может, не сразу, может, через год или десять, но вернется. Что это будет? Болезнь, смерть близкого, череда неудач? Никто не знает. В то же время, за твои добрые дела тебе воздастся. Мудрый народ облек это в одну простую и емкую поговорку: "Что посеешь — то и пожнешь!". Для меня подобная парадигма неоспорима. Слишком часто я находил ей подтверждения. И относился я к ней серьезно, хотя, по сути, если попробовать выразить ее на бумаге, то получится брошюрка под названием "Изложение основ религии для детей дошкольного возраста". Меня подобная детскость собственных убеждений не смущала. Я просто верил в них — и все! Платить придется. "Вот только чем?" — думал я. — У меня же ничего нет. Или только кажется, что нет?"

Я шел по Остоженке, выглядывая номера на фасадах. Наконец, я нашел нужное место. Это был кирпичный пятиэтажный дом, покатая железная крыша которого была сплошь утыкана чердачными треугольниками проемов с выбитыми стеклами. Построенный чуть ли не до революции, он имел толстые, в три кирпича, стены, с бросающейся в глаза основательностью старинной кладки, покрытой трещинами, выглядывающей из-под язв отвалившейся штукатурки. Он был похож на соседние дома и на всю улицу сразу. И от улицы веяло притягательным запахом истории и историй, вросших в стены домов, подобно плесени.

По лестнице с огромными пролетами и коваными перилами, какие бывают только в домах, построенных до Хрущева, я взобрался на пятый этаж и позвонил в дверной звонок. Через несколько секунд я услышал с той стороны двери шаги и женский голос спросил: "Кто там?".

— Боже мой! Что случилось? — Поля набросилась на меня с безотчетной и безоговорочной заботой, как только разглядела мою побитую физиономию. И как я ни пытался доказать ей, что ничего страшного со мной не произошло, она и слышать ничего не хотела. Провела меня в комнату и заставила прикладывать бадягу к шишке на виске. Попутно она выведала у меня причины столь неблагообразного внешнего вида. В ее заинересованности чувствовалась такая искренняя жалость, что я был рад тому, что брюки мешают ей увидеть распухшую коленку, которая выглядела ужасно даже по моим меркам. К счастью,[Author ID2: at Mon Jun 19 22:00:00 2006 ] Поля не заметила, что я чуть прихрамываю, когда сопровождала меня к своему дивану.

— Но как же так? И ты не пошел в милицию? — спрашивала она меня с упреком, — ведь это разбойничее нападение. Они могли убить тебя, в конце концов!

— Не могли! Я слишком быстро бегаю, — улыбнулся я в ответ.

— Самоуверенный, слишком самоуверенный — впрочем, как и все мужчины, — она вздохнула и замолчала, положив руки на колени. Я тоже молчал,и, пользуясь моментом, пока она, задумавшись, сидела напротив, разглядывал ее. Странно, чем дальше, тем более мне нравилось ее лицо. Как-то так получается, что всегда начинаешь находить несовершенства, маленькие изъяны. Ее же лицо было совершенно. Оно как-будто светилось изнутри. Вдруг она подняла глаза на меня. От неожиданности и от смущения, как у пойманного на месте преступления, я улыбнулся.

— Ты очень сильно меня напугал! — посетовала она.

Я взял ее руку в свою.

— Никогда никто и ничто не смогло бы отнять этот момент у нас.

Я наклонился, чтобы поцеловать ее, и она ответила на поцелуй. Когда я почувствовал, что вот-вот взорвусь, если прямо сейчас не прекращу целовать ее, то отпрянул. Она прижалась ко мне, а я обнял ее и, сидя так, думал о бесценности этого мгновения. Мы сидели так довольно долго, может быть, десять минут, но, возможно, и час. Времени больше не существовало. Вдруг, она встрепенулась, взглянула на меня и спросила:

— Ты ведь не договариваешь? Это было не простое нападение? — она смотрела на меня в ожидании ответа. Я молчал.

— Ты, все равно, не сможешь скрыть — я чувствую такие вещи! — сказала она.

Я понял, что так просто мне не отделаться, и рассказал про преследовавших меня парня и девушку, одетых наподобие сатанистов, а также их возможных помощников. Когда я описал по просьбе Поли их внешность подробнее, то она сказала, что тоже отчетливо помнит, как видела их в зоопарке. Тогда она еще подумала о том, как сильно от них несет чем-то черным.

Я усмехнулся.

— Не смейся, — сказала она тоном, заставившим меня перестать улыбаться. — Я, действительно, чувствую такие вещи. От людей, предметов, животных всегда исходит энергия. Разная: плохая и хорошая, жизнеутверждающая и несущая смерть, а я всегда ее улавливаю. Это похоже на ветер. Прошел человек, а после него шлейф холодного воздуха в лицо, как будто большой холодильнкик открываешь, или, наоборот, встанешь случайно рядом с кем-нибудь и чувствуешь, что засыпаешь — так тебе уютно и хорошо в его ауре. Так вот, от этих двоих за версту бедой несло. Хотя настоящего зла я не почувствовала. Они — только исполнители.

Мне стало почему-то не до смеха:

— Ты это серьезно?

— Да! Я понимаю, что выгляжу странно. Прорицаю что-то тут — тоже мне Ванга нашлась. Но вот сейчас, когда я начала про них говорить, то поняла, что тебе угрожает опасность. Ты можешь мне не верить, но это действительно так.

Она смотрела на меня такими встревоженными глазами, что я вдруг поежился.

— Ты должен уехать из Москвы. Иначе они до тебя доберутся!

— Кто они?

— Я не знаю!

Она вздохнула.

— Ты меня за больную примешь сейчас.

— Нет, что ты! Я верю, что некоторые вещи можно почувствовать что называется, подсознанием, шестым чувством. У кого-то, может быть, подобное чутье развито сильнее, чем у других. А ты, случайно, не можешь сказать, чего они от меня хотят?

— Нет, этого не могу сказать, но почему-то знаю, что просто так они не отстанут!

— Я — простой человек. У меня: ни власти, ни денег, ни государтвенных секретов! Что с меня взять? Ума не приложу. Может быть, мне причудилось все, и вчера на меня было совершено банальное нападение с целью ограбления?

— Я знаю, что нужно делать, — сказала вдруг Поля решительно.

Я посмотрел на нее, ожидая, что она скажет.

— Мы уедем из Москвы туда, где нас не достанут.

Я сразу не нашелся, что ответить на это предложение, поскольку на слове "мы" меня, как будто, заклинило. Мне стало понятно, что не я один применяю местоимение "мы", когда думаю о нас. Мысль эта так сильно взволновала меня, что я даже перестал следить за ходом рассуждений Поли, хотя она, безусловно, что-то разъясняла мне — это я понял по ее двигающимся губам и непрерывной жестикуляции. "Если она говорит "мы", то это значит, что я каким-то образом оказался внутри ее круга доверия — там, куда не каждого встречного допускают. А значит, у меня есть шанс быть еще ближе", — думал я. Единственное, что меня волновало, так это мысль о том, что я спешу с выводами, и она, когда говорила "мы", имела в виду что-то другое.

— Ну, так что? Ты согласен с моим планом? — услышал я вдруг ее голос.

Наверное, я вздрогнул, потому что Поля сделала подозрительное лицо и спросила:

— Ты что, совсем не слушаешь, что я говорю?

— Слушаю, конечно, — соврал я, — мы едем из города, а потом...

— И что потом? — уточнила она, ехидно улыбаясь.

— Я не знаю — видимо спрячемся, будем вести себя тише воды, ниже травы, — рассмеялся я.

— Так и есть! Ни слова не слышал!

Я лишь развел плечами, подтверждая ее правоту. Поле пришлось еще раз изложить план, по которому мы все вместе — я, она и Димка, уезжаем на следующий день в какую-то деревню за триста киломеров от Москвы. Деревня эта — историческая родина Поли, у нее там до сих пор остался домик от бабушки и дедушки. Там она проводила месяцы летних каникул, когда была ребенком. Там она отъедалась на бабушкиных пирогах и козьем молоке, и к осени появлялась в столице с изрядным румянцем на щеках. В связи с чем получала одобрительную усмешку отца и временное прозвище "кровь с молоком". Бабушка и дедушка давно умерли, но дом остался.

— Зимой в Заозерье (так называлась деревня) практически никто не живет, — судя по укоризненному тону, вторично рассказывала Поля. — Из коренных жителей только древняя пара (дед, да бабка — оба под сто лет) да Никита Кузьмич, который, по словам Поли, требовал отдельного разговора. Летом же приезжают дачники, и деревня оживает.

Я слушал подробный рассказ об этом месте, и, несмотря на все усилия, мое внимание неуклонно отвлекалось. Я начинал слышать ровный гул Полиного голоса. Тогда усилием воли я концентрировался на этом гуле, и постепенно из него начинали вырываться, подобно ярким всполохам огня, отдельные слова, а потом и фразы.

— Мы поедем на машине — возьмем в прокат, — слышал я продолжение плана, — Димку из школы отпросим, загрузим полный багажник еды (с едой там зимой проблематично — магазина нет, раз в неделю приезжает машина с минимальным набором необходимых продуктов, если, конечно, ей удается найти дорогу в бесконечной череде сугробов).

Она все говорила, а я улыбался своим мыслям. Я думал о том, как непредсказуемо и неожиданно мои неурядицы привнесли в жизнь Поли струю свежего воздуха. Трудно сказать, как сильно заполнена повседневность Полины событиями, но, безусловно, ей доставляло огромное удовольствие планировать это наше "бегство". Для меня же самым важным был тот факт, что мы убегаем вместе! И поэтому мне с таким трудом удавалось следить за ходом ее мысли, я готов был ехать, бежать, лететь, ползти куда угодно, лишь бы с ней."И там мы уединимся на недельку, может на две. Будем топить русскую печку, а по вечерам лежать на ней, чувствовать, как тепло ласковыми лапами заманивает в объятия сна. И бесконечно разговаривать обо всем подряд. Смотреть, как посапывает во сне Димка, рассказывать ему истории собственного сочинения. Слушать, как весело трещат дрова, не желая поддаваться голодным языкам пламени. Никита Кузьмич сделает для нас настоящую баньку с мягкими дубовыми вениками. Он тебе понравится — очень интересный тип. Ну, так как? Едем?"