— Когда Мах слышит про гешефт, он в состоянии бегать, как центрфорвард Поприщенко. Идемте ко мне на квартиру, там никого.
Идти пришлось недолго. Мах обретался на первом этаже деревянного дома, обложенного кирпичом и стоявшего торцом к Ливенской. Канализации в доме не было, как и электричества (особенности местного коммунхоза интересовали Виктора даже больше предстоящей сделки), зато средство производства творческой интеллигенции блестело черным лаком у стены.
— Так что, теперь нет черты оседлости? — спросил Виктор.
— Вы давно были в Брянске? — ответил Мах вопросом на вопрос.
— В таком, который вижу — можно сказать, что никогда.
— О, вы еще многому будете удивляться. С одной стороны, когда была черта оседлости, в Черниговской губернии можно было жить, а в Орловской — нельзя. Но если нельзя, но очень хочется, то можно. Можно считать, что евреи здесь жили еще во времена литовского нашествия. Когда я родился, в Брянске было двести семей, и мы жили на Судках, Судки такое место, где никто больше не хочет селиться, там же и синагога. Если вы были в Париже, вы ведь слышали про Наума Габо? В Париже все слышали про Габо.
— Слышал, — ответил Виктор совершенно искренне. Точнее, он видел в нашей реальности афиши фестивали Рославца и Габо, но понятия не имел, кто они и чем прославились.
— Еще бы! Так ведь это наш Нехемия Певзнер, сын заводчика Абрама, и у него брат Натан, он тоже в Париже. Так вот за черту оседлости. Ее ликвидировали вместе с евреями. Спросите меня, как же я и все остальные. А вот так, мы есть, а евреев нет. Если раньше, извиняюсь, "Союз русского народа" устраивал в Стародубе погромы, но иногда, то теперь погромов нет, но черносотенцы везде, они отрезают пейсы, отбирают кипы и доносят в полицию на тех, кто ходит в синагогу и даже отмечает пурим. Я не говорю про Бунд, про Бунд вообще нельзя говорить даже наедине с собой. И что поразительно, в черную сотню идут евреи. Но об этом можно говорить без конца. Давайте закончим с фокстротом. Я не спрашиваю, можете ли вы наиграть, я уже понял, попробуйте напеть.
"А если он запишет и кинет?" — внезапно подумал Виктор. "Ладно, это не часы. Хотите фокстротов, их есть у меня."
И он напел первое, что пришло в голову, то-есть "Ландыши".
— Феноменально, — воскликнул Мах, прослушав мелодию, и тут же пробежался пальцами по клавишам: музыку от ухватывал на лету. — Феноменально. Но это же не фокстрот.
— Почему не фокстрот? — удивился Виктор столь неожиданной оценкой хита Оскара Фельцмана и Ольги Фадеевой.
— Вы спрашиваете меня, почему? Вы когда-нибудь фокстротировали? Это слишком быстро, то, что вы изобразили. Ландыши, пара-рам... Это не подойдет. Другое имеется?
Виктор напел кусок из "До чего ж ты хороша, сероглазая", еще одной песни, знакомой чуть ли не с колыбели, надеясь, что Бабаев и Регистан окажутся больше в теме.
— Феноменально, — повторил Мах. — Слушайте, вы знаете много такого, о чем я не имею никакого понятия. Но это обратно не фокстрот. Я вас умоляю, может вы еще чего-нибудь вспомните.
"И это не фокстрот? А может, он просто кидает? Вот так вот споешь, а он потом запишет и загонит?"
— Вы не могли бы тогда объяснить, что у нас здесь называют фокстротом?
— Я не могу объяснить, это сложно. Я изображу. Вещь называется "Играя с кошкой". Чарльз Лесли Джонсон.
То, что изобразил Мах, Виктор всегда называл регтаймом. Регтаймы Виктор слышал, но они у него никогда не запоминались — вроде как уцепиться мысли было не за что. В голове, как назло, вертелись советские довоенные марши.
— Слушайте, а может, кому-нибудь марш нужен?
— Вы шутите. Я вообще от марша не откажусь, но господину Гайсинскому нужен фокстрот.
И Мах нервно забарабанил пальцами по крышке фортепиано.
— Впрочем, если вы не можете напеть фокстрот... — добавил он после минутного размышления, — попробуйте напеть марш — вдруг из этого выйдет какая-то идея.
— Счас. Кхм... "Все выше, выше и выше..."
— Вы большой шутник, господин, простите, память...
— Еремин.
— Так вы с меня смеетесь. Это есть настоящий фокстрот, я вам говорю. "Тарь-япам, япам, тарьяпам..." — и он пробежался пальцами по клавишам, моментально превратив пафосную мелодию в весьма игривую.
— Вам виднее. Но это чужое. Это Хайт написал. Проблем с копирайтом не будет?
— Какой Хайт? Миша из Киева? И кто такой Копирайт? Хайт для него пишет?
— Юлий Абрамович Хайт.
— Так это брат Миши из Киева. Он сменил фамилию и учится на юриста, а Миша цыганские романсы сочиняет. И не было у Хайтов такого фокстрота. Вообще здесь я композитор, за плагиат думаю я, после нашей честной сделки я ничего от вас не слышал, вы мне ничего не пели. И это наши дела с братом Миши, если что. И... и что, вы будете спорить за наши с ним дела или мы пришли с вами за фокстрот говорить?
— Не буду спорить, — согласился Виктор, — только это еще не фокстрот.
— А что же, позвольте узнать?
— Это трейлер. Часть фокстрота. Если берете, договариваемся о доле.
— Странный вопрос. Все по-честному: берите любую половину.
— Половину чего?
— Любую половину гонорара. Мы же партнеры.
— Вы знаете, — произнес Виктор, у которого от неопределенности быта проснулось чувство стяжательства, — за вами только нотная запись или аранжировка. При всем моем уважении, вы все-таки не единственный музыкант в Брянске.
— И кто у вас возьмет, если вы сами говорите, что чужое?
— Но вы же берете.
Виктор с грустью подумал, что это уже третья реальность, где в первые же дни приходится торговаться, и причем, по его понятиям, не совсем справедливо. А что делать?
— Так сколько же вы хотите? — спросив Мах, удивленно вскинув брови.
— По-честному. Вам целую треть.
— Только?
— Вам обещали тридцатку за сочинение музыки с нуля, а вы хотите половину за нотную запись.
— И обработку.
— Можете потом с Гайсинского отдельно брать за обработку.
— Ну, вы, как культурный человек, уступите хоть для приличия.
— Кто в наше время уступает для приличия?
— Но это же целых двадцать рублей! Послушайте, зачем вам двадцать рублей? Зачем? — Мах от волнения соскочил с вращающейся табуретки и начал нервно ломать пальцы.
— Из принципа.
— Но вы же можете уступить?
— Зачем?
— Я вас познакомлю с приличными и полезными людьми в этом поселении.
— Они могут дать за меня поручительство в благонадежности?
— Хоть десять. Но кто поверит поручительству еврея?
— Тогда о чем мы говорим? Мне еще на ночлег устроиться надо.
— Послушайте, я вам напишу записку к мадам Безносюк, она сдает жилье недорого. Вы спите тихо и не буяните по ночам?
— Нет.
— Тогда я устраиваю вас к Безносюк, а вы уступаете мне три рубля.
— Два.
— Два с полтиной.
— С полтиной, и устраиваете к Безносюк.
— По рукам!
11. "Они сами вас найдут"
Вечерело. Солнце закатывалось в облака, и Виктор, меряя шагами булыжник Церковной, думал, что же он будет делать без зонта, если завтра пойдет дождь. Впрочем, абсолютное большинство здешних мещан, похоже, обходились без зонтов.
До Гайсинского, который, как выяснилось, жил во втором подъезде того самого доходного дома в стиле барокко, Мах его так и не допустил, но честно вынес договоренные семнадцать с полтиной.
— Вот, — произнес он, сияя, — кредитными десять, пять и два по рублю и полтина монетой.
Пересчитывая гонорар, Виктор поймал себя на том, что здешние деньги выглядят как-то непривычно и даже немного подозрительно. Красный помятый рубль смотрелся каким-то деревянным, пятерик почему-то был нарисован вертикально, "портретом", а червонец казался подозрительно новым. Виктор повертел его в руках...
На обратной стороне в глаза сразу бросилась свастика. Точь-в-точь, как фашистская, только красная, она парила над надписью "Кредитные билеты размениваются государством". В остальном червонец был более всего похож на привычные хрущевские деньги.
— Не видели такой? — спросил Мах. — В этом году пустили в оборот. Я вам скажу, Миша сегодня в прекрасном настроении. Несравненная Стелла Суон будет сегодня тангировать в "Русском Версале". Подписала контракт. Кажется, она совершенно разругалась с Чандаровым. Вы ведь слышали о мадемуазель Суон?
"Это из Рут Ренделл, что ли? Замахали книжные однофамильцы."
— Местная суперзвезда? Я не видел ее афиш.
— Она танцевала у Чандарова, в "Европе". Знаете, на Комаровской горе. Женщина-трансформатор.
— Это как? Она гудит или от нее летят искры?
— Она трансформируется. Молниеносно переодевается во время танца. Секрет в особых застежках, устройство которых никто не знает.
— Даже костюмеры?
— У нее немая костюмерша. Она ничего не расскажет.
— А знакомые, поклонники?
— Она никому не показывает сценических нарядов. Секрет ремесла.
— Ясно. У англичан свои скелеты в шкафу.
— Англичан? — Мах высоко вскинул брови, как будто они у него собрались взлететь.
— Ну, Суон же английское имя. Вроде.
— Это для сцены. Подлинное она скрывает от публики. Болтают, будто она какого-то знатного рода.
— Ладно. Так как насчет записки к Безносюк?
— Ах да! — и Мах хлопнул себя по лбу так, что Виктор испугался, не вылетят ли оттуда все ноты. — Идемте, это по пути, забежим ко мне, и я напишу.
— А здесь у вас ручки нет?
— Вы большой шутник, чтоб мне поклясться своей головой. Вы думаете, Мах носит с собой походные чернильные приборы, как полковой писарь. Идемте ко мне домой, я все правильно изображу.
Хмель у него, похоже, совсем выветрился. По дороге Мах буквально не закрывал рта, и щебетал, как майский соловей в пойме.
— Вот, что я вам скажу, Виктор Сергеевич: вы, конечно, удивитесь, но в Бежице сейчас деньги буквально валяются на дороге. Надо только их поднимать, и все, можно стать очень, очень богатым и уважаемым.
— Как Гайсинский?
— Что Гайсинский? Вы думаете, что Гайсинский это Ротшильд? Да можно купить на корню этого Гайсинского. И Чандарова можно купить и нанять привратником.
— "Паниковский всех продаст и купит"?
— Паниковский? Паниковский таки шлемазл. Представьте себе, он думал, что в Киеве у него пойдут дела лучше, чем в Клинцах...
"У них тут и Паниковский? Потрясающе."
— ... И вот она ему ответила, что раньше вторника не получится. Так вот, для чего я это все рассказываю: в Брянске можно делать такие вещи, что уму непостижимо, но для этого нужен начальный капитал. Небольшой, тысяч десять для начала. А какой с музыки капитал? По глазам вижу, вы меня поняли с полуслова.
"Сейчас предложит вложиться в какое-нибудь сомнительное предприятие."
— Я похож на человека, у которого есть такой капитал?
— Вы похожи на человека, под которого могут дать солидные деньги. Поэтому вас не надо было показывать Гайсинскому, это все испортит. Есть солидные люди — Грачков, братья Бужилины, Бротбаум, наконец.
— Надо подумать, — обтекаемо ответил Виктор, который увидел в заманчивом предложении Маха возможность сесть в тюрьму за мошенничество. И вообще, если вам предлагают деньги ни за что, следите за карманом.
— Подумайте, я не тороплю. Так мы уже и пришли: проходите, не держать же вас на улице.
На квартире Мах полез в буфет.
— Удачные сделки положено отмечать.
— Спасибо, но мне некогда, мне еще надо к домохозяйке, а то вдруг она в гости уйдет или что...
— По капельке столового вина, и я пишу записку.
Столовым вином у Маха оказалось "Хлебное столовое вино", то-есть водка, выгнанная, похоже, в тех же Чайковичах. На закуску пошли соленые огурцы главного калибра, хрустящая квашеная капустка с красноватыми ягодами рябины и хлеб. После третьей "капельки" Виктор забеспокоился.
-Давайте записку я отнесу, к Безносюк, а потом вернусь — и мы продолжим. А?
— Послушайте, что к ней бежать? Она рядом, на Церковной. Входите в подъезд, стучитесь в первую дверь направо. Первый этаж.
— Первый этаж, а дом где? Церковная большая.
— Да ее все знают.
— Если не все? А если она уйдет?
— Не уйдет, я вам говорю, она сейчас дома.
— Дом-то где? Дом?
— Номера не помню... что номер, дался вам этот номер. Дом Безносюк прямо напротив Мининского училища.
— А где училище?
— А вы не знаете, где Мининское училище?
— А я что, доктор все знать?
— Нет, — задумчиво произнем Мах, — вы не доктор... Малую Мининскую знаете?
— Малую Мининскую знаю.
— А говорите, не доктор... Вот на углу Малой Мининской и Церковной парк, а в нем и есть училище. А с другой стороны площадь, но вам она не нужна, так она тоже Мининская. Вот давайте теперь за Мининскую...
"Так, этот парк — это там, где сейчас два детсада и женская консультация была. Вроде прояснили. А с народным образованием в этом селе, похоже, нехило."
После четвертой Виктор сказал, что на минутку выйдет (удобства в этом доме располагались во дворе), и просто смотал по-английски, не прощаясь, оставив гостеприимного хозяина наедине с бутылкой.
Оказавшись на свободе, он первым делом забрался в промежуток между кустами сирени и низеньким дощатым заборчиком и сунул два пальца в рот. Местному разливу он пока не доверял, как и местам общего пользования, вынесенным за пределы жилплощади. Оно, конечно, некультурно, но обстоятельства вынуждали: кто знает, насколько здесь можно в нетрезвом по улице. К тому же, освободив желудок, Виктор заметил, что он не первый, кто прибегал здесь к этому простому народному средству.
Солнце лениво переползало по пухлым подушкам облаков в сторону Бордович, чтобы спрятаться за крышами двухэтажных домиков. В воздухе свежело и по улицам расплывался неторопливый звон к вечерней.
"А завтра башка трещать будет. Где у них тут аптека вообще? У кого спросить? Идиот, да аптека стопудово там, где и была. Куда она выйдет из этого особняка..."
На Ливенской, где ряды типовых домов прятались за косыми решетками оград из деревянных реек, царил умиротворяющий покой, и на скамейках у калиток чинно рассиживались старички, наслаждаясь гармонией мира. Виктор махнул на угол Никольской. Еще издали он увидел вишнево-красную глыбу Старого Корпуса.
"Гимназия... Да какая гимназия? Здесь будет БИТМ заложен назло надменным короедам! Детской поликлиники не видно... ну да, она ж позже. А вот, ну вот она, красавица, аптека наша"
Дом с аптекой все также стоял на углу буквой "Г", и Виктор даже почувствовал к нему какие-то нежные чувства. Тогда еще не окрашенный, дом был чем-то вроде попытки связать воедино Собор Василия Блаженного и Петровский Пассаж: серые кирпичные кружева на темно-красном фоне делали этот двухэтажный теремок похожим на праздничный медовый пряник, политый глазурью. Над входом в аптеку, с угла, нависал ныне исчезнувший балкон; второй балкон Виктор заметил со стороны Церковной, сразу за выступавшим из общего ряда прямоугольником парадного.
От дома веяло тишиной и благолепием. Виктору на мгновение показалось, что, перешагнув порог, он нырнет во времена царя Бориса.