Пан или Присоединиться к большинству

Стивенс вскочил.

— Наверно, спасали больных детей, которым по всем природным законам следовало отдать концы. Кормили и лечили целые выморочные страны, давно уже смирившиеся со своей участью. Продлевали мучительную агонию какой-нибудь Эфиопии или Сомали, загаживая их миазмами то, что еще в мире осталось здорового. Мужеложники, профессиональные бездельники с философией святой безответственности, гениальные ниспровергатели из интернетов, безбожники, отцеубийцы, насильники собственных матерей. Вы доказывали, что слабость и немощность, любое уродство — вариант нормы. А потом, что это все — лучше нормы!

— Вы так говорите, будто в этом есть что-то плохое, — хмыкнул Зайцев. Его продолжало тошнить.

Стивенс возбужденно забегал из угла в угол веранды.

— Вы что, и впрямь совсем ни черта не понимаете? Да это же как раз Вы — Вы и Вам подобные — довели мир до такого состояния, когда уже ничего нельзя было исправить! Ничего! Из которого выхода было только два — окончательная деградация, разложение, смерть или!..

Стивенс остановился.

— Или Пан, — последние два слова он сказал очень тихо. После предыдущего непрерывного крика они по контрасту прозвучали очень сильно — как удар грома.

Зайцев хихикнул.

— Стивенс, Вы думаете, он Вас слышит? Да я знаю, Вы именно так и думаете. А что, если нет? И все Ваши верноподданные речи — впустую? Ну позовите его еще раз: Па-ан, ты слышишь меня? Это я — твой верный раб Робби Стивенс, вот тело мое — вкуси его в воспоминание мое.

Бортинженер выпучил глаза и подпрыгнул к Зайцеву с бокалом в руке. Плеснул вино в сторону Зайцева, но почему-то слишком издалека. До Зайцева долетели только немногочисленные брызги. Стивенс замахнулся бокалом на Зайцева, потряс им, что-то злобно бормоча себе под нос, аккуратно поставил на стол и выбежал с веранды.

Зайцев натужно захохотал. Потом задрал голову вверх и закричал:

— Эй ты! Слышишь меня? Я не могу уже больше... Давай одно из двух — или слопай меня, изжарь живьем, скорми акулам, или убери от меня этого типа! До конца жизни находиться с ним в замкнутом помещении — такая пытка никакому Берии не снилась. Будь хоть немного милосердным.

Зайцев почувствовал неумолимый позыв из внутренностей и с трудом успел добежать до унитаза. Его вывернуло раз пять, пока он не почувствовал в животе холод и пустоту. Качаясь от слабости, Зайцев добрел до умывальника и засунул голову под воду. Когда спина одеревенела, он поднял голову и увидел кромешную тьму.

Зайцев потянулся к выключателю и бессильно уронил руку. В полной темноте ему как наяву привиделось тело Регины, округлое и манящее, распущенные волосы, черные, как крылья ночи, блестящие глаза, глядящие внимательно и загадочно. Когда все это было? Он вспомнил последний побег, когда его в очередной раз привезли обратно, в проклятый коттедж в сиреневом саду. Как уже там — в сиреневом домике — он спросил буратина о Регине. И Регина ответила ему голосом буратины, напомнив "милой Глебовны свычаи и обычаи", так веселившие их когда-то. И как он после этого уже больше никуда не бежал. Потому что некуда и незачем.

Шатаясь, Зайцев вышел из туалета на веранду. Почему-то подумал, что профессор вернулся.

Шезлонг Дьюи стоял пустой. На веранде в одиночестве сидела женщина с опущенной головой. Она искоса смотрела на садящееся солнце. На фоне багрового солнца волосы, собранные в пучок, создавали впечатление оранжевого ореола.

— Мисс Стрембовски? — спросил Зайцев.

Мейбл встрепенулась, испуганно глянула из-за спинки кресла, будто застигнутая за чем-то постыдным.

— Мистер Зайцев, Вы? — с придыханием произнесла она, — Все ушли? Очень жаль.

— Чего жаль? — машинально спросил раздосадованный Виктор. Он подошел ближе.

— Мне очень хотелось послушать, наконец, о чем вы тут разговариваете по вечерам, — грустно сказала Мейбл, — Иногда, проходя мимо, я вижу ваши лица, захваченные беседой. Но я не слышу слов. А подойти стесняюсь. Вот решилась, и опять невпопад. Я все время чувствую, что жизнь, ее самая интересная часть проходит мимо меня.

Зайцев вдруг сообразил, что во время пляски Жанны не видел на площади Мейбл. Она все пропустила. Он чуть не расхохотался.

— Простите, Мейбл, Вам за последние два года не хватило интересных событий?

Он бессильно рухнул на стул напротив Мейбл.

— Последние события...

Мейбл подняла голову. Зайцев увидел на ее глазах слезы.

— Понимаете, Виктор. Я всю жизнь боялась жизни. У меня не было подруг. В школе парня не завела — можете представить? Потом тоже из страха пошла в науку. Мне по глупости казалось, что там меньше всего придется бороться за место под солнцем. Когда выяснилось, что это далеко не так, стала любовницей Анриджа, чтобы он продвигал мою карьеру. Как все и случилось.

Зайцев понятия не имел, кто такой Анридж, но по интонации Мейбл понял, что это какая-то знаменитость в ее области.

— Мне очень повезло. Когда он стал нобелевским лауреатом, его ученики пошли нарасхват. Но я не любила его. Просто мне казалось, что он меня защитит от жизни. А, знаете, настоящую любовь, какие-то поступки, важные для меня, откладывала на потом. А когда... все случилось, выяснилось, что никакого потом просто не будет. Что я — тридцатидвухлетняя дура, проспавшая полжизни. Я думала — почему именно меня сюда привезли? Почему такой жесткий выбор выпал на меня? Какой из меня астронавт? А сегодня поняла — потому что мне это нужно меньше всего. Он — тот, кого вы с Дьюи называете Паном — невероятно жесток. Ему не нужен этот полет, на самом деле. Просто он придумал еще один способ поиздеваться над людьми. И никуда мы не улетим, Виктор.

Последние слова Мейбл прошептала, близко придвинув лицо к Зайцеву. При этом она подалась вперед, и смотрела на Зайцева снизу вверх молящим взглядом. И Зайцев понял, что смысл ее речи совсем другой. И слова только запутывают понимание. Надо слушать интонацию.

Виктор почувствовал себя совершенно по-дурацки.

Зайцеву никогда не нравились женщины типа Мейбл. По каким-то ему самому неизвестным причинам Виктор предпочитал темпераментных загорелых брюнеток. Он даже подозревал, что именно это предпочтение виновато в том, почему он до сих пор не женился. Такие женщины всегда переходили в некоторый момент от стадии бурного романа к решительной атаке на его свободы. "После чего я каждый раз уходил из захвата. Чисто рефлекторно", — рассказывал он как-то весело смеющемуся в ответ Дьюи.

Мейбл же всем своим существом изображала жертву. От еле наметившейся вечерней прохлады она куталась в кофту, явно более теплую, чем нужно для южных субтропиков. В разрез длинного платья виднелась беззащитно белеющая плоть ноги. Зайцев поражался, как женщина, который месяц наравне со всеми проходящая весьма напряженные тренировки, ухитряется происходить впечатление такой неловкой и рыхлой телесно.

Но близость женщины, алкоголь и отсутствие регулярного секса брали свое. Зайцев с некоторым неудовольствием почувствовал, что заводится.

— Извините, Мейбл, но мне пора иди спать. На сегодня хватило впечатлений, — постарался он сказать как можно сердечнее.

— Подождите, Виктор, — Мейбл схватила его за руку и слегка нажала на кисть.

Зайцев показалось, что сдавлены не пальцы, а яйца.

— Подождите. Скажите мне. Если бы Вы знали, что где-то есть один-единственный центр, откуда весь этот ужас управляется. Машина, держащая в повиновении всех присоединенных, или замок, где сидит адский телепат, загипнотизировавший всю Землю. Или корабль пришельцев. И Вы знали бы, как ее уничтожить. Взорвать одним ударом. Но при этом также знали бы, что почти наверняка погибнете сами. Вы бы сделали это?

— Почему Вы меня об этом спрашиваете?

— Вы — смелый, Вы убили пина....— еле слышно прошептала Мейбл.

— Что? — Зайцев аж подскочил.

— Лоренса Мадженту... — шептала, придвигаясь к Зайцеву Мейбл, — Он работал в Центре космической биологии, когда все началось. Там же, где и я. Ловелас и умница невероятный в своем деле. Я не понимала половины из того, что он говорил. Сначала не узнала его, когда увидела здесь. Другое поведение, другой взгляд. А когда поняла, что это он — его оболочка, мне стало ясно, что пином вокруг может оказаться любой.

— Нет, мисс Стрембовски, — ответил Зайцев, — Я бы этого не сделал.

Мейбл отпрянула. В ее глазах появился изумленный ужас.

На нее было страшно смотреть. Мейбл балансировала на грани обморока.

— Да Вы не поняли, — торопливо с досадой сказал Зайцев, — Знаете, проф Дьюи считает, что никакого единого центра нет. Интеллект Пана распределен по миллиардам мозгов. Это, в некотором смысле, сетевой разум. Наверно, у него есть какие-то важные узлы, потеря которых была бы для него весьма болезненна, но точно не смертельна. И я видел присоединенных, лишившихся связи с другими. Они уже не самостоятельные существа. Это больше похоже на отрезанное щупальце осьминога, которое бессмысленно корчится, не получая сигнала от мозга.

Он ответно сжал ее пальцы.

— Но дело даже не в этом. Понимаешь, это же не какой-то дурак на улице к женщине пристает, а я вдруг рядом оказался. И даже не война, начатая кучка мерзавцев и безумцев, которую можно остановить. Или с которой можно дезертировать. Это что-то грандиозное, кардинальное, что случилось со всем миром. И оно уже произошло. Взрывай-не взрывай, прежнего мира назад не вернешь. Кто я такой, чтобы поворачивать мировую историю вспять? Значит, мирозданию так надо. Тут только одно из двух — принимать дальше в этом участие, или отойти в сторону. Наш случай удивительным образом объединяет оба выхода. Так зачем против этого бунтовать?...

Внезапно издалека раздался перестук бабарабнов.

— Что это? — Мейбл вздрогнула и прижалась к Зайцеву.

— Ничего особенного. Пан танцует и играет на флейте из возлюбленной.

— Не понимаю.

— Это або празднуют наш будущий отлёт на звезду. Пан — не дурак, поэтому полетим ночью...

ГЛАВА 10.

РЕТРОСПЕКТИВА. ЛЕКЦИЯ ДЬЮИ

— То есть, Вы полагаете, Большой Хапок рано или поздно произошел бы все равно? спросил Зайцев у Дьюи.

— Как самореализация гегелевского Абсолютного духа, — вставил Стивенс, — Ее высшая ступень, которую даже сам Гегель в силу ограниченности его знаний не мог себе представить.

Дьюи покосился на бортинженера.

— Не готов обсуждать эту тему в терминах философии. Я говорю о чисто технических предпосылках. Они в совокупности сделали создание машины Джонсона и Большой Хапок столь же неизбежным, как открытие расщепления атома сделало неизбежной ядерную войну.

— Но ведь ядерная война не случилась! — улыбнулся Зайцев.

— Благодаря Пану, — серьезно добавил Стивенс.

Дьюи пожал плечами и продолжил.

По мнению профессора одним из предтеч Пана следовало считать проект "Конику" группы японского нейробиолога Оши Агаби — программу создания мощного компьютера на основе живых клеток мозга. Началось все с достаточно умеренных по замаху экспериментов по разработке устройств, различающих запахи на основе обонятельных органов насекомых. За основу приборов брали несколько десятков живых нейронов. Потом группа перешла к созданию робота-шофера и воспроизведению обработки и распознавания изображений по принципу человеческого глаза. На каждом уровне сложность устройств и количество задействованных живых клеток возрастало на порядок.

— Сами посудите, — говорил Дьюи, — люди десятилетиями вымучивали сначала из электромеханики, потом из громоздких ламповых устройств, потом из полупроводниковых схем средства хранения и обработки информации, пытаясь при этом подражать человеческому мозгу. При этом и близко не приближаясь к его характеристикам. Рано или поздно кто-то должен задать простой вопрос — а почему, собственно, в качестве компьютера не использовать сам мозг?

Стивенс отчаянно закивал:

— Именно. Мозговеды долго думали, зачем в человеческом мозге столько избыточных не работающих мощностей. А это оборудование для Пана — для коммуникации между мозгами и для целенаправленного использования их вычислительной мощности сверхразумом!

Другим предтечей профессор называл эксперименты Теодора Бергера из Южнокалифорнийского университета по созданию чипа, управляющего долгосрочной памятью человека, воздействуя на гиппокамп. Приспособление помогало людям с болезнью Альцгеймера, у которых долгосрочная память переставала формироваться.

— Полагаю, этот чип — прародитель устройства, с помощью которого сейчас Пан контролирует мозги и тела пинов.

Дьюи улыбнулся:

— Раз уж мы об этом сейчас говорим, вряд ли будет бестактностью напоминание, что эти устройства, возможно, не в единственном числе, сидят в голове у каждого из нас.

И в качестве третьего предка Пана Дьюи упоминал эксперименты по созданию нейроэлектронного интерфейса. Этим проектом занимался отдел биохимических исследований Института Макса Планка. Немцы разработали чип, способный не только принимать от нейронов сигналы и интерпретировать их, но и продуцировать и передавать нейрону понятное ему послание.

Дьюи поднял палец.

— Я думаю, вам не надо объяснять, что в данном случае разница между словами "сигнал" и "приказ" — чисто лингвистическая?

— А как Вы думаете, профессор, — как бы между прочим поинтересовался Зайцев, — что происходит с личностью присоединенного? Она просто исчезает или засыпает в захваченном мозгу, созерцая таинственные сны? Или бодрствует, как в теле паралитика видя, слыша и осязая, но не будучи в состоянии ничего сделать?

Зайцев услышал негромкий стук. Он скосил глаза на Стивенса. Бортинженер полупоставил-полууронил бокал на столик. В начинающихся сумерках лицо бортинженера показалось Зайцеву серым.

Дьюи вздохнул.

— Этого я не знаю. Одно известно точно: пин, лишившийся прочной связи с основным Паном больше, чем на несколько минут, не ведет себя как разумный человек. В этом смысле, видимо, инсайт пока не обратим.

— Пока? — ухватился за слово Стивенс, — Что Вы имеете в виду?

Дьюи покачал головой.

— Пану для многих работ нужны люди, способные действовать самостоятельно. Поэтому ему непременно придется решить этот вопрос. Необходимые знания и исследовательские мощности у Пана есть.

— И, таким образом, Пан сделает обратимым свое могущество? — усомнился Зайцев, — Ведь это означает, что пины смогут опять превратиться в интактов.

— Наоборот, — Дьюи поднял палец, — Как раз тогда интакты, как мы их знаем, рожденные и воспитанные как самостоятельные личности, станут не нужны.

* * *

Зайцев открыл глаза. Некоторое время непонимающе глядел на женскую спину с созвездьем родинок и русые завитки волос на соседней подушке. Потом еле слышно чертыхнулся. Спина зашевелилась, потянулась.

— Ты хороший любовник.

— Спасибо, — машинально ответил Зайцев. Через мгновение недоуменно глянул на Мейбл.

— Откуда ты знаешь русский?

"Ну, конечно же, ОН знает русский" — сказал внутри него кто-то более сообразительный. Зайцева прошиб холодный пот. Он еще с минуту надеялся, что ошибся. Но взгляд повернувшейся к нему женщины вариантов не оставил.