Альтернативная реальность

Насколько я "помню", он не особо "жаловал" гетмана и даже крапал доносы. Почему бы мне не помочь ему в этом "святом" деле. Вот тут и мой "компромат" пригодится.

Я задумчиво теребил в руках письмо Лещинского.

Окажись она в руках царя московитов — в тайном приказе разберутся,... расшифруют...

Кочубей... Кочубей... Кочубей...

Писали они доносы с Искрой. Почему доверяли друг другу?.. Почему? Господи! Да как же это я раньше не додумался? Жены! Ведь их жены — сестры! Дочери полтавского полковника Жученка — Любка и Параска.

Так... так...

Наведаемся мы, пожалуй, в гости к Параске. Не столь уж она историческая личность, чтобы нельзя было "договориться". Но прежде — приведем себя в порядок.

Вышел во двор и, раздевшись по пояс, обмылся в холодной колодезной воде. В углу двора, невдалеке от конюшни, дымил костер. В нем зачем-то жгли мелкие ветки, подсохший навоз и прочий мусор. Душек от него шел, прямо скажем, отвратный. Но, то и дело вспыхивавший огонек, был как нельзя кстати.

Вернувшись в "люкс", собрал трофейное тряпье, добавил к нему долговую расписку пана Тадеуша и, поразмыслив немного, одежду слуг.

Все это я свалил в костер и не отходил до тех пор, пока наша старая "змеиная кожа" как следует не разгорелась.

Приняв "надлежащий вид", отправился в гости к сотнику Ивану Искре, нет — к его благоверной Параске. А поскольку дама всегда остается дамой, то заглянул по пути к "настоящему", профессиональному цирюльнику.

Пока он меня "пользовал" — то есть стриг и брил, то без умолку тараторил. Из его болтовни я почерпнул немало интересного. Оказывается с самого утра город "гудел" о вчерашней драке в шинке. Будто бы там "наши" не на шутку сцепились с поляками. А те потом, желая сорвать на ком-то злость, попытались ограбить еврея Манишу. На что его слуги палили в них из ружей. И если пан Михась отделался легкой царапиной, то Анжей Вышегорский ранен в плечо и, забравший его к себе домой сотник, вызывал лекаря. Больше того, Искра уже побывал у самого полковника и вернулся чернее тучи. Поговаривали, что дело это ему просто так не сойдет. Разве поможет свояк. И еще, вроде теперь разыскивают всех, кто вчера вечером был в шинке.

Во дворе сотника царила несусветная суета. Слуги таскали ведрами воду. Громко спорили, дымя люльками и махая руками, казаки. Выполняя приказы хозяйки, бегали туда-сюда девки наймычки.

— Скорише! Скорише! Нэсить горилку, чыстэ полотно. Ликарь кулю доставатымэ. От ты, Боже мий! Якэ нэщастя!

Здесь явно было не до меня. Придется немного подождать.

Присев чуть в сторонке на одно из поленец, которые еще не успели поколоть и занести в дом, поглядывал по сторонам.

Хозяевам, похоже, скучать не приходилось. Сотник, как мог, старался замять вчерашний инцидент. Ему самому досталось порядком. Со лба на переносицу и глаза напирала багрово-синюшная опухоль. Прорези глаз стали узкими, как у китайца. К тому же, его явно пошатывало. Вот только отлежаться было никак.

В общем, вещественные улики участия в драке были налицо. Счастье, что "козацькый" череп оказался крепче табуретки.

В доме раздался крик, за ним еще и еще. Лекарь извлекал "кулю". Шумевшие казаки затихали.

— Вси ходымо пид Богом! Невидомо хто ще з нас ляже! — перекрестившись, прошептал один.

— Хай йому Бог помога! Хоть и поляк! — вторил другой.

Наконец, окончив операцию, лекарь удалился.

Вышедший на порог сотник отослал казаков. Похоже, подошел и мой черед. Поймав за руку, проходящую мимо наймытку, шепнул, вложив в ладонь серебряную монету: — Милая, скажи хозяйке, что к ней "родыч" приехал.

Девушка вначале вроде испугалась. Но, увидев серебро и мою добродушную улыбку, "оттаяла".

— Добрэ, панэ! Всэ зроблю... — исчезла в приоткрытой двери.

На пороге Параска появилась раскрасневшаяся, раздраженная несвоевременным визитом бедного родственника. А что он бедный, жена сотника нисколько не сомневалась. Желанные гости не стоят у дверей и, не посылают служанок.

Но при виде "добрэ вдягнэного, высокого, гарного козака" ее суровое сердце мигом смягчилось.

Сейчас она напряженно вспоминала, пристально вглядываясь в мое лицо: "Кто бы это мог быть?"

— Добрый день, тетушка! — почтительно поклонился я. Желая облегчить ее муки, намекнул на степень родства.

— Добрыдэнь, козачэ! Выбач, тут лэгко з глузду зъйихаты! Хоч вбый, не памйятаю як звуть...

— Андрий... Найда я!

Давай, давай "вспоминай"! Покопайся в своих мозгах. Наконец, придумай что-нибудь, да уверуй как в правду".

— Та нэвжэ крьоснойи Степаниды онук? А казалы, загынув на Сичи.

— Да жив я, тетушка! Жив! Даже не ранен.

— Тэпэр и сама бачу! Он якый гарный вымостывся. Та заходь до хаты, чого стовбычыш биля двэрэй, мов чужинець?

Провела в комнату для гостей. Значит, признала за гостя. Предложила присесть.

— Зараз чоловика поклычу. Чы Иван впизнае? От цикаво.

По местным меркам комната была обставлена богато. На стенах вышивки и оружие, под ногами впервые встреченный здесь ковер, стулья и стол резные, дубовые с серебряной ажурной окантовкой ножек и спинок. На столе красуется серебряный графин и под стать ему бокалы.

— Ось тилькы глянь! Глянь!

Параска "тащила" изо всех сил противящегося Ивана. Ему уже точно сейчас было не до родни. Раскалывалась башка, дрожали ноги, все сильнее тошнило. Больше всего на свете сейчас хотелось, прикрыв глаза, спокойно полежать в тишине. Толком обдумать случившееся. А тут чертов "родыч".

При появлении сотника я встал, учтиво поклонился.

— Ну що? Пизнаешь?

Искра сердито отмахнулся.

— Досыть, Параско! Кажи вже! И без нього гыдко!

— Не впизнав! От и я спочатку... Це ж Андрий... онук Степаниды. Памятаеш, брэхали, що на Сечи загинув. А вин ось — жывый!

Сотник, пытаясь перебороть дурное самочувствие, стал меня рассматривать. Но быстро бросил эту пустую затею.

— Андрий, кажеш... Нагодуй хлопця. — тут он остановился и еще разок, пристально на меня глянул. — Андрию, ты до нас по справи завитав, чы так?.. Провидаты?

— По делу, дядьку Иванэ. Хотел просить пристроить меня на службу.

Искра задумался. Мое появление было для него, как нельзя более кстати. "Свои" казаки все на виду. Отсутствие сразу заметят. Почему бы не послать к Кочубею "родыча". Тем более, что в письме будет только то, что весь город и так знает. Риска никакого.

— На службу... Гарный козак завжды в прыгоди станэ... Дам я тоби лыста, повезэш в Диканьку, генеральному судди Кочубею. Чув про такого?

— Кто же не слышал о Кочубее? Конечно, дядюшка, слышал.

— От и добрэ. Бачу, козак ты вправный. Кинь у тэбэ е?

— Есть и конь и двое слуг...

— Зупынывся де?

— В постоялом дворе, возле шинка.

При упоминании о шинке он болезненно поморщился. Воспоминания были далеко не из приятных.

— Часом туды ввэчэри не заглядав?

— Я после дороги спал как убитый, дядюшка...

— От и добрэ. Прыходь завтра вранци. Будэш вирно служыты — не пожалкуеш! А зараз, сынку, выбач, голова кругом. Пиду. Завтра вранци... Параска, не забула? Добрэ нагодуй козака.

Параска не поскупилась, не только накормила, но и дала "харчив" слугам: пушистые пахучие пироги с капустой и мясом, да еще "кровъянки". Чем до глубины души удивила. Вот уж не представлял, что из не переваривающейся у "нормальных" людей в желудке крови, можно делать колбасу.

Однако, мои "парубкы", очевидно не зная об этом, уплетали ее, как первейший деликатес за обе щеки.

Вечером, желая опробовать мое приобретение в деле. А заодно, оценить возможности "братив Куменых", я велел взять "шабли" и выйти на задний двор, к конюшням.

— Хлопцы, вы хоть раз в жизни оружие в руках держали?

— Шабли да? Батько вчив. А от пистолей не прыходылося. Но як палять — бачылы, — ответил Грыць.

— Панэ, а рушныци браты? — с надеждой в голосе спросил Даныло.

— Да нет, уж. Их пока оставьте, — ответил я, вспомнив, сколько шума, наделала пальба слуг Маниши.

Фехтовал я максимально бережно, стараясь не задеть, вошедших в азарт, ребят. Дело даже не в том, что отбивался без особого труда, несмотря на то, что не держал "шаблю" в руках со времен колледжа.

Оружие ведь было боевое, а партнеры — неумелы. Силы, скорости, желания с избытком, а вот умения — маловато.

При малейшем желании прикончил бы обоих мигом. А это значило, что толку в серьезном деле от них немного. Наоборот, придется защищать. Уклонившись от очередного выпада раскрасневшегося Данилы, парировал удар чуть посильнее. Стало интересно — удержит ли "хлопец" "шаблю". Удержал! Но, зато, взвизгнув, лопнул металл.

Юноша чуть не расплакался, рассматривая "споганэну шаблю" и, утирая пот со лба, в отчаянии пролепетал:

— Пане! Та що ж цэ такэ? Як жэ я тэпер бэз шабли?

— Панэ, вы навить нэ змокрилы! — не успев отдышаться, вторил ему брат.

— Та нэ лизь ты, Грыцю. Бачишь, шабля...

— Не расстраивайся, Даныло, возмешь мою, старую. Дарю! — успокоил я юношу.

На его лице расцвела счастливая улыбка.

Я тоже остался доволен своим дамасским клинком. Оружие дивное: сбалансированное, стремительное, изумительная, неправдоподобная для этой эпохи сталь. Работа гениального мастера. Такое в бою не подведет, и душу согреет. А в том, что еще придется повоевать, я уже нисколько не сомневался...

— Ну что, порезвились немного, а теперь — спать, с утра — в путь...

— А йидэмо куды? — полюбопытствовал Даныло.

— За кудыкины горы! — нахмурившись, поумерил излишнее любопытство слуги я, вспомнив "лекции" Жаклин по словенской словесности.

* * *

Жалобно мяукая, навстречу мне шел серенький, с тремя темными полосками на лбу, котенок.

— Кис, кис, кис..., — протягивал я к нему свои маленькие ручонки. — Пушек, ну Пушечек!

Но котенок, увидев желтенький листочек, гонимый осенним ветерком по асфальту, бросился вслед за ним, словно за мышонком. Захотел придавить своей мягонькой, хрупкой, но уже когтистой лапкой.

— Ну, куда же ты, Пушечек!

Я побежал вслед, и запнувшись, упал. Ударился коленкой. От обиды и боли горько расплакался.

— Андрюша! Ну что же ты, Андрюшечка! Какой не осторожный. Ну, ничего, не плачь, до свадьбы заживет.

Аленка подняла меня на ноги, отряхнула пыль, подула на раскрасневшуюся коленку. Утерла слезы, нос. Потрепала по вихрастой голове, поцеловала в щеку.

Моя синеглазая сестренка, мой ангел-хранитель...

— Вот, держи своего Пушка.

Я крепко прижал теплое, пушистое тельце к груди.

Пушек, словно щенок, лизнул меня в шею...

* * *

Я с криком проснулся. Непонимающе ощупал давившее под бок дерево топчана, овчину шкур.

— Панэ, панэ! Вам злэ?

Рядом, затаив дыхание, стояли перепуганные братья Кумедни. За окном чернела ночь, а в душе бушевал ураган.

— Спите, спите хлопцы. Все в порядке. Сон мне приснился..., чужой сон...

Но я-то знал, что не столь он уж чужой. Да и порядком — близко не пахнет. Пусть у меня никогда не было ни котенка, ни осеннего сада, ни старшей сестренки... А может все же были? А наоборот, не существовало "марсианских рудников", Козлобородого профессора, красавицы Жаклин и проклятого Хроникона. Ох, и доиграется профессура! Скажи им, скажи хоть ты, Жаклин. Скажи! Найди слова! Останови, пока не поздно. Ты же умная... знаешь много... Поведай, как "дурныку" Андрэ, пословицу: не зная броду, не суйся в воду! Броду ведь не знают, а полезли!

Прислушался к себе. Может, зов дошел? Да нет, вряд ли. Ну, смотрите! Предупреждал!

Немного поуспокоившись, стал обдумывать ситуацию. Может ничего страшного и не происходит? Просто сон. Да мало ли чего наснится? Нет! "Просто" так отмахнуться нельзя! Я это чувствую. Видимо где-то уже прикоснулся к святая-святым. Письмо Лещинского вместо Мазепы попадет к Кочубею, да и "Печать Иисуса" теперь в моих руках. Арабский клинок... про него я тоже чуть не забыл. Слишком круто взял? Неужели плетется паутина иной — альтернативной реальности, а мой сон из пока еще не существующего альтернативного будущего. Или уже существующего? Случайно ли оно сулит мне все то, чего я был лишен? О, Боже! Так и свихнуться не долго... Все! Хватит, нужно спать! Как по этому поводу говорила Жасмин? — Утро вечера мудренее. Вот так-то...

На этот раз, я проснулся как раз вовремя. Теперь ночные "терзания" воспринимались не столь остро. Отошли на второй план.

Разбудив мирно сопевших хлопцев и отдав дань вредным привычкам будущего, покинул приютивший нас на два дня постоялый двор.

Несмотря на раннее утро, на улицах Полтавы уже достаточно многолюдно. Крестьяне везут на базар зерно, овощи, фрукты. То и дело с телег подает голос домашняя живность: кудахчет, крякает, блеет, хрюкает. У ремесленников на возах деревянные ведра и миски, плетенные брыли и корзины, а еще множество всякой мелочи. Здесь же и хозяева лавок — приглядываются, не купить ли чего оптом.

Навстречу проскакал небольшой отряд казаков. У дверей церкви, чинно поглаживая длинную седую бороду, прохаживается поп в черной рясе.

Полтава просыпается с рассветом и засыпает с закатом.

Во дворе сотника нас встретила Палашка.

— Доброе утро, тетушка!

— Ты, Андрию, проходь у хату. А хлопци хай трохы зачекають.

Когда мы переступили порог, добавила:

— Чоловику зовсим злэ. З лижка нэ встае. Тильки голову пиднимэ — видразу блюе. А тэбэ вэлив провэсты.

Искра лежал на кровати с замотанной шерстяным платком головой. За ночь багровая опухоль посинела, расползлась, закрыла глаза.

"Таки удар у пана Тадеуша хорош! — подумал я. — Без сотрясения мозга дело тут не обошлось. Хоть бы "дядюшка", вообще Богу душу не отдал".

Жену Иван узнал не глядя, по шагам.

— Параско, ты кого прывэла? — простонал он, с трудом шевеля губами. Ни открыть глаз, ни приподняться он даже не пытался.

— Як ты вэлив, Иванэ, — Андрия... Найду.

— Погано мени, сынку! Зовсим злэ. Жинка виддасть тоби лыста... Вэзы, як домовлялыся. Розповисы гэнэральному судди в якому стани мэнэ залышыв... на словах. Параско, дай йому два.., ни — тры червонця... и харчив, харчив на дорогу.

На большее Искры не хватило. "Покопавшись" в его мозгах, я понял, что разговор окончен.

"На Диканьку" можно ехать двумя путями. Один — дальний, зато более ровный, наезженный и многолюдный. Другой, через "Будыщанськи горы", — покороче, но и посложней. Подумав немного, я все же избрал его. Хотел избежать лишних глаз, языков, ушей...

Что-что, а это мне вполне удалось. Не отъехав и мили от Полтавы, мы остались в гордом одиночестве. Вначале "шлях йшов" по нетронутому плугом землепашца лугу. Ближе к осени, на его зеленом ковре появились желтые пятна высохшей травы. Под цвет им желтели, белели, скромно синели уже не столь частые полевые цветы. Но в воздухе по-прежнему гудели трудяги серые пчелы, мохнатые, синие с белым брюшком, шмели. Звенели комары, жужжали оводы и нахальные августовские мухи. Скрипели сверчки, кузнечики, то и дело, взлетая из-под самых копыт. В небе, заставляя тревожно перекликаться стрижей и прочую птичью мелочь, парил орел. Воздух густо наполняли ароматы сохнущей травы, полевых цветов и горьковатый привкус полыни.