Сэр Джеймс очень хорошо понимал этих достопочтенных граждан, и, слегка презирая их за скупость и бесцветность, чувствовал себя здесь в своей тарелке. Сколько незримых нитей тянулось в этот квартал от полей с хлебами и от лугов с овцами, и от кораблей с товарами, и от ремесленных мастерских, и от торговых лавок! Сколько жизней зависело от хозяев этих крепких домов, сколько мужчин, женщин, детей и стариков по милости их хозяев получали кусок хлеба или умирали голодной смертью! Достопочтенные граждане — соль и богатство земли, властители судеб: их отметил Господь, их вознаградил, их возвысил; им следует вершить дела свои без глупых ограничений, по воле Божьей, под дланью короля.
Сэр Джеймс довольно потер руки и подумал, что напрасно не взял с собой секретаря: тот бы сейчас записал эти слова.
Карета, между тем, подъехала к дому сэра Арчибальда, в котором собрались друзья сэра Джеймса. Слуги сэра Арчибальда отличались редкой сообразительностью, поэтому выбежали встречать сэра Джеймса на улицу, что они делали лишь в случае приезда очень важного гостя. Их особая угодливость свидетельствовала о том, что сэра Джеймса ждут с нетерпением и придают его визиту исключительное значение.
Едва сэр Джеймс стал подниматься по лестнице, сэр Арчибальд устремился к нему навстречу, перешагивая через ступени.
— Добрый день, дорогой сэр Джеймс! Для меня огромное счастье принимать вас в моем доме! Как ваши дела? — говорил он, почтительно улыбаясь и стремясь поддержать гостя под локоть, чтобы тому было легче подниматься.
— Благодарю вас, любезный друг! Дела неплохи. Что наши приятели, собрались? — снисходительно отвечал ему сэр Джеймс, позволяя увлекать себя наверх.
— О, да, все собрались! Какая радость для меня видеть столько уважаемых джентльменов в моей гостиной! — с восторгом отвечал сэр Арчибальд.
— У вас сегодня собралась компания не хуже той, что собирается в парламенте, не правда ли? — пошутил сэр Джеймс.
— Гораздо лучше, милорд, гораздо лучше, поверьте мне! — сэр Арчибальд для убедительности приложил руку к груди.
Сопровождаемый радушным хозяином сэр Джеймс в одну минуту добрался до большой гостиной, где томились в ожидании его друзья. При виде сэра Джеймса они так дружно бросились к нему с приветствиями, что чуть не повалили его на пол.
— Спокойнее, джентльмены, спокойнее! — отчаянно вскричал сэр Арчибальд, прижатый к дверному косяку. — Позвольте нам войти!
Сэр Джеймс продолжал снисходительно улыбаться, потирая ушибленное плечо.
— Итак, джентльмены, — сказал он, убедившись, что порядок восстановлен, — король разорвал отношения с его святейшеством и в самое ближайшее время провозгласит себя главой нашей церкви!
— Сэру Джеймсу — ура, ура, ура! — воскликнул сэр Арчибальд, и все собравшиеся грянули "ура" вместе с ним.
Сэр Джеймс поклонился им и поблагодарил:
— Спасибо, друзья, но вы несколько преувеличиваете мое участие в решении этого вопроса.
— О, нет, нисколько! Без вас, сэр, ничего бы не было! — запротестовали его приятели.
— Благодарю вас. Но вы меня не дослушали, джентльмены, а у меня есть еще новости. Вы знаете, что как только король объявит себя главой церкви, он немедленно разведется с королевой, чтобы жениться на леди Энни. Так вот, участь королевы решена, джентльмены! Сегодня утром по приказу его величества ей сказали, что она должна покинуть нашу страну сразу после развода, и обязательно до женитьбы короля. Принцесса Мария останется с отцом и будет воспитываться при дворе его величества в качестве наследницы престола.
— Наследница престола? Лишь выжившие из ума старики, вроде сэра Гуго, могут полагать, что она имеет хотя бы один шанс из тысячи стать нашей королевой! — усмехнулся сэр Арчибальд. — Леди Энни молода и здорова, и его величество полон сил, да продлит Господь его дни, — разве это возможно, чтобы у них не родился сын?
— Будем молиться, чтобы он родился! — воскликнул сэр Джеймс. — Но до его рождения наследницей престола по закону, действительно, является принцесса Мария, и ей полагается соответствующее содержание. Придется вводить новые налоги, дабы набрать необходимые деньги, но что поделаешь?
Сэр Джеймс вздохнул и с сожалением покачал головой под завистливыми взглядами своих друзей. Хозяин дома сглотнул слюну и спросил:
— Но что скажет император о нашем разрыве с единой папской церковью и о высылке королевы? Не грозит ли нам война с ним?
— Нет, будьте спокойны, войны не будет. Император по уши увяз в европейских делах, — ему не до нас! — проницательно улыбнулся сэр Джеймс.
— А наши внутренние враги? Клянусь Юпитером, сэру Томасу не понравится такой поворот событий! — на лице сэра Арчибальда отразились тревога и злость.
— Сэр Томас? Сэр Томас, вы говорите? — переспросил сэр Джеймс как бы в задумчивости.
— Да, а что же сэр Томас? Он влиятелен и у него есть сторонники при дворе, — раздались возгласы гостей.
Сэр Джеймс взвел глаза к потолку и вздохнул. Его друзья замерли, ожидая ответа.
— Сэр Томас арестован сегодня днем, после того как он отказался возглавить подготовку к церемонии провозглашения его величества главой нашей церкви, заявив, что не может признать короля верховным пастырем верующих, — отчеканил сэр Джеймс, глядя поверх голов своих приятелей.
— Что?! Сэр Томас арестован? Святые угодники, неужели он взаправду арестован? — зашумели они, боясь поверить этой неожиданной радостной новости.
— Правдивее не бывает! — подтвердил сэр Джеймс. — В настоящее время наш блаженный сэр Томас находится в тюрьме на попечении мастера Хэнкса.
— Перст божий! Это — перст божий! — засмеялся сэр Арчибальд, всплеснув руками. — Мы не могли даже представить, что такое возможно!
— Мало того, вместе с сэром Томасом арестован архиепископ и еще несколько человек из их лагеря, — сообщил сэр Джеймс, не скрывая своего удовольствия.
— Силы небесные! Это надо отпраздновать! Слуги, эй, слуги, вина, вина побольше! — закричал сэр Арчибальд.
— Погодите, любезный хозяин, погодите! — остановил его сэр Джеймс. — Отпраздновать мы еще успеем. Сейчас нам предстоит более важное дело: нужно составить план наших действий на ближайшее время. Я полагаю, джентльмены, вы понимаете, что теперь в государстве произойдут большие перемены, и мы просто обязаны предоставить его величеству подробный план необходимых преобразований. Если вы разрешите, я зачитаю вам соответствующий проект, который я составил. Вы позволите, друзья? Спасибо... Итак, вначале о том, что касается церкви и церковных имуществ. Довольно папство наживалось за наш счет, — уму непостижимо, сколько денег собирала с нас папская церковь, и на что тратили их святые отцы! Вы отлично знаете, как жили те, кто присвоил себе право распоряжаться нашими душами: невиданная роскошь, неслыханное расточительство, грязный разврат, — и все это на наши деньги. Вся Европа возмущена безобразиями безбожных фарисеев, лукавством присвоивших себе власть и богатство. Слепые, ничтожные поводыри, — они привели нас на край пропасти; не дадим же им столкнуть нас в нее! — сэр Джеймс перевел дух и перевернул страницу. — Напрашивается естественный вывод: те деньги, которые раньше собирались с нашего народа и уходили к папству, теперь потекут к нам... То есть я хотел сказать — в королевскую казну... И его величество вправе потребовать от нас совета, как этими деньгами распорядиться, а также и помощи в их распределении. Само собой разумеется, что монастырское имущество, обогащающее ныне лишь его обладателей, бесполезных для общества, тоже должно, в конце концов, перейти к королю, который, по милости своей, сможет продавать или даровать это имущество дельным людям... Далее у меня тут есть выписки из трудов некоего немецкого монаха, убедительного доказывающего бесполезность монашества и вредность обогащения церкви. Я думаю, что эти идеи будут привлекательны для народа; по крайней мере, они будут точно привлекательны для почтенных граждан... Но кого же нам поставить главным распорядителем бывшего церковного имущества? Понятно, что король не станет самолично вникать в хозяйственные мелочи, — сэр Джеймс взглянул на своих приятелей.
— Какие могут быть сомнения? Только вы, сэр, способны справиться с такой задачей! — воскликнул сэр Арчибальд.
— Сэр Арчибальд прав, только вы сэр Джеймс должны распоряжаться имуществом церкви, только вы, — поддержали сэра Арчибальда все собравшиеся.
— Спасибо, джентльмены, за доверие, но я буду слишком занят на государственной службе. Забыл вам сообщить: его величество предложил мне занять освободившийся пост лорд-канцлера.
— О, сэр Джеймс, поздравляем вас! Эта должность соответствует вашим способностям. Примите наши поздравления, сэр Джеймс! — закричали его друзья.
— Так вот, я думаю, что распорядителем церковного имущества должен стать наш дорогой хозяин дома, — сказал сэр Джеймс.
— О, вы льстите мне, милорд, — смутился сэр Арчибальд.
— Нет, я всего лишь отдаю дань вашим заслугам. А в помощь вам мы создадим Особый Комитет, в который войдут наши единомышленники. Я говорю про вас, друзья мои! Уверен, что вы наилучшим образом распорядитесь церковными богатствами, и поэтому я завтра же отрекомендую вас его величеству... Джентльмены, нам предстоят великие дела! Бездельники, пьяницы, юродивые, убогие, немощные, слабые несут на себе печать Божьего проклятия, а мы благословенны Господом. Именно мы, добывающие свой хлеб в поте лица своего, отмечены Богом, и с помощью Господа и короля мы установим новые порядки в нашем государстве. Не на пьяниц, не на калек будем мы опираться, а на сильного хозяина. Сильные люди построят сильную страну, — и весь мир удивится ей и содрогнется перед ее величием!
— Ура сэру Джеймсу! — снова закричал сэр Арчибальд.
— Ура! Ура! Ура! — поддержали его собравшиеся.
— Еще раз благодарю вас, джентльмены, — поклонился им сэр Джеймс. — Ну, а теперь не грех что-нибудь выпить и закусить.
— Прошу вас, сэр Джеймс, прошу вас, джентльмены, — засуетился хозяин. — Слуги, эй, кто там? Несите мясо, дичь, паштеты, рыбу, сыр, — ну, все, что наготовили повара, — и вина, бездельники, вина, больше вина! Упаси вас боже, негодяи, если кто-нибудь из моих гостей пожалуется на голод или жажду!
* * *
Впервые за последние месяцы все королевские сотрапезники были приглашены к утреннему застолью его величества. По случаю теплой и сухой погоды завтрак состоялся в парке, под открытом небом. Весеннее утро было нежным и томным, как взгляд влюбленной девушки. Солнце ласково светило на отроческую зелень деревьев, а легкий ветерок бережно сдувал остатки ночных туманов из парка.
Генрих поднялся рано, до зари, и за время, прошедшее до завтрака, успел переложить на музыку фрагмент из итальянского сонета:
Я прежде плакал, а теперь пою.
Мое живое кроткое светило
От глаз моих лица не отвратило:
Амур явил мне доброту свою.
Уже давно рекою слезы лью,
И пусть мой век страданье сократило;
Не лавр, не пальма — мирная олива,
Вот дар, что мне несет любовь моя
И жить велит, нежна и терпелива.
Генриху удалось составить из этих двух строф сонета целую музыкальную композицию. Она начиналась с элегической увертюры, в которой высокие звонкие ноты подавлялись низкими басистыми, — звонкость, как известно, вызывает в душе бодрость и надежду, а глухие басы, напротив, порождают чувства печали и уныния. Преобладание глухих низких тонов, таким образом, должно было показать мучения короля от неразделенной любви, скрашиваемые отчасти надеждой на взаимность. К началу песнопения тоскливые басы решительно проигрывали звонким нотам и после вклинивались в мелодию лишь при словах "и пусть мой век страданье сократило", придавая мажорному финалу композиции особый глубокий смысл напоминанием о том, что счастье тут не даром далось, но было заслужено и выстрадано. Заключительная строка сонета "и жить велит, нежна и терпелива" повторялась дважды под оптимистические звенящие аккорды, свидетельствующие о безусловной вере в долгую взаимную любовь. Получилось совсем неплохо: Генрих, гордясь собой, исполнил свое сочинение еще несколько раз.
Напряжение творческих сил вызвало у короля жесточайший голод, поэтому в первые полчаса завтрака Генрих, усердно пережевывая еду, не мог поддерживать разговора за столом и отвечал на сплетни и анекдоты сотрапезников только выразительным мычанием, удивленным покачиванием головы и многозначительным поднятием бровей. Наевшись, король утер пот со лба и вытянулся на своем большем удобном кресле. Попивая легкое белое сладкое вино и заедая его засахаренными фруктами, он благодушно оглядел присутствующих и остановил взор на сэре Френсисе.
— Я рад, что вы поправились, сэр, — сказал Генрих. — Как ваше здоровье, что ваша простуда, прошла? Как вы себя чувствуете сегодня?
— Благодарю вас за заботу, государь. Сегодня я чувствую себя неплохо, хвала Асклепию! — растроганно ответил сэр Френсис, который за всю свою жизнь никогда не болел, а в последние месяцы не появлялся на королевских завтраках просто потому, что его не приглашали.
— Слава богу, слава богу! — довольно произнес король. — А то мы уже стали беспокоиться о вас. Нам не доставало вашего присутствия; в частности, мне хотелось побеседовать с вами о живописи. Недавно к нам приехал иностранный художник, который хочет изобразить меня на портрете. А что вы думаете о живописи, сэр Френсис?
— Ваше величество, судить о живописи легче легкого, ибо для того чтобы рассматривать картины, не надо даже уметь читать, — сказал сэр Френсис уверенно. — Да будет вам известно, ваше величество, что вся живопись делится на пять родов в зависимости от своего предназначения.
— Вот как? — Генрих поднял брови. — До сих пор мы ничего не знали о такой классификации. Сделайте одолжение, милорд, продолжайте. Поразительно, сколько вы всего знаете!
— С вашего позволения, государь, скажу, что человек подобен смоляному шару, катящемуся по дороге, — чем дольше он катится, тем больше всего к нему прилепляется; главным образом, всякой дряни, но иногда попадаются и жемчужные зерна. Я, ваше величество, уже очень долго качусь по дороге жизни, и потому много чего понабрался, в том числе приобрел и полезные знания. А если что не знаю, так на это есть опыт, есть голова, — уж голова-то меня не подведет, ваше величество! — сэр Френсис шутливо похлопал себя по затылку.
— Мы в вас нисколько не сомневаемся, сэр. Но вернемся к живописи: что за пять родов имеются у нее?
— Пожалуйста, ваше величество, слушайте. Первый род — это живопись для поднятия аппетита. Она изображает превкуснейшие вещи, которые дразнят наше зрение и усиливают выделение желудочных соков. Сейчас есть искуснейшие мастера гастрономической живописи, умеющие так нарисовать нежный розовый окорок в желе или омара с лимонами, что картины эти, кажется, источают запах кушаний, которые на них изображены. Мне этот род живописи нравится больше всего, — искусство здесь поднялось на один уровень с философией, которая учит нас наслаждаться благами земными, и соединилось с медициной, придающей первостепенное значение правильному питанию для здоровой жизни человека... Второй род живописи — мечтательный. Он показывает нам приятные для глаз виды, вызывающие душевную негу и расслабление — предвестники крепкого здорового сна. Когда смотришь на все эти морские заливы, лесные опушки, горные ручейки, полянки и цветочки, то глаза слипаются сами собой, рот открывается в зевоте, — и не надо никакого макового семени, чтобы заснуть. Понятно, что второй род живописи также полезен для здоровья, как и первый, и должен следовать за ним по порядку.
