Странная девочка. Никак не могу определиться с ее отношением ко мне. Частота перемен ее поведения заводит в тупик все мои логически выверенные измышления. Землянка верно заметила — мы находимся в равных условиях. Отныне мое плохое настроение ничем ей не угрожает. Девочка может выводить меня из себя сколь угодно ее загадочной, переменчивой земной натуре, но отчего-то она не торопится отыгрываться за старые обиды. В очередной раз я убеждаюсь в ее полной неадекватности. Несколько долгих месяцев назад, находясь в полной зависимости от моего доброго расположения, не проходило и дня, чтобы любая наша беседа не заканчивалась взаимным скрежетом зубов и пунцовыми от ярости скулами. Землянку не пугало возможное возмездие с моей стороны. Она не боялась моего гнева и последствий, которые вполне могли за ним последовать. За всем тем сегодня, имея безграничные возможности снова и снова доводить меня до белого каления, прощупывать границы терпения без риска получить наказание, девчонка будто и вовсе утратила к этому интерес.

— Готово, — заключила сопротивленка, взвешивая на руке небольшой сверток и подступая к решетке. — Иди-ка сюда, шикар.

Движимый любопытством, я покорно приблизился. Что эта маленькая женщина придумала на сей раз?

— Как там говорится-то..? Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу, во. Мы с тобой не те и не другие, скорее просто товарищи по несчастью. Нам не грех и перефразировать. Лови!

Просунув тонкую руку меж прутьев решетки, она размахнулась, насколько то стало возможным, и отправила в полет сооруженный ранее сверток. Вычертив ровную дугу, тот шлепнулся аккурат напротив моих сапог. Возникни вдруг у меня желание, я мог бы легко дотянуться до него рукой, на манер землянки высунув ее наружу.

— Что это? — неохотно шевельнул губами, уже предвидя ответ.

— Как что? — фальшиво удивилась девчонка. — Конечно завтрак, который я по доброте душевной решила разделить с одним иномирянским вегетарианцем, через-чур щепетильным в области гастрономических пристрастий. Там хлеб и пара яблок. Можешь не благодарить.

Я не двинулся с места. Отоль, хотела она того или нет, но ее неуместная щедрость унизила меня гораздо больше, нежели все скабрезные высказывания давешних стражей вместе взятые. Худая, бледная до синевы землянка делится скудным тюремным пайком с императорским Миароном, едва не отправившим в 'кольцо последнего вздоха' и, пусть косвенно, виновным во всех ее настоящих неприятностях. Это было бы смешно, не будь оно так печально. Плечи мои напряглись, а губы непроизвольно вытянулись в тонкую нитку, что не осталось незамеченным со стороны женщины.

— Шикар, — сухо окликнула она, — я могла бы сейчас обидеться на твое пренебрежение моей помощью, накричать, потопать ногами или просто отвернуться. Не скрою, мне очень хочется. Но я не стану, так как примерно представляю ход твоих закостенелых мыслей. Возможно тебе, магу и военачальнику, впрямь представляется унизительным принимать якобы подачку от земной сопротивленки. Однако через неделю принципиальной, высокомерной голодовки ты даже не сумеешь подняться на ноги, чтобы встретить врагов как и подобает воину. Будешь понуро сидеть в углу своей камеры, до отвращения слабый и безучастный. Не хотелось бы мне это наблюдать... А потому запихни свою гордость куда подальше и пользуйся случаем. Не дай трем идиотам повода позлорадствовать, и не дай повода мне усомниться в твоем трезвомыслии.

То было нелегкое решение, и я остался беззаветно благодарен девчонке за возможность принять его в одиночестве. Находясь в плену изучающего, цепкого взгляда, я никогда не решился бы опуститься на корточки и подтянуть к себе сверток с пищей. К счастью, произнеся свою короткую речь, она отступила вглубь камеры, занявшись чтением потрепанной книги. Но еще более я был благодарен за отсутствие всяких комментариев с ее стороны. Ни насмешек, ни поощрения — землянка осталась спасительно безучастна.

Медленно жуя подсохшую корку хлеба, я чувствовал себя оплеванным. Большего позора мне не доводилось переживать в своей насыщенной жизни. Я понимал разумность приведенных доводов, что никоим образом не помогало в борьбе с отвращением к себе, к своей ущербности и никчемности. Захлебываясь презрением и горячим стыдом пополам с искренней признательностью, я вздрогнул от неожиданно донесшихся слов:

— Шикар, а давай я тебе почитаю?

Не дождавшись, пока я проглочу пищу и восстановлю способность говорить, девчонка пустилась в объяснения:

— Просто я тут уже каждую страничку наизусть успела вызубрить, а ты наверняка не читал. Откуда у вас, Миаронов, время на земную поэзию? Я ее и сама-то не слишком жалую, да чем еще тут заняться? Ты послушай, вдруг понравится..? По небу в полуночи ангел летел и тихую песню он пел; и месяц, и звезды, и тучи толпой...

* * *

— Смородина, гости к тебе!

Захлопнув свою книгу, девочка резво соскочила с койки и широко улыбнулась. За минувшие шестеро суток мы много говорили. Она читала вслух стихи или, задумчиво глядя в потолок, пересказывала истории, почерпнутые из разных книг. Однако, стоило мне задать личный вопрос, она тут же переводила тему. Порой ей приходилось уточнять некоторые моменты повествования, кои я не мог понять в силу принадлежности к другому миру. Делала девочка это неохотно, словно не желая лишний раз вспоминать о моем происхождении. Я же, следуя молчаливому договору, старался реже акцентировать на том ее внимание. Просто наслаждался, спокойствием, мирным журчанием хрипловатого голоса девочки и редким ощущением близости к своей теплой, маленькой тайне.

Она говорила много. О космических кораблях, вымышленных мирах, людях, не стеснявшихся проявлений эмоций. Для меня не было секретом, что таким образом девочка стремится отгородиться от реальности, забыться, хотя бы мысленно покинуть тесную камеру. И я не мешал.

Дважды землянку посещал золотоволосый приятель, с которым она оставалась неизменно мила и приветлива. При этом бледное лицо в моменты его появления озарялось искренней, лучезарной улыбкой. Вот и сейчас девчонка словно засветилась изнутри, а взгляд фиолетовых глаз потеплел в предвкушении встречи. При виде этого глубоко в моей груди что-то зашевелилось и неприятно кольнулотонким острием.

Быстро переместившись к решетке, землянка обхватила тонкими пальцами прутья. Гулкий звук шагов приближался, а с ним нарастало и наше обоюдное волнение. Вот только причины на него у каждого были свои... Я смотрел на девочку безотрывно, а потому не упустил переломного момента, когда все вдруг переменилось. Веселость вмиг покинула выражение ее лица: с розовых губ сползла улыбка, а глаза испуганно расширились, копьем впившись в приближающуюся рослую фигуру.

Визитер был высок, подтянут и необычайно для землянина широк в плечах. В коротко стриженных волосах отчетливо серебрились нити седины, а у плотно сомкнутых губ залегли глубокие горькие складки. Не удостоив меня и полувзгляда, мужчина замер против оцепеневшей от неожиданности девочки. Меловая кожа последней покрылась болезненными серыми пятнами. Нижняя губа уже начала мелко подрагивать, с головой выдавая душевное смятение, пришедшее на замену шаткому равновесию. В сравнении с крепко сложенным гостем, всеми силами стремящимся демонстрировать ледяное самообладание, Мария выглядела пугающе беззащитной, слабой и как никогда открытой. И все-таки со стороны мне было отлично видно, каким чудовищным трудом дается посетителю показная невозмутимость. Заведя руки за спину, он чрезмерно сжал пальцы, отчего ногти впились в правое запястье, повредив эпителий. По фалангам вяло и неохотно струилась темная кровь. Собираясь в рубиновые капли, жидкость срывалась на пол и замирала на камне маслянистыми пятнами.

'Должно быть, это и есть Зотов...' — услужливо шепнула интуиция. 'Да, скорее всего...' -согласился я, чувствуя, как в груди поднимается волна прохладного беспокойства. Тем не менее немая сцена, разыгравшаяся на моих глазах, и не думала заканчиваться. Хотя, полностью немой назвать ее никак было нельзя. Пусть выражение лица визитера мне было недоступно, зато с лихвой хватало в трепете расширенных глаз девочки, которую я видел вполне отчетливо. До самого этого мига я смутно представлял себе смысл выражения 'говорящий взгляд'. Истина открылась мне только теперь: каскад полыхающих в нем чувств даже не говорил, кричал о том, чего обычными словами выразить невозможно. Отголоски неповторимой комбинации боли, вины, стыда, сожаления, апатии и горечи тяжким грузом ложились на дне моей души. Отчаянно захотелось подойти, утешить, снять с девочки это тяжкое бремя. Но я остался на месте, сторонним наблюдателем чужого горя, нежеланным зрителем мучений двух не безразличных друг другу людей, которых буквально рвала на части отравившая дух боль и обида. Где одно сердце отчаянно рвалось навстречу, но не в силах было перебороть горечь вины, а второе тянула назад слишком глубоко укоренившаяся боль потери с привкусом надуманного предательства.

— Андрей...я... — отважилась девочка первой нарушить гнетущую, искрящую от напряжения тишину. Голос ее дрогнул и сорвался.

Мужчина, которого я про себя называл Зотовым, не шелохнулся.

— Прости... — едва слышно пролепетала землянка, опустив лицо, по которому обильно струились блестящие слезы. — Я...

Но он не стал слушать. Круто развернувшись на пятках, визитер уверенно устремился вон. Колени девочки подломились. Закрыв лицо ладонями, она сползла на пол, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Все внутри меня сжалось от этого зрелища. Скрипнув зубами, я сделал шаг на встречу и похолодел, услышав сухо брошенное слово дошедшего до дверей Зотова:

— Выводите.

Следом за леденящим ужасом пришла злость. Слепая, бессильная, яростная. Что толку быть Миароном, магом и воином, если я не могу даже приблизиться?! Зачем все это, если я не могу вступиться, защитить?! Если все, что мне остается, — задыхаясь от ненависти и страха за свою маленькую тайну, провожать подернутым кровавой поволокой взглядом, как двое стражей вытаскивают ее заплаканную фигурку из недр камеры?! Глухое рычание вырвалось из пересохшей глотки, но на него никто не обратил внимания. И правильно, чем может угрожать это шикарское недоразумение, запертое в затхлой клетушке?!

Лязгнул засов входной двери, навсегда скрыв от меня ту, что по нелепому повороту судьбы стала для меня особенной. Грузно осев на каменный пол, захлебываясь острым презрением к самому факту своего существования, я погрузился в вялую, дурманящую апатию. Вот и все. Стоило ли мне вообще рождаться на свет? Отоль, за что ты так с нею..?

* * *

Глава 10

Вереш.

Ночная тьма обволакивала плотным коконом, такая же густая и беспросветная, как и та, что поселилась в раненом сердце. Чернота, тишина и удушье — вот то, чем в моих роскошных покоях ночь разнилась с днем. На ночь люди отключают источник искусственного света, постоянное мерцание которого раздражает зрение и заставляет глаза слезиться. Стихает сползающий по стенам гул сотен шагов и разговоров. Останавливается и без того негодное вентилирование камер, в отсутствии которого сын ветра в моем лице чувствует себя словно вытащенная из воды рыба. Каждый вдох мертвого воздуха приближал мой скорый конец, от чего в душе плотно обосновалась угрюмая благодарность к мучителям.

Я не считал больше время, проведенное 'в гостях' у землян. Дни и ночи сливались воедино, превратились в серую мешанину часов, делимых лишь посредством горящего либо потушенного освещения и интенсивности доносящихся сверху звуков. Изредка потопившую меня апатию разбавляло посещение неизменной троицы мужчин с очередной порцией унижений. Но отныне и они не волновали меня. Их мелочные нападки не тревожили ни единого чувства, не рождали и самого крохотного отклика в опустошенной душе. Что значит их ничтожная злоба в сравнении с этим всеобъемлющим, гнетущим вакуумом, образовавшимся в сердце? Я просто подчинялся, без тени недовольства проделывая все, чего они требовали. Становился к стене, безропотно пережидал бессмысленный обыск, тычки, плевки и оскорбления, перемежающиеся с язвительными, злыми насмешками. Затем получал порцию мясной похлебки в грязной, пренебрежительно брошенной на пол миске, и вновь отдавался во владение обманчивому покою.

Действия тюремщиков неизменно направлялись на то, чтобы растоптать, деморализовать мою волю к сопротивлению. Глупцы! Все хитрят, напирают, пытаются понять, что дает мне силу держаться, заставляет оставаться холодным взор, что не позволяет спине согнуться. Истина оказалась слишком сложна для их изъеденных ржавчиной умов: нельзя сломать уже сломанную ветвь, нельзя втоптать в грязь уже скрывшейся в ней листок, нельзя потушить уже остывший костер.Я же ощущал себя именно так. Кажется, это происходит с узаши, когда звери не успевают сбрасывать лишние эмоции. Плещущийся внутри пожар сжигает все без остатка, оставляя лишь липкий, бесцветный пепел. У меня не осталось опоры, за которую я мог бы ухватиться, а мысли, лениво ползущие в гудящей голове, только усложняли положение.

— Пс..!Пс..! — донеслось из тьмы невнятное шипение. Сперва я принял его за происки расшалившегося от нехватки кислорода воображения. Но насторожился, когда звук повторился с новой силой.

— Пс..! Да пс же, шикар! Ты где?!

Нет! Это невозможно! Такого просто не бывает! Неужели..?

Сглотнув образовавшийся в горле ком, я сполз с узкой лежанки. Разум отказывался верить, а сердце заполошно трепыхалось, норовя пробить себе путь наружу. У самой решетки, в локте от влажно поблескивающего пола, плясало еле различимое пятно голубоватого света. С усилием отер ладонью лицо с целью отогнать наваждение. Призрак не исчез, и я медленно подался вперед. Свет и теперь не думал пропадать. Более того, нетерпеливо дернулся, сопроводив движение раздраженным шепотом:

— Ну, шевелись, гусыня! Подойди!

— Как ты... — начал я и осекся, испугавшись собственного надтреснутого голоса.

— Тшш! — зашипела девочка с новой силой. — Чего раскаркался? Тише давай и иди сюда!

Приблизившись, я скорее упал, нежели опустился на колени. Так и есть, слух не обманул меня: в неверном свете обмотанного тканью фонаря ухмылялось до боли знакомое лицо. Голубоватые отсветы придали бледной коже потусторонний синеватый оттенок, но то было единственное несоответствие.

— Это ты! — на миг прикрыл я веки от неимоверного облегчения, растекшегося по телу горячей рекой. Отоль! Не знаю, как тебе удалось, но прими мою неподдельную благодарность! До конца своей недолгой уже жизни не устану повторять 'спасибо'!

— Я, — отозвалась моя маленькая, теплая тайна. Живая и невредимая. — Кто бы еще к тебе посреди ночи поперся?

Я не нашелся с ответом, просто сидел, не в силах оторвать от нее глаз. Хитрая, изворотливая, упрямая девочка. Снова выжила, снова обманула рок и хмурит тонкие брови, недовольная моим молчанием. Но что мне ей сказать?

— Паршиво выглядишь... — передернула землянка плечами под моим пристальным взглядом и потупилась. — Я тебе тут перекусить принесла, водички. А то вон один скелет кожей обтянутый остался.