Меня, конечно сразу отметили, выделили, похвалили, обласкали, — пообещали сразу назначить тысячником и даже сообщить мою кличку и номер части самому Верховному! Пару недель я был приближен к самым высоким эшелонам нашей Армии. Катался как сыр в масле. Меня приглашали в высшее общество, к тем самым баронам, ярлам и князьям. Всем, от мелкого штабного ординарца, до командующих туменами, — хотелось засветиться в моем обществе, и хоть как-то примазаться к моей славе.
Ну и я конечно расслабился. Перестал следить за языком, и как-то раз, когда сам Главнокомандующий, в очередной раз провозгласил что, — "Вот отважный воин, не боящийся рискнуть ради нашей Великой Цели. Смело идущий на встречу опасности, пока остальные берегут свои задницы, как будто это невесть какое сокровище!". — Ляпнул в ответ — "А как же солдатам, не беречь эти свои задницы? Станут генералами, — чем думать будут?".
После этого моя карьера героя накрылась тем самым местом, которым обычно накрываются все накрывшиеся карьеры. Меня почему-то сразу все разлюбили, перестали приглашать в светское общество, и вообще, — стали смотреть, будто бы сквозь меня.
Зато мной активно заинтересовались полковые маги, и начали устраивать проверки на Добро и способность слушать Знак. Тонко намекая, — что якобы мне был тогда послан совсем другой приказ. А я, то ли его не услышал, и тогда со мной что-то не так, либо вообще проигнорировал, а тогда со мной точно, много чего не так.
Если честно, — я тогда сильно сдрейфил. Не прошедших проверки на лояльность и способность слышать, маги забирали на переподготовку. Как проводиться эта переподготовку я не знал, а спросить было некого, так как никто, кто на нее отправился, — обратно не вернулся. Но тут, к счастью (для меня), Враг прикончив одну из наших армий, прорвался глубоко в наши земли. И мою тысячу бросили в самое пекло. Спустя пару недель, от нее осталось не больше десятка израненных, полуживых доходяг. Про меня наверно забыли, или сочли мертвым. Но я задницей чуял, что мне лучше бы сидеть тихо и не высовываться, болтая о своих подвигах. Поэтому даже в моей новой сотне мало кто об этом знал. Потому же, и сейчас я не стал прояснять вопрос, "смеялись там, или не смеялись", а только переглянулся с Одноухим, который и получил эту кликуху после того пекла.
Но все это было не то. А ТО, словно бы вертелось у меня в голове, но никак не могло сформироваться в нормальную, законченную идею. — А вот, скажи-ка мне Кудрявый, в вашей армии, — кто был самый главный? — Наконец спросил я.
— Как кто, — командование; — тысячники, генералы, командующие армией, Главнокомандующий...
— А над ними кто?
— Да кто над ними? Никого над ними не было..... Ну то есть, конечно, главнокомандующий подчинялся Старшим Помощникам и самому Высочайшему, но они то тут причем?
— Да наверно не причем. Только поправь меня если я ошибаюсь, — эти Старшие Помощники, и этот...Высочайший, они ведь маги небось? Небось у вас, как и у нас, армия сама по себе, а маги вроде и при ней, но не в ней. То есть захотят прикрыть магией, — прикроют. А могут стоять в отдалении и смотреть как тебя на кусочки режут? Зато стоит проштрафиться, — они тут как тут. Всегда готовы направить на путь истинный?
— Это ты точно сказал. В точности как у нас. Видишь мага, — готовься к неприятностям, — пословица у нас такая. Только не пойму я Полтинник, — к чему это ты клонишь?
— Да просто подумалось, — кому по силам задурить голову такой куче народа и продолжать дурить сотни лет? Ярлы или, как их там..., рекс-ярлы, — это для них слабовато, а вот маги...
— Ты что же хочешь сказать, что сам Высочайший..., мог.... Да ведь он же, — надежда и опора, единственная защита человечества от Зла!!!!
— Какого Зла, — которое Ты, или которое Я? — невесело спросил я. Мысль, которая вертелась в моей голове, и которую я попытался осторожно высказать, не радовала и меня самого. Думать что Верховный..., тот ради кого я шел на вражеские мечи, годами терпел голод, холод и страх.... Убивал сам и терял товарищей..., чье имя я шептал накрытый телом своего погибшего отца, чувствуя как его кровь, просачиваясь сквозь посеченный доспех, пропитывает мою одежду.... Думать что он оказался той самой сволочью, который любовался на наши мучения и ржал, как безумн..., впрочем с хохотом я пожалуй зря, хохот тот явно не причем, тут что-то поважнее чем хохот. Но даже если хохот не причем, все равно это было страшно и мерзко. Это меняло все представления об устройстве мира, о добре и зле, лишало смысла всю мою предыдущую жизнь.
Я поднял глаза и обвел взглядом своих, да и чужих бойцов. Смотрели на меня не слишком ласково. Скажу больше, в глазах многих я прочитал свой приговор. Похоже, что такого святотатства мне уж точно не простят.
Но прежде чем до окружающих дошло что меня пора убивать, тонкий визгливый голос вмешался в события, а последовавшие затем действия окончательно отвлекли внимание от моей персоны.
— Точно, это все они. — Неестественно высоким голосом, прокричал Куренок. — Это они нам мозги заморочили. А управляли нами, через Знак. — И прокричав об этом, он словно охваченный безумием, начал стягивать с себя свой Знак.
Но тот сниматься не хотел, цепляясь тонкой но прочной бечевкой за такую же тонкую шею, длинный нос, оттопыренные уши. И на какую-то долю мгновения, мне вдруг показался, что это не Знак, а маленькая злобная змейка, душит несчастного Куренка.
— Это надо же. — Подумалось мне. — То ли он совсем бесстрашный, то ли совсем дурак. Рассуждать про начальство, магов и даже самого Верховного, это одно. А вот так, — взять и добровольно лишить себя защиты..., это что-то.
Лично я, ни за что не сделаю ничего подобного. Мой Знак давно уже стал частью меня, столь же привычной как рука, или нога, или... И Знак, — он один из них, он отвечает за мою защиту от.., — неважно от чего, главное за защиту.
Рука сама собой полезла за пазуху и наткнулась на неприятно холодный Знак. Я вытащил его и стал внимательно рассматривать, как не рассматривал уже наверно лет двадцать.
Три треугольника из синевато-серого металла. Ни единой царапинки, потертости, или следа ржавчины. Точно такой же, как и двадцать с хвостиком лет назад. Или не такой же? Почему сейчас, он не вызывал во мне такого восторга, гордости и радости от обладания им? Почему сейчас он казался мне простым атрибутом солдатской формы, как лычки полусотника у меня на рукаве, или унтер-офицерский пояс?
Я внимательно вгляделся в сплетенные треугольники, и мне вдруг показалось что откуда-то из центра этого переплетения, на меня глянул холодный и недобрый взгляд. Сам не понимая что делаю, я крепко зажал Знак в кулаке и резко дернув, оборвал бечевку. И ощутив боль от резанувшей по коже веревки, на секунду подумал что это чей-то карающий меч срубил мою бестолковую голову. Я попытался выбросить Знак, но острые углы впились в ладонь, будто бы желая проникнуть под кожу. В панике, резким движением я отбросил эту страшную вещь куда-то за пределы нашего круга.
— "Точно, через него, они нами и управляли".— Сказал вдруг кто-то хриплым, но очень уверенным голосом. — (Мне бы еще обладать такой уверенностью, как у моего голоса), — подумал я, поняв кто произнес последнюю фразу.
Ответом, мне были полное молчание и изумленные глаза окружающих. Все, даже Куренок с болтающимся где-то между носом и ухом Знаком, сидели и пялились на меня.
Пялились как на безумца или..., или может, — героя? Пялились с обожанием и сочувствием, с надеждой и подозрением.
И у всех в глазах был вопрос. — Какой? — я не знаю. Но точно знаю, что ответа на него у меня не было. И чтоб избежать этого вопроса, я, как ни в чем не бывало попробовал продолжить беседу.
— Чтоб понять, кто нас так поимел, надо понять, нахрена ему это надо было? — от пережитого волнения голос мой звучал хрипло.
— Хохот на пригорочке, — тебя не устраивает, полувопросительно, полуутвержадающе сказал Кудрявый. — Продолжая смотреть на меня так, словно ожидая что в любой момент земля подо мной разверзнется и поглотит безумца и святотатца.
— Да, чё-то не больно мне в это верится. А самое главное, — сколько можно хохотать, сидя на пригорочке и сколько уже длиться эта война?
— Да уж, сколько себя помню, — всегда, — подал голос Одноухий. — И отец мой воевал, и дед. Дальше я не помню, но думаю что и прадед, тоже повоевал.
— А у нас, в доме хранился меч, которым моего пра-пра-прадеда наградили за какой-то там подвиг. Никто уже и не помнил за какой, но помнили, что наградили. — Высказался солидный вояка, из отряда Кудрявого.
— А вот у нас в деревне, ну то есть не в самой деревне, а значит поле за деревней было. То есть не было, а наверно и сейчас есть. Так вот, на том поле тоже великая битва была, аж тыщу лет назад. — Опять влез с несуразным заявлением дурной юнец. И добавил, — Мне бабка рассказывала. — (Видимо бабка для него была большим авторитетом).
— Поменьше бабок слушай и побольше старших, — ответил я ему, и кивнул Одноглазому, чтоб он усугубил мою отеческую мудрость солидным подзатыльником.
Одноглазый, усугубил..., усугубил от всей души, так что у дурачины из глаз наверняка полетели искры. Бедняжка замолк и по его щекам обильно потекли слезы.
Но как мне показалось, это были не столько слезы боли, сколько обиды. На какой-то, очень короткий миг, мне даже стало жаль пацана. Ведь дома небось был любимчиком, которому недостаток сладких кусков заменяли вниманием, любовью и лаской. Холили и лелеяли родную кровинушку, — последнее воспоминание о любимом муже или сыне. Берегли, нянчились..., — а тут армия, война. Окрики и тумаки старших, муштра и тяжелые доспехи, а еще смерть, кровь, страдание и ужас. Необходимость убивать и страх быть убитым.
А ведь то, что происходит сейчас. — Подумалось мне. — Нормальный разговор, нормальных людей, — ему не кажется настолько диким и невозможным событием, как мне. И нежелание втыкать меч в брюхо малознакомого человека, — это норма, а не конец света. Может он впервые за все время военной службы, смог расслабиться и почувствовать себя как обычно. Захотелось влезть в разговор, поделиться знаниями, а тут опять тумаки.
Впрочем, расслабляться пока рано. Особенно мне. Особенно сейчас, когда прошлое, — стало загадочным, настоящее неясным, а будущее..., — весьма сомнительным. Рано, ох рано мне расслабляться. Иначе этот пацан может больше никогда не увидеть свою бабку.
— Короче, эта война слишком долго продолжается, и слишком много народа сгубила, — чтоб быть поводом для смеха. — Продолжил я развивать тему, — Вряд ли найдутся люди, достаточно тупые чтоб ржать на протяжении сотен лет, и одновременно настолько могущественные, чтоб держать в повиновении сотни тысяч человек. ... Даже если эти люди, — маги, — добавил я после секундного раздумья.
— А нафига магам мы вообще нужны? — спросил Одноухий. — Зачем им втягивать нас, в свои разборки? Они же настолько круты, что нас почти не замечают. Зачем тому, кто может спалить молнией целый лес, наши жалкие мечи?
— А зачем нам лошади и боевые собаки? — немного подумав, спросил в ответ я. — А чтоб возили вместо нас тяжести, и вместо нас дрались. Видно их разборки зашли так далеко, что пришлось магам начать использовать людей.
— Скотиной мы для них были. Тупой рабочей скотиной. — Прошипел из своего угла Куренок, к тому времени почти победивший проклятый шнурок. — Ненавижу, как же я их всех ненавижу! — продолжал он бормотать словно в какой-то горячке. — Как бы я хотел....
Что хотел сделать Куренок с магами я так и не расслышал, — раздавшийся почти над самой головой звон клинков, заставил меня подскочить на ноги. На ногах мгновенно оказались и все "населяющие" ложбинку участники "мирных переговоров". И поскольку все они держали свои руки на рукоятках мечей, — я позволил себе предположить, что наш мирный процесс испытывает некоторые затруднения.
Граница между обоими отрядами, которую еще несколько минут назад уже трудно было заметить, — вновь обрела четкие контуры. Все словно в один миг забыли и совместную трапезу, и общую болтовню, снова превратившись во врагов. Ну, если и не во врагов, то в противников точно. Мне почему-то даже стало грустно и обидно, за налаживающееся примирение. А впрочем, — поскольку мечи еще оставались в ножнах, был шанс решить дело миром.
Первым делом глянул в глаза Кудрявому, и прочитал там, что он в драку без особых причин не полезет, но если что..... Тут я его понимал, поскольку тоже был "отцом-командиром", а значит в первую очередь должен был о своих бойцах думать. И если кто-нибудь угрожает им, — мой долг построить отряд и стройными рядами затоптать гада.
— Эй, кто там на карауле, — почему шум? — окликнул я стоящих на стреме бойцов.
— Да тут... дерутся.
— Кто?
— А кто их поймет, они тут все как шальные. Перемешались в одну кучу, то базарят навроде нас, а то за мечи хватаются. А кто тут кто, толком и не поймешь, Знак то не работает, а доспехи в таком бедламе и не разглядишь.
Все немного расслабились, поняв что драка их напрямую не касается. А вот я наоборот напрягся, почувствовав как на меня ложиться очередной груз проблем.
И в отличие от тех прежних, умственных проблем, эти были вполне даже материальными. Главный вопрос, — что делать дальше? Просто вернуться в армию, — а для чего? Чтобы воевать? А с кем? Просто разбрестись, кто куда? Двинуть по домам, если эти дома еще существуют и если кто-то еще помнит где они? — Лично мне, идея рвануть по домам представлялась наиболее подходящей, и в связи с этим вставал вопрос — как это сделать?
МАЛЫШ
Почувствовав зов Наставника, я встал с охапки сена и подошел к своим лошадям. Угостил их напоследок кусками соленого хлеба, и вышел из конюшни. Оба пса словно что-то почувствовав, подбежали ко мне ластясь и пытливо заглядывая в глаза. Я попрощался и с ними. Они было попытались пойти за мной, но я приказал им оставаться на месте. Когда я выходил из ворот постоялого двора, соседский щенок тоже попытался увязаться за мной, не реагируя на приказы. Пришлось сделать ему строгое внушение, и только тогда он отвязался. Я подошел к стоящему на нашей улице дереву, и проведя рукой по его шершавой коре попрощался и с ним, поблагодарив за то, что оно своим существованием скрашивало мою жизнь в городе. А затем обойдя огромную вонючую лужу, в которой отражалось заходящее солнце, пошел к городским воротам.
Уже возле самых ворот, из дверей кабака в котором обычно собирались все заезжие купцы, показался Хромой. Он выглядел слегка пьяным и видимо страшно довольный заключенной сделкой.
— Эй, Умник, — куда собрался то? — окликнул он меня, стоя в дверях кабака.
— Я ухожу Хромой, — (Я почему-то решил, что должен проститься и с ним).
— Куда уходишь-то?
— Домой.
— Эх, дурачок ты, наказание мое, — дом— то в другой стороне!
— Нет, мой дом в другом месте. Я ухожу.
Похоже до него что-то стало доходить и выражение довольства и благодушия сползло с его лица. Он даже сделал несколько шагов в моем направлении.
