При этом заросший глаз всё больше походил на лукавый прищур мошенника. Дескать, только отворите мне калитку, а врата закромов я и сам распахну... Тут же вспомнился совет почтенного нетопыря Сигизмунда Патрикеевича: не приваживать Лиха!
Никита отпрянул от "лихого" демона, как утончённый гурман — от сала с чесноком, да столь неловко, что наступил Гюльнаре на ногу.
— Ох, прости, пожалуйста, мой цветик! А ты, — обращаясь к нечисти, он резко очертил лопаткой линию поперёк тропы, — если переступишь эту борозду, считай, остался без башки. Отвяжись от нас, Лихо! Изыди!
Отреагировал демон весьма показательно: поднявшись, горделиво подбоченился, блеснул сардонической улыбкой и вперил в князя-менеджера взгляд уверенного в себе, хотя и допустившего промашку жулика.
— Ничего, добрый молодец, ещё пересечёмся... — пробормотал он в сивые усы.
Чем разозлил Никиту до предела.
— Пошёл на хер отсюда, бомжара вонючий! Пересечёмся — порублю в лапшу!
— Во что порубишь, добрый человек?
Типичный приём опытного афериста — любой ценой удержать лоха за уши и язык! Увы ему, фокус не удался. Благо ещё, удалось увернуться от булыжника, запущенного точнёхонько в здоровый глаз...
— Какой противный дед! — поёжилась Гюльнара, когда они с Никитой поспешили вслед за авангардом дружины. — И всё равно, Ники, не слишком ли ты круто с ним?
— С ним, цветик, только так и возможно. Это не просто здешний бомж. Это демон Лихо. Я когда-то читал, что, если подобная тварь увязывалась за человеком, его всю жизнь преследовали несчастья, болезни и нищета.
— Нищета... — глухо проговорила подруга, по совместительству начальник дружинного тыла. — Сегодня мы доедим колбасу и крекеры, завтра кое-как перебьёмся грибами и клюквой. Соли осталось чуть-чуть. А вот хлебушка нам не видать вообще. И одежды. И многого-многого другого... На что нам жить в этом мире, Никуся?! Садиться у паперти с протянутой рукой я не готова!
О том, что на перекрёстке миров имеют хождение рубли и евро, Никита распространяться не стал хотя бы потому, что вымогатель Глузд опустошил походный вариант портмоне пусть не до дна, однако же весьма значительно.
— Будь спокойна, Граната Ренатовна, — отомстил он за "Никусю", — сидеть с протянутой рукой не придётся. По причине отсутствия папертей в дохристианской Руси. Будем зарабатывать!
— На нас с Ольгой?
— На вас с Ольгой... — задумавшись, повторил за любимой Никита, остановил её, развернул к себе лицом и цепко ухватил за плечи. — Насчёт Ольги решать не стану, а вот на тебе собираюсь жениться. Не возражаешь?
— Вот как? — загадочно улыбнулась восточная гурия. — Ты большой оригинал, Ники! В любви признался не совсем обычным способом, а уж предложение сделал вовсе за пределами традиций... Впрочем, я согласна стать твоею половинкой. Но только в этом мире, а не в том, который мы оставили позавчера и куда, может быть, когда-нибудь вернёмся.
— Отчего так?!
— Оттого, Ники, что несколько месяцев назад, когда генеральный на планёрке представил тебя как своего второго зама, менеджера по персоналу и консультанта по вопросам безопасности, меня словно ножом по сердцу полоснули — вот он, мой повелитель! Ники, я втрескалась по уши с первого взгляда, как сопливая фанатка — в своего кумира! И никакого значения не имело, кто ты — командир группы антитеррора, о котором все, в том числе директор, говорили с придыханием, или безработный по объявлению, топ-менеджер ты или клининг-менеджер, то есть уборщик. Но я и не хищница, Ники! Каждый день с тобой я проводила на небесах, однако даже в мыслях не держала разлучить тебя с семьёй. Вы очень близки с сыном, Добрыней Никитичем. Он, как и все юноши, максималист, посчитал бы твой уход предательством и никогда не простил этого тебе. А ты — мне...
— Самому себе, — буркнул, потупив взор, Никита.
— Нет, дорогой, именно мне! Чувство вины за собственные прегрешения люди загоняют далеко вглубь своего Я, что блестяще доказал Зигмунд Фрейд. А если не получается, находят для себя, любимых, рациональные оправдания... Как бы то ни было, я не желала и сейчас не желаю стать первопричиной твоих сложностей. К тому же тебя любит жена... Знаешь, что мы с нею встречались?
— Чего?! — воскликнул потрясённый Никита.
— За пару дней до отъезда она пришла ко мне на выставку под видом потенциальной заказчицы. Я узнала её по семейному фото из твоего портмоне. Просидели часа полтора, пили кофе, вскользь поговорили о дверях, много дольше болтали за жизнь. Кажется, у неё обо мне сложилось лучшее впечатление, чем она того ожидала.
— Тебе виднее, ты всё-таки дипломированный психолог с опытом практической работы.
— В этом деле, Ники, женщинам дипломы не нужны. Мы чувствуем... Она — сильный человек. Она тебя просто так не отпустит. Не отпустила бы, даже будь ты ей совершенно безразличен, потому что все женщины собственницы, а сильные — вдвойне. Да и не придётся ей этого делать. Во всяком случае, из-за меня... А здесь твоей женой стать я согласна! И в любом другом мире, куда нас занесёт нелёгкая.
Никита крепко обнял Гюльнару, прижался двухдневной небритостью к мягкой щеке и очень тихо прошептал на ухо:
— Спасибо, любовь моя!
Спроси его сейчас, за что именно благодарит, вряд ли ответил бы односложно и при этом искренне. Наверное, за всё разом — и за согласие, и за правду жизни, и за самоотверженность, и за то, что своим признанием избавила его от совершенно лишних проблем, душевных терзаний и притворства. А подобное не редкость, наоборот, происходит сплошь и рядом. Как часто мы говорим человеку:
— Заходи в гости!
— Увы, рад бы, да не могу, дела, — отвечает он.
Мы напоказ горячо сожалеем, а про себя думаем: "Ох, слава Богу!"...
Развивать скользкую проблематику не было, естественно, ни малейшего позыва, и Никита "ловко" перевёл разговор на прежнюю тему.
— Ну, а бедствовать, уж поверь, нам не придётся. Только бы дойти до ближайшего торжища!
— Займёмся воровством? — заговорщицки подмигнула Гюльнара.
— То, что ты имеешь в виду, здесь искони называлось татьбой, а воровство в понимании наших пращуров...
— Твоих пращуров!
— Да, верно, моих пращуров... Так вот, воровством они считали заговоры, мятежи, перевороты, шпионаж и прочие государственные преступления. Чем заниматься лично мне, в прошлом сотруднику спецслужб, категорически претит. Но ярмарки наших сегодняшних времён, насколько я знаю, славились кулачными поединками.
— И что?
— И то, цветик мой, что среди местных бойцов вряд ли сыщется хоть один специалист по армейскому рукопашному бою и самбо. А значит, у меня есть все шансы как на успех в конкретной схватке, так и на предложение наняться инструктором в муниципальное ополчение или дружину какого-нибудь князя, на худой конец — боярина. Без краюхи хлеба с маслом точно не останемся!
И тут Никите захотелось хлеба. Как же ему захотелось хлеба! Безо всякого масла. Просто кусок хлеба. Тупо кусок хлеба. Хлеба, который они подъели — сожрали! — вчера за обедом... Лишь сглотнув набежавшую слюну, он кое-как сумел продолжить:
— Между прочим, от инструктора не так уж далеко до воеводы, что, согласись, подразумевает куда более высокий уровень достатка. А воевода, который хорошо знает историю военного искусства, в том числе ещё не отгремевших войн, просто обязан одерживать славные виктории, а значит, вполне может претендовать на звание великого военачальника, полководца Божьей несказанной милостью.
Гюльнара покачала головой.
— Я тебе уже как-то говорила, Ники, скромность явно не входит в число твоих недостатков.
— Что есть, цветик мой, то есть! Вернее, чего нет, того нет... Знаешь, я тут на досуге поразмыслил насчёт древнеславянского вождя Буривоя. И вот в каком разрезе: раз уж времена и личности в этом мире столь причудливо переплетаются...
— Погоди! — рассмеялась подруга. — Дай-ка самой угадать: тот Буривой — это ты и есть, верно?
— Заметь, это не я сказал, — Никита самодовольно ухмыльнулся, силясь остаться серьёзным.
И вдруг само собою стало так. В голову пришла крамола, о которой он прежде не задумывался. Собственно, не было к тому повода. А сейчас появился!
— Между прочим, цветик мой, летописец не сообщает нам об отце Буривоя, но доносит прозвище деда — Вандал.
— И что?
— И то, что мой дедушка — Никита Кузьмич, как и я — в некоем тысяча девятьсот лохматом году, на пике хрущёвской оттепели, прилюдно отбил нос у гранитного изваяния товарища Свердлова, лютого ненавистника и гонителя донского казачества. Мог налететь на серьёзную политическую статью. К счастью деда, КГБ тогда был не в фаворе, потому он благополучно отделался административным арестом на пятнадцать суток и крупным штрафом за хулиганство. И — царство ему небесное! — до последнего дня носил кличку Вандал. Вот так-то, цветик мой!
— Да, ты у нас — мужчина с биографией.
— А то нет! Никита Кузьмич Буривой, внук Никиты Кузьмича Вандала, правнук Словена, потомок Иафета, имея тяжку войну с варяги, множицею побеждаше их и облада всю Бярмию до Кумени. Последи при оной реце побежден бысть, вся свои вои погуби, едва сам спасеся, иде во град Бармы, иже на острове сый крепце устроенный, и де же князи подвластии пребываху, и, тамо пребываючи, умре... Как тебе такое прочтение летописи?
— Потрясающе!
И тут на нижнюю конечность легендарного предводителя северных славян было совершено дерзкое посягательство.
— Это вот что ты сейчас сделала?! — с наигранным возмущением воскликнул он.
— На ногу наступила. В ответ. Чтобы не поссориться, — чарующе улыбнулась Гюльнара. И добавила после паузы. — Потому что люблю тебя, муж мой и повелитель!
— Хм! Тогда понятно...
Ох, лучше бы Никита промолчал! Столь бездушный ответ на прочувствованное признание привёл к тому, что ласковая, кроткая, покладистая гурия вдруг превратилась в разъярённую фурию. Благо ещё, проникновенный поцелуй — действенное средство против дьяволиц...
Потом — не так уж, правда, скоро — они нагнали Вовчика и Ольгу.
Потом расположились на привал в тени опушки берёзовой рощицы.
Потом доели колбасу, крекеры с сыром и запечённые вчера грибы.
Потом Никита заявил, что, если не отведает сегодня хлеба, может кого-нибудь убить.
Потом заверил, что присутствующих это не касается.
Потом дружина, разумеется, вздохнула с облегчением.
Потом, чтоб они так уж не расслаблялись, Никита уточнил, дескать, конечно, не убьёт, но покалечит основательно...
— С хлебушком, думаю, решим, — подмигнул ему Вован. — У селянок, вон, попросим.
— Каких ещё селянок?!
Все дружно вскочили, устремив взгляды на лужок, где метрах в ста от их пристанища разворачивалось пасторальное действо — несколько юных девушек в расшитых сарафанах и кокошниках водили хоровод. Гюльнара и Ольга тут же направили на труппу фотокамеры. А секунду спустя разочарованно глядели на мужскую половину человечества.
— Ничего не получается!
Никита лишь поморщился. Этого следовало ожидать! Вчера он и сам попытался увековечить надпись на рубахе ведьмака "Варяги, go home!". С таким же творческим успехом. Объект чётко отобразился на дисплее, аппарат добросовестно щёлкнул, но выдал на-гора? лишь белесую муть. Демоны не желали оставлять своих портретов. На фото не фиксировалась даже природа навьего мира.
— И не получится, — вздохнул он. — Эти феи, увы, не люди.
— А кто же?!
— Демоны...
В подтверждение его слов девушки будто вдруг растаяли под обжигающими лучами солнца. А Никита напряжённо задумался, силясь вспомнить всё, что когда-то слышал и читал из области демонологии.
— ...Демоны — существа, противоположные ангелам, по происхождению часто сами бывшие ангелы или языческие боги, обычно злые и равнодушные к человеку, хотя иногда и способные творить добро или подчиняться воле мага. Византийские богословы подразделяли их на четыре категории: богоподобные (например, сатана), человекоподобные (леший), звероподобные (нетопырь) и растениеподобные (мандрагора — ведьмин корень). Наши плясуньи, вы сами видели, вполне подобны людям. И я вряд ли ошибусь, назвав их девами-полудницами. Если бы ты, Вовчик, сходил к ним за хлебушком, то вероятнее всего заработал бы дубиной по темечку.
— Это с какого же перепугу?!
— C такого, что девушки эти олицетворяли для восточных славян остро развивающееся болезненное состояние, обусловленное функциональными и структурными изменениями в подкорково-стволовых отделах мозга в результате непосредственного воздействия солнечной радиации на голову, более известное как солнечный удар. Можно считать полудниц демонами сиесты, так как они запрещали оратаям трудиться в полдень, когда небесное светило в зените, а значит, лучи его, проходя сквозь наименьший по толщине защитный слой атмосферы, из живительных превращаются в губительные.
— Кузьмич, я не пойму, ты боевой офицер или плешивый акадэмик? Что за функциональные и структурные изменения в подкорково-стволовых отделах мозга?! За базаром следи!
— В натуре, чё это я, а?! — дурашливо воскликнул Никита.
Как вдруг из зарослей кустарника донёсся надрывный старческий кашель, за интершумом которого при наличии толики фантазии можно было угадать слова:
— Всё правильно, сынок. Всё так, как ты сказал. Для оратая сиеста, как для самурая харакири, дело первостатейной ва-апчхи!-ажности.
Друзья остолбенели от неожиданного пришествия благообразного, крохотного росточком, седого, как лунь, дедушки лет ста на вид. А то и всех девятисот шестидесяти девяти, коими славен ветхозаветный долгожитель Мафусаил...
Никита чуть было ни повторил кульбит с пистолетом, каковым "поприветствовал" ведьмака Глузда. Слава Перуну, сдержался! Обнажённый нож не в счёт...
Продолжая кашлять и оглушительно чихать, старичок диковинным образом перескочил с темы сиесты на японский быт и принялся что-то бессвязно лопотать о самураях, пути воина бусидо, харакири, суши и сашими. Причём о тех — безвкусных, крохотными порциями! — суши и сашими, что подают целовальники в кабаках Великого Новгорода... Никита, слушая его, подумал: счастье российских историографов в том, что пращуры не особо утруждали себя рукописями, иначе свихнуться бы им от подобных откровений.
Наконец речь зашла об истории — точнее, анамнезе — болезни старикашки. Оказалось, подхватил простуду он, хлебнув ледяного сакэ в жаркий полдень.
— Безобразие! — возмутился Никита, брезгливо морщась при виде того, как омерзительная слизь за каждым новым чихом сосульками оседает на усах и бороде пришельца. — По всему миру, даже в империи отсталого народа майя, сакэ подают подогретым. А здесь, ты гляди, ледяное! На лавку и пороть за такое кабатчиков!
— И не говори, сынок... Апчхи! Газ, что для печей предназна-пчхи!-чен, воруют, своло-пчхи! И в Киев перепродают.
— Да? Очень мило! Живая связь времён... Но, как бы то ни было, батя, гляди, что получается: иммунитета против ваших бацилл у нас нету, и от твоего лёгкого насморка мы запросто ноги протянем. Уж не сочти за труд — чихая, прикрывайся ветошкой. На худой конец, рукавом.
