Я, Цезарь

Махнув рукой, я вздохнул:

— Ладно. Хочу отдохнуть.

— Но ты меня не дослушал, я ...

— Отдохнуть, Пуна, ты понимаешь? Закончили разговор.

Замузганый мужичонка скуксился и выпятил губу. Лицо его приняло досадливое выражение, глаза обиженно засверкали.

— До кровати в претории сам дойдешь? — не скрывая ехидства в голосе поинтересовался он. — Может помочь тебе, господин?

'Ничего подобного', — мысленно ответил я. Сон, отдых или еда в мои планы сейчас не входили. Я и уснуть не смогу, учитывая все случившееся!

— Не надо, — отрезал я вслух. — Отдохну здесь, в квестории.

— С чего бы?

— Я обязан перед тобой объясняться?

Мужичонка обиженно сжал губы, сокрушенно покачал головой и, ничего ни говоря, вышел на улицу.

После этого я дождался, пока легионеры закончат возню с телом бота, выгнал наружу и, усевшись на табурет (тот самый на котором впервые застал Пуну), глубоко задумался.

Ситуативное и поспешное решение проблемы с поврежденным ботом-испытателем совершено неожиданно привело меня к странной и фактически невероятной ситуации.

Эксперимент, начатый ультрасовременной оружейной компанией Beretta на полигоне в северной Италии XXII века под эгидой Европейского центра ядерных исследований, привел к переносу разума двухсотлетнего инвалида в тело одного из величайших деятелей человечества на две тысячи лет назад. Или двадцать миллиардов лет вперед?

Набор вариантов был не велик, но он, определенно, поражал воображение.

Думая об этом я вспомнил читанный когда-то учебник по поведению в экстремальных ситуациях. Из него следовало, что мне, прежде всего, необходимо сориентироваться на местности, то есть изучить окружающую обстановку. В первую очередь, окружающих людей. А вот глобальные вопросы вполне можно было отложить, сосредоточившись на том, что космонавты, упавшие с орбиты, называют курсом выживания.

Мое 'выживание' зависело на данный момент от следующего:

Во-первых, я находился в мире, очень похожем на Рим первого века до нашей эры и в теле человека, очень похожего на Гая Юлия Цезаря того же периода времени.

Во-вторых, я находился не в самом городе Риме и не в частном доме Цезаря, в окружении его семьи. Я оказался в крупном военном лагере, с большим количеством вооруженных, а главное, зависимых от Цезаря людей. Но не рабов, а свободных граждан. Пожалуй, это было самым опасным для меня фактором.

Я был уверен, что Цезарь, как командир и полководец, решал здесь уйму мелких вопросов ежедневно. Не ориентируясь в их особенностях, я очень быстро покажу окружающим, что являюсь 'демоном', вселившимся в их предводителя, а вовсе не любимым вождем. Насколько я знал, солдаты действительно очень любили своего непобедимого предводителя. А значит, легко могли за него отомстить.

Опасность, исходящая от легионеров, стала для меня более чем очевидна после стычки с пилумами. В открытом сражении я мог стать настоящим богом войны, но большая армия, могла меня одолеть, ведь непобедимость бота-испытателя заключалась в основном в бронированных пластинах, крепившихся на большие болты, снять которые для местных умельцев вовсе не было проблемой. Сугубо теоретически, римские бойцы могли одержать надо мной верх, опутав крепкой сетью, связав веревками и ... дав поработать своим кузнецам. Полагаю, последние были в состоянии справиться с болтами и шпильками.

Исходя из этих соображений, главной мерой, которую я выбрал для обеспечения безопасности, стало решение оставаться Цезарем и охранять тело бота до возможного ремонта. Это было справедливо. История, которая началась с испытания 'маскировки', вполне логично продолжалась маскировкой под одного из местных жителей.

Для грамотной 'мимикрии', соответственно, мне была необходима разнообразная информация — о Цезаре и окружении.

Беседовать с кем-то из близких Цезаря было самоубийством. Во мне опознали бы врага после первого вопроса. Допустим, вопроса об имени. Беседа с кем-то 'чужим', человеком не из лагеря, выглядела сомнительно. Проще всего было выпотрошить память самого Цезаря, но, увы, я только что ее стер. Вариантов оставалось мало. Одним из них я решил воспользоваться немедленно.

Встав из-за стола и выглянув из квестория (насколько я понял, здание, в котором находился бот, называлась именно 'квесторием'), я внимательно осмотрелся по сторонам. После инцидента (а может быть и до — просто я об этом не знал), возле входа в квесторий дежурили два вооруженных легионера. Соответственно, для сбора информации у меня было два пути — по числу дежурных. Выбрав того, что постарше, я поманил его внутрь.

— Мне понадобиться твоя помощь.

— Иду, господин! — откликнулся тот.

Я сморщил нос.

— Проходи.

Заведя стражника в палатку, я усадил его на стул, спиной к стене, чтобы не упал при потере сознания, и запер дверь квестория на засов. Достал сканер, который перед этим предусмотрительно спрятал в поясе, велел закрыть глаза и, уловив момент, быстро чиркнул им вдоль лба легионера. Мгновенно, тот откинулся на деревянную стену.

Все остальное в прямом смысле было делом техники. Передав со сканера информацию на компьютер бота, я открыл дверь, приказал второму воину никого в квесторий не впускать в течение часа и снова заперся на засов. Затем пристроился возле деревянного настила в позе молельщика и ... выкачал обратно свою память в железного монстра.

Делалось это просто.

Настроив сканер, я чиркал им по своему лбу и терял сознание. По беспроводному каналу (радиус действия ограничивался десятью километрами и отсутствием толстых стен, способных экранировать сигнал) сканер в моей руке автоматически передавал информацию в тело бота. Бот оживал.

Обратный процесс, происходил зеркально. Будучи ботом, я настраивал сканер, чиркал по лбу живого человеческого тела (тела животных не подходили из-за особенностей мозга), на этом процедура завершалась. Бот отключался, а человек с новым разумом оживал.

Сейчас, впрочем, этого не требовалось. Вернувшись в тело стального монстра, я на быстрой перемотке, по внутреннему видеоканалу просматривал память стражника-легионера. Тело бота не двигалось. Тело Цезаря, пребывающее в беспамятстве, — тоже. Легионер принес мне новые слова и видения. Ничего особенного — просто картинки видеоряда последних дней, а на быстрой перемотке — месяцев и годов.

В первую очередь меня, разумеется, интересовали имена.

Самого легионера прозывали Тит Руфус. Обычное для Рима плебейское имя.

Родился Тит Руфус в Риме, на Авентине . Под орлов встал десять лет назад. Бывалый ветеран, но явно глуповат, если до сих пор не дослужился до опциона. Зато силен и отважен, награжден 'корона муралис' — городским венком, вручавшимся за доблесть в бою. Жены нет (впрочем, легионеру и не положено ), детей нет (впрочем, может, просто о них не знает), моральные принципы есть, и главный из них — справедливый дележ добычи. Не жаден. Любит играть, однако, по своему, честен. Любит выпить, однако, всегда за свой счет. После штурма любит испортить девочку-другую, но исключительно 'из врагов'. В целом женщин уважает — в хорошем смысле этого странного для римлянина выражения: готов женщинам помогать, защищать, даже умереть. Впрочем, за Цезаря, Тит готовился умереть с большим рвением...

'Да бог с ним, с Титом', — заключил я. Что у нас с прочими обитателями лагеря?

Прокручивая воспоминания Тита в обратной последовательности, я искал знакомые лица. И находил. Римский военный лагерь оказался относительно не велик.

Прежде всего, меня интересовал загадочный офицер Марк Антоний. Как я догадался с самого начала, под личиной 'подручного офицера' скрывался никто иной, как знаменитый в будущем противник Октавиана Августа легат Марк Антоний, любовник Клеопатры и повелитель Азии собственной персоной.

В Антонии, скажу без преувеличения, заключалось мое истинное счастье. Лагерь был занят армией в составе одного легиона, как выяснилось — прославленного Тринадцатого. Марк Антоний являлся ЛЕГАТОМ Тринадцатого легиона. И это значило, что весь лагерь и находящиеся в нем военнослужащие были непосредственными подчиненными Антония. Именно его. Не моими.

Соответственно, большинство текущих вопросов и задач, связанных с бытом пяти тысяч вооруженных мужчин, пятисот снабжавших их маркитантов и армии проституток, превышавших численностью количество здоровых легионеров, покоилось на широких плечах Антония.

С таинственным 'сутулым мужиком' по имени Пуна, дело обстояло сложнее. Прежде всего, этот человек носил кличку. Все, включая стражников-легионеров на входе, звали его 'Пуна'. Что означает это прозвище, я не знал. Насколько можно было догадаться, прозвище имело характер скорее оскорбительный, нежели дружелюбный или традиционный. Быть может, все обитатели лагеря были тесно знакомы, и этим объяснялась фамильярность по отношению к моему секретарю? Вероятно, нет.

Ближайшие ко мне Руфус и Пуна практически не общались друг с другом. Насколько я мог судить, Пуна исполнял при Цезаре функцию писца, что не равняло его с легатом Антонием, но возвышало над солдатской массой.

Я догадывался, что писарь мог исполнять при полководце разные функции, от оформления любовных записочек, до дипломатической переписки с главами соседних государств. Значит, Пуна мог оказаться более ценным 'осведомителем', чем любой в окружения Цезаря. Тит Руфус судить о таких материях не мог — он не умел даже читать. Так что полномочия Пуны временно остались для меня загадкой.

В памяти Руфуса я нашел других интересных людей, которых 'вживую' еще не видел. Среди них был префект лагеря, военные трибуны, старшие офицеры (признаюсь, их было дикое множество, и я с трудом запоминал названия должностей), центурионы, старшие центурионы, опционы, тессерарии и даже различные гражданские чиновники, регулярно являвшиеся к Цезарю на доклад...

Догадки мои оказались верны еще кое в чем. Лагерь находился в Цизальпийской Галлии, севернее знаменитой реки Рубикон, возле не менее знаменитого города Равенна. Основная часть армии Цезаря оставалась за Альпами, в Галлии Нарбоннской и Длинноволосой. Великие победы над Верцингеториксом уже были совершены, фантастическая переправа через Рейн наведена и путешествие в Британию состоялось. Таким образом, Цезарь совершил половину подвигов, которые прославят его имя на тысячелетия в будущем — по крайней мере, те из них, о которых я знал, как рядовой обыватель XXII века.

Но из указанного открытия следовал следующий, подтвержденный памятью Руфуса вывод. Великая армия Цезаря — десять легионов, состоящих из непобедимых ветеранов Алезии, Бибакта и Безансона — оставались зимовать во внешней Галлии, за горами. Здесь же, в маленьком лагере возле итальянской границы, Цезарь был практически одинок. С ним оставались только пять тысяч воинов из единственного, разрешенного ему сенатом 'до Альп' Тринадцатого легиона.

Историю столь далекого периода я знал слабо. Но подозревал, что у этого события имелась, возможно, политическая подоплека. В памяти Руфуса следовало порыться глубже, но тут простак легионер меня разочаровал. Политические новости я мог узнать только из сцен его попоек с товарищами, во время которых Руфус в весьма в нелестной форме прохаживался по римским сенаторам и магистратам. Но это было все.

Политическую обстановку в римской республике Руфус представлял очень смутно. Никаких точных ответов о происходящем он не знал или не понимал. Цезарь в его глазах выглядел героем, непобедимым завоевателем. Остальные тонкости Руфус игнорировал. Уловил я одно. Поскольку кампания по завоеванию Галлии завершилась, срок службы большинства солдат Цезаря подходил к концу. Очень скоро армия победителей должна была отправиться по домам.

Руфус смаковал этот момент особенно страстно. Возвращение домой обсуждалось в им кабаках во время увольнительных, в столовой во время обедов и даже в палатке перед сном. Большинство из подобных Руфусу опытных солдафонов имели в поясах приличные деньги — жалование выдавали редко и потому выдавали золотом, чтобы суммы, переносимые легионерами были значительными, но легкими.

Центурионы и префекты владели кроме денег иными ценными трофеями. В частности, множеством рабов, содержавшихся в лагере внутри больших деревянных клеток, грубо сколоченных из необструганных сосновых досок. Рабы в Равенне, однако, продавались плохо. Торговцы скупали пленных галлов дешево — из-за избытка этого специфического товара рядом с границей покоренной страны.

Солдаты и офицеры, срок службы которых подходил к концу, желали как можно быстрее покинуть осточертевший лагерь и вернуться домой. Заработанное во время походов золото не давало им покоя. Они обожали своего полководца, но перспектива обеспеченной гражданской жизни и возможность вернуться к родному очагу терзала их нешуточно.

Проматывая память Руфуса, я удивлялся причинам, заставлявшим Цезаря удерживать ветеранов в лагере. Я не понимал, почему он тянул с их отправкой домой. Не понимал, зачем он занимается разбором пьяных драк в кабаках и ссор из-за проституток. Поэтому, я решил закончить с Руфусом и избрать для исследований новый объект.

Украдкой осмотревшись (представьте, как украдкой осматривается двухметровый бронированный бот), я быстро перенастроил пси-сканер и чиркнул по лбу спящего Цезаря. Мир мгновенно погас, но тут же вспыхнул в мозге 'человеческого' носителя.

Открыв глаза, склеившиеся во время беспамятства, я почесал подбородок (видимо, телу Цезаря была свойственна такая привычка), поднялся, раскрыл металлическую пластину бота, застывшего напротив меня, и спрятал пси-сканер. Грудная пластина закрылась. Отныне ее защищал простой электронный код, который в будущем взломал бы даже школьник. Я был уверен, что в древнем Риме подобный подвиг не повторит никто, — хотя бы потому, что не знаком с арабскими цифрами и сенсорными табло. Железная 'статуя' служила не только моим телом, но банковским сейфом.

Дальше я решил действовать в человеческой шкуре, ибо частые перемещения в тело 'статуи' могли быть замечены окружающими.

Пытаясь привести в чувство задремавшего Руфуса, роль которого на данном этапе была исчерпана, я дернул его за плащ. В поясной сумке что-то сверкнуло, и я наклонился, чтобы рассмотреть неизвестный предмет.

Достав блестяшку, я принял ее за крышку дорогого портсигара, но тут же вспомнил об отсутствии в античном мире табака. С некоторым трудом, мне удалось опознать в металлической пластине обычное бытовое зеркало. Да-да, именно зеркало, маленькое, тяжелое, круглой формы. Зеркало было изготовлено целиком из бронзы и отражало свет не благодаря напылению серебра, но из-за отражательной способности металла, натертого маслом и полировочной тряпкой.

Меня не терзал вопрос, зачем такому мужественному воину как Руфус, понадобился столь женский элемент туалета. Возможно, легионер собирался подарить его подружке, но, вероятнее всего, смотрелся в зеркало сам. Допустим, перед прогулкой в веселый дом. Причины были не важны, ибо находка меня обрадовала.

Достав ее, я вгляделся в свое отражение. На нового себя — я смотрел в первый раз. Открытия, скажем прямо, выглядели неоднозначно.