"Сердце России" (Время и магия. Часть 1)

"Тихо, боярышня, тихо. Зачем же ты сама шляхтичам под копыта бросаешься" — услышала Ира над ухом сдавленный шепот.

— 13.2 —

"Чудно ты боярин одет, потому и не признали сразу свой ты, али чужой. Поначалу-то думали, может это шведы до наших краев добрались, но потом как боярышня ругаться стала, сквозь чащу продираясь, сразу своих признали. Хотя и не след молодой девице так ругаться" — говорил одетый в сермяжные порты и зипун мужик, которого звали Фрол. Отблески костра падали на его немолодое обветренное лицо и куцую бороденку. Именно Фрол спас Иру от встречи с конным польским отрядом.

"Не сомневайтесь, мы свои" — успокоил мужика Юрий, с интересом рассматривая его обувь, состоящую из суконных онучей и лаптей. Прежде чем переместиться во времени путешественники переоделись, сменив джинсы на шерстяные брюки, а пуховики на дубленки, но все равно их одежда выглядела чужеродной и слишком изящной даже по сравнению с овчинным тулупом молодого спутника Фрола, которого звали Прохором. Был он гораздо моложе Фрола, бороды не имел, зато на его ногах красовались кожаные сапоги.

"Знамо дело — свои. Только свои сейчас ничем не лучше чужих" — пробормотал парень, с неприязнью поглядывая на Пеенджиила. Встреча с Фролом изменила планы Митрохина, так как от него Юрий узнал, что сейчас Кашин осажден поляками и нет никакой возможности попасть в город. Остановиться на ночлег в одном из близлежащих к Кашину поселений путешественники тоже не решились, поскольку по утверждению Фрола все окрестности кишели рыскающими по деревням отрядами поляков и переметнувшихся на их сторону казаков. В результате Ира, Митрохин и Пеенджиил заночевали вместе со своими случайными встречными прямо в лесу, подальше от дороги.

"Это Прошка, боярин, правду говорит. Никто сегодня и не разберет где свои, а где чужие — Фрол смачно сплюнул — Король польский Сигизмунд Смоленск взял, на север шведы, которых Шуйские на помощь призвали, пришли, да тока помогать и не собираются. Бояре московские на верность Владиславу, сыну польского короля, присягнули, и сидит он сейчас в Кремле дворянским и казацким войском осажденный. Все бы хорошо, да только дворяне с казаками сами власть между собой не поделили, передрались, про Владислава забыли и теперь окрестности грабят. Войска гетмана Сапеги, Владиславу на помощь шли, да не дошли, и тоже грабят. Поди, кто-то из них Кашин и обложил. Мало этого, так еще в Пскове новый царевич Дмитрий появился, уж третий по счету, и царем себя объявил".

"Слышь, Фрол, в народе говорят, никакой он не царевич. Говорят, узнали его. Вор это бывший. Сидоркой кличут" — вставил свое слово Прохор, который переключил свое внимание с Пеенджиила на Иру и с неподдельным интересом рассматривал девушку.

"Вот и я про то же самое. Куды деваться? Как жить? Сам-то ты боярин, откуда будешь и пошто с боярышней в Кашин собрался?" — вдруг резко сменил тему Фрол.

"Странная пара. Вроде простолюдины, а держатся очень уверенно — думал Митрохин, наблюдая за мужиками — Судя по внешнему виду материальный статус Прохора без сомнения выше, чем у Фрола, который выглядит явно проще и беднее. Но при этом Прохор беспрекословно подчиняется Флору. Удивительно. Неужели из-за возраста? А в наше время возраст по сравнению с материальным положением уже не имеет никакого значения".

Никто и никогда не считал Юрия доверчивым и легкомысленным, но эти два человека почему то не вызывали у Митрохина недоверия. Он смотрел на них с каким-то восторженным умилением. Мысль о том, что он видит перед собой людей, живших пятьсот лет назад, будоражила мозг и не давала возможности сосредоточиться. Тем не менее, рассказывать о себе и своих спутниках всю правду Юрий не собирался.

"Сестру вот веду к мощам княгини Анны Кашинской. Говорят, у гроба ее многие чудеса случаются и болезни излечиваются. Да вот калека с нами еще увязался — кивнул Митрохин на Пеенджиила — Не гнать же его прочь".

При этом Юрий предпочел не объяснять, откуда собственно он идет.

"Так вы паломники — обрадовался Прохор и сразу пояснил причину своей радости — А то я все дивился, вроде знатный человек, а пеший".

"Слышал я про чудеса эти. Да неужто боярышня хворает? Так и не скажешь. Щеки румяны, губки алые, взглянет, как солнце из-за тучи выглянуло" — в словах Фрола сквозило недоверие.

"Что же ты дотошный-то такой — с раздражением подумал Митрохин, а вслух пояснил — По женской части она приболела".

"Всяко в жизни бывает. Даст бог, поляки осаду снимут, и вылечится" — заинтересованность во взглядах Прохора на Иру сменилась искренним сочувствием.

"А снимут ли? Вдруг город возьмут" — высказал сомнение Юрий.

"Коли возьмут — разграбят и сожгут дотла. Да только не волнуйся, боярин. Не возьмут поляки город. Слышал я, не первый раз они Кашин осаждают, да только не выходит у них ничего. Святая заступница на небесах город свой бережет и ворога не пускает. Ты бы прикорнул, боярин. Да и боярышне поспать надо, а мы с Прошкой за костром последим".

Фрол замолк. Спать Юрию действительно очень хотелось. После фантастических событий произошедших с ним за этот день, он чувствовал себя физически и морально опустошенным. Сил сопротивляться усталости не было. Еще несколько секунд Митрохин, привалившись спиной к стволу дерева, смотрел в наступившей тишине на языки пламени костра, но вскоре веки сами собой закрылись, и он погрузился в сон.

— 13.3 —

Проснулся Митрохин от холода, когда первые слабые лучи рассвета только начали с трудом пробиваться сквозь лишенные листьев плотно стоящие стволы деревьев. Прямо перед ним около слегка потрескивающих угольков догорающего костра дремал сидя Прохор, а чуть дальше спал на земле плотно закутавшийся в зипун Фрол. Рядом с Юрой, свернувшись калачиком и тесно прижавшись к нему, тихо посапывала Ира. К утру пошел редкий бесшумный снег. Крупные снежинки медленно опускались на длинные ресницы девушки и, превращаясь в капельки воды, скатывались по щеке. Митрохин невольно улыбнулся. В жизни Ира напоминала ему пластилинового ежика, который ощерился иглами, никого к себе не подпуская, но на деле иглы были совсем не страшными и не острыми.

С трудом ворочая затекшей шеей, Юрий поискал глазами Пеенджиила, но того нигде не было видно. Неожиданно Митрохин почувствовал прикосновение холодной стали, и хриплый голос произнес: "Сиди тихо. Дернешься — горло перережу. И хлопца своего предупреди, пусть не ерепенится". Чья-то рука потянулась к Ире, но за мгновение до того, как пальцы чужака сомкнулись на ее горле, Юрий толкнул девушку плечом. Ира завалилась на бок, шапка упала с ее головы и длинные светлые волосы разметались по плечам. "Да это девка" — воскликнул обладатель хриплого голоса, и Митрохин почувствовал, как прижатый к его горлу клинок дернулся и на секунду перестал давить на шею. Этой секунды хватило, чтобы резким движением бросить врага на землю и вскочить на ноги. Место ночлега окружали люди в пестрой одежде с обнаженными клинками в руках. "Подъем!!!" — как только мог громко закричал Митрохин. Разбуженный Прохор встрепенулся, но на него сразу навалилось двое, повалили, скрутили за спину руки. Фрол оказался более проворным. Каким-то чудом он умудрился моментально оказаться на ногах, и никто из нападавших не успел на это среагировать. В руках у Фрола оказался нож с длинным лезвием, которым он, не задумываясь, ударил ближайшего врага. Тот выронил оружие и, неуклюже раскинув руки, рухнул лицом вниз. В ответ нападавшие окружили Фрола, не подпуская его к себе ближе, чем на длину сабли. Дело принимало нехороший оборот, и Митрохин попытался вместе с Ирой скрыться в лесу, но девушка спросонья не понимала происходящего вокруг и висела на его руке бесчувственным грузом. Попытка кончилась тем, что Юра споткнулся, свалился на едва покрывшуюся снегом землю и выпустил руку Иры. В тот же миг кто-то схватил девушку в охапку и потащил прочь от него. Митрохин попытался встать и настигнуть похитителя, но острая боль пронзила его затылок, и он потерял сознание.

— 13.4 —

Когда Митрохин пришел в себя, уже окончательно рассвело. Нестерпимо болела голова. Юрий осторожно потрогал затылок и почувствовал под рукой сгусток запекшейся крови. Он попытался подняться, но перед глазами сразу встала стена тьмы и к горлу подступила тошнота. Митрохин снова упал на землю, сгреб ладонью с жухлой травы снег и съел его. Он делал это снова и снова, пока не почувствовал себя в силах подняться.

Держась рукой за тонкий ствол осины, Юрий осмотрел место схватки. Метрах в пяти от остатков костра Митрохин заметил Фрола, лежащего на перепачканной кровью земле. Больше никого рядом не было. Своего человека, убитого в схватке, нападавшие забрали с собой и теперь только обилие следов, которые еще не успел запорошить снег, напоминало об их недавнем присутствии.

Кое-как Юрий добрался до Фрола, опустился рядом с ним на колени и проверил пульс. Мужик был еще жив, хотя его глаза были закрыты, а в груди зияла глубокая рана. Неожиданно Фрол открыл глаза и посмотрел на Митрохина глубоким, все понимающим взглядом.

"Врал ты мне, боярин. Все врал — прохрипел он, и на его губах выступила кровавая пена — Зря я с тобой остался. Боярышню твою пожалел. Больно красива она у тебя. Думал, сумею тебя раскусить, все узнаю. Не успел. Руку дай. Спасибо Господу, хоть православный человек смерть мою увидит".

Фрол устало закрыл глаза и затих.

"Прощай, боярин. Там у меня. Забери..." — продолжил он через минуту и вдруг неожиданно смолк на полуслове. Его широко открытые глаза бессмысленно смотрели в небо. Спазмы подступили к горлу Митрохина. Юре стало безмерно жалко этого совершенно незнакомого ему человека. Он опустил Фролу веки и выполнил его последнюю просьбу. Под зипуном у Фрола Митрохин обнаружил засунутый за пояс нательной рубахи свиток. Развернув его, он прочел: "...Быть нам всем, православным христианам, в любви и соединении и прежнего межусобства не чинить. Московское государство от врагов наших очищать неослабно до смерти своей, и грабежей и налогу православному христианству отнюдь не чинить. Своим произволом на Московское государство государя без совета всей земли не выбирать...". В конце обращения стояла подпись: "Писано в Нижнем Новгороде князем Дмитрием Пожарским и человеком посадским Кузьмой Мининым".

"Прости, Фрол — прошептал Юра — Тебе бы памятник поставить, а я тебя даже похоронить толком не смогу".

— 13.5 —

Ира сидела на каком-то древнем лубяном сундуке в углу клети, небольшой квадратной не отапливаемой пристройке, которая соединялась с избой через сени. Дубленку ей оставили, и поэтому холода девушка особо не чувствовала. Правда, пока ее тащили через лес, а потом словно куль уложили на круп лошади и везли неизвестно куда, Ира умудрилась потерять свои рукавички, и теперь ей приходилось отогревать замерзающие пальцы своим дыханием.

В этот тесный чулан девушку запихнули сразу по прибытию на место, а через некоторое время туда же впихнули и сильно избитого Прохора. Парень до сих пор лежал, не шевелясь на полу, и стонал. Поначалу Ира пыталась Прохору как-то помочь, но, обтерев с лица кровь и грязь, оставила свои попытки. Сострадание никогда не было сильной стороной характера девушки, да и что она могла сделать в своем незавидном положении. Ире было очень страшно. Сердце девушки то совсем замирало в груди от ужаса, то начинало колотиться так, словно готово выскочить. Митрохин, судя по всему погиб, волшебное зеркальце отобрали, и будущее не сулило ей ничего хорошего. С тревогой Ира прислушивалась к голосам, раздававшимся за стеной.

"...Да чаво думать? Парня повесить и дело с концами. Пысьмо с воззванием нижегородским у няго нашли? Нашли. Чаво ишшо надо? Атаман Заруцкий таковых десятками вешает, коли поймает. Давай лучше решать, чаво с девкой делать будем" — говорил грубый мужской голос с ярко выраженным казацким говором.

"Это у вас каждый встречный — поперечный себя или царем или атаманом считает и никто ему не указ — отвечал ему бархатный баритон, который, судя по акценту, принадлежал иностранцу — А у нас в стране порядок. У нас король Сигизмунд правит, поэтому все по закону. Лазутчика надо к гетману доставить. Пусть гетман его сначала под пытками расспросит, а уже потом можно вешать. Панночка же, как и найденные при ней вещи по закону принадлежат представителям польского короля, коим на данный момент являюсь я".

"А морда у тя с твоим королем не треснет стольки себе захапать? Вот чаво вы, шляхтичи так до женского пола разохочи? Пошто тебе боярышня сдалась? Все одно наиграишси и бросишь. Я хоть какую ни какую пользу с нее получу".

"Какую же такую пользу ты от панночки получишь?"

"Выкуп с батюшки ее агромедный возьму, а нет, так ишшо можно крымскому хану в гарем продать. Я свово не упушшу. Так што давай по-братски делиться. Либо зеркальце с каменьями мини, либо боярышня".

Дослушать спор до конца и узнать, как могла бы обернуться ее судьба, Ире было не дано. Хлопнула входная дверь, разговор смолк, а через секунду тишину разорвал дикий вопль, в котором смешались в одно страх и невыносимая боль.

— 13.6 —

Превозмогая тошноту и головокружение, Митрохин шел по следам людей, похитивших Иру. При этом в первую очередь им руководил страх за судьбу девушки и желание спасти ее, но где-то в глубине мозга маленьким нехорошим червячком его точила и другая мысль. Какая судьба ждет его, Юрия Митрохина, жителя двадцать первого века, если он так и не найдет девушку, а значит не найдет и машину времени? Как он сможет жить в начале семнадцатого века? Кому здесь нужно его высшее юридическое образование, его золотая кредитная карта или его умение водить автомобиль? Не обречен ли в это жестокое время изнеженный пришелец из будущего на неминуемую гибель? Поначалу эта мысль даже придала ему сил. Довольно бодро Митрохин добрался до места, где похитители Иры пересели на лошадей, и этот факт сильно поколебал веру Юры в свои силы. С каждым последующим шагом этой веры становилось все меньше и меньше. Мысль о спасении Иры незаметно ушла на второй план, а голову заполнили страх и жалость к себе. Лесная прогалина с ясно видимыми следами лошадиных копыт вывела Митрохина на проезжую дорогу, представляющую собой замершее месиво грязи, на которой уже ничего нельзя было разобрать, и Юру охватила паника. След потерялся и ему уже никогда не найти Иру. Не надеясь больше на удачу, Митрохин обреченно побрел по дороге наугад.

Уже стало смеркаться, когда дорога привела Юру к небольшой деревушке. Окно крайней избы было освещено, а к покосившемуся палисаду привязано несколько лошадей. Подобравшись ближе, Митрохин увидел дремавшего на ступеньке низкого крыльца часового, на котором была надета привычная для польского гусара литая кираса и шапка с пером. Неожиданно Юру охватила безудержная ненависть к этому человеку. В его фигуре сконцентрировалась вся вина за произошедшее с Митрохиным: и за похищение Иры и за смерть Флора и за собственный страх и отчаянье. Ярость была столь велика, что Юра в два прыжка преодолел расстояние до часового и ударил того ладонью руки по открытому участку шеи. Митрохин неплохо владел приемами рукопашного боя, и поляк сразу обмяк и повалился на крыльцо.