Дейтрос-2. Невидимый мир

— К стене!

Она подержала гопников под прицелом еще минут десять. То время, которое нужно Юлии, чтобы дойти до дома. Предупредила их о колоссальной опасности дальнейшего преследования женщины. И не позволяя бандитам обернуться, исчезла в Медиане.

Через три часа она снова сидела за компьютером — теперь уже в ботинках, а у клавиатуры стоял стакан теплого молока с медом. Все подопечные Ивик крепко спали. Спал даже Штопор, у себя дома под столом, не дойдя до кровати, а рядом поперек кухни спал басист. Ивик открыла на половину экрана свой собственный, выстраданный, вылизанный текст.

Ее новая повесть называлась "Белая земля". Ивик надеялась, что из этого получится целый цикл повестей и рассказов. Ее глаза блестели. Она была сейчас красива, как бывает красив всякий напряженно работающий человек. Пальцы плясали по клавиатуре. Ивик была почти счастлива.

"... нетающие снежинки. Шпиль башни ввинчивался в слепое тусклое небо. Идти упрямо, ища глазами этот шпиль, словно стрелку компаса, проваливаясь по колено..."

Там, на Севере, на полуострове Шел-Таан, еще неисследованном, жила аборигенная цивилизация Нового Дейтроса. О ней ничего не знали. За снегами и морозами, несовместимыми с жизнью, лежал оазис тепла. До него почти невозможно добраться. Его нельзя увидеть с воздуха — атмосферная аномалия не позволяла над ним летать. До него не дойти через Медиану. Дойти до оазиса, до Белой Земли, можно только пешком и по Тверди. Полярный исследователь, герой Ивик, Мелт иль Ведар, однажды дошел — в одиночку. И теперь, уже неофициально, без экспедиции, пытался повторить этот путь. Чтобы увидеть Белую Землю, пойдешь на все. Чтобы понять ее тайну.

"помнишь, как играли колокольцы, звенящий каскад в теплом, тягучем, как мед, летнем воздухе? Тебе улыбались все, кто шел навстречу. Просто потому, что тебе нужны были эти улыбки, потому что они это знали, а потом та девушка, помнишь, она подошла и обняла тебя. Помнишь, как рвали орехи, их ядрышки были сладковатыми, а древесный сок тек по пальцам, и пальцы делались липкими..."

Мелт шел сквозь пургу, он уже видел башни Белой Земли — их может увидеть лишь тот, кто побывал там однажды. Его губы потрескались до крови, лицо было иссечено колючим снегом. Он не уходил в Медиану — знал, что уйдя, потеряет связь и никогда уже не увидит Белой Земли. Мелт шел из последних сил. У него были такие же глаза, светлые, странно блестящие, как у Кельма. Он вообще был похож на Кельма. Не сдавался до последнего. Невозможно сильный. Невозможно одинокий. Ивик любила Мелта.

Когда она писала — никогда не вспоминала о Марке или детях. Здесь они были ни при чем. Не имели к этому никакого отношения. Их как бы не существовало. Здесь рядом с ней был только Кельм. Его лицо смотрело из угла экрана. На него Ивик взглядывала временами. Потом ловила себя на том, что буквально повторяет выражения из рассказов Кельма (она знала большую часть его рассказов почти наизусть). Начинала торопливо править. Бен уже заметил однажды, что ее торопливая писанина уж очень напоминает некий самобытный, известный в узких эстетских кругах, не раз отмеченный критиками стиль некоего Кельмина иль Таэра, может быть, она о нем слышала... Да, ответила Ивик, конечно. И не только слышала, но знает все его рассказы, все сто двадцать три, включая юношеские, а некоторые помнит наизусть.

Бен оказался еще одним человеком, посвященным в тайну. Таких людей всего-то ничего. Но Бен далеко, Ивик не видела его много лет, и по сути, он знал о ней больше, чем кто бы то ни было.

Безнадежность и тоска — вот что губит нас. Губит вернее безденежья, вернее холодного и огнестрельного оружия. Безнадежность и тоска, бессмысленность и лень. У Юлии было время. Немного, всего несколько часов — но почему хотя бы их не потратить на работу? Настоящую работу, а не унизительное выцарапывание денег из этого мира, денег на пропитание себе и сыну. Юлия лежала на диване. Она читала очередной покет в мягкой обложке, из детективной серии, и она ела. Ей не надо было есть поздно вечером — тридцать килограммов лишнего веса в ее сорок лет — не шутка. Но она вяло жевала бутерброд с маслом и сыром, а на столе лежала шоколадка. Ивик сжала руками виски.

Не стоило возвращать кошелек? Но это еще больше вогнало бы ее в отчаяние. Она нашла бы еще одну идиотскую работу. Делала бы перевод. А потом лежала бы и ела, чтобы заглушить нестерпимую душевную боль. Боль не оттого, что одна, что никому не нужна, что некрасива, что нет денег, нет успеха, нет счастья — ко всему этому Юлия давно привыкла, это не болело, это было нормальным. Так не болит давно зажившая после ампутации культя. Боль — оттого, что там, внутри, еще было чему болеть. Оттого, что ей хотелось писать дальше, писать этот злосчастный роман, который, наверное, опять не напечатают, но который все равно хотелось писать. А нельзя, надо думать о Ваньке, о его уроках, о том, что ему нужно заплатить за секцию дзюдо, что надо внести деньги в какой-то фонд в школу.

Скоро у нее перестанет болеть внутри.

Она, наверное, привыкнет. С нее придется снять "поводок" — командование прикажет после очередного отчета.

Ивик было нестерпимо жаль Юлию.

Пора переключаться. Ивик снова посмотрела на Женю — та мечтательно улыбалась. На столе в кухне, где жила девушка, красовался огромный букет белых роз. Этот тип умеет пускать пыль в глаза... Все последние дни на лице Жени бродила вот такая страная, мечтательная улыбка. Девушка пила чай. Она тоже ела много, но отличалась астеническим сложением, и ничто ей не портило фигуру. Она хороша собой. Умна. Талантлива. Неужели она не достойна лучшей жизни... Ивик затошнило от отвращения к себе самой.

Гэйна на миг закрыла глаза.

Убить человека — и то легче. Убил — и все. Это враг. К этому Ивик привыкла, хотя когда-то в квенсене неспособность убивать едва не стоила ей жизни. А как убить надежду? И не врага — а почти твоего ребенка, почти персонажа книги, человека, которому ты искренне, от души сочувствуешь и желаешь только блага?

Она же такие книги пишет, эта Женька! Ни одну из них еще не напечатали — Юлии, и той везет больше, у нее совокупный тираж за пятьдесят тысяч все-таки перевалил. Но в сети, в интернете их читают, и много. Да если бы и совсем не читали! Даже ради потенциальной возможности командование дало бы санкцию на курирование Женьки. Дело даже не в пропаганде дейтрийских идей. Ее герои... бывшая лошадь смешная Ленточка, бывший король Альвин, наконец, герой, настоящий герой Даррен, который был раньше тенью от шпаги. Маг трех миров разозлился и сказал, что если в королевстве нет нормальных людей, то их придется сделать из чего-то другого. Даррен получился особенно замечательным. Женька была в него влюблена. Ивик тоже.

Я не хочу убивать твою радость, сказала Ивик. Выходи замуж. Уезжай в Германию. Или даже не уезжай — просто можно ведь переехать в приличную квартиру. Родить ребенка — надо же иметь детей. Покупать себе то, что хочется. Не экономить на каждой мелочи. Шендак, да стоят ли все эти твои книги, и твой замечательный Даррен, и наши фантомы, и наши идеи — стоит ли все это твоей слезинки, Жень?

А может быть, ты даже и сможешь писать? Юлия ведь пишет, а у нее есть ребенок, и она писала всегда. Но она сильнее тебя. Она другая.

Женька — не сможет. Достаточно заглянуть в холодные, мертвые глаза Александра. Его жена писать не будет. Она не будет заниматься глупостями. А Женька — не сможет противостоять судьбе. Ты ведь это знаешь, сказала себе гэйна.

Все продумано тысячи раз. Этот брак колоссально невыгоден. Опасность отрыва от родной почвы — из-за эмиграции. Опасность рождения детей... Посмотри, во что превратилась Дана, а ведь талантливее ее не было в квенсене. То же самое будет с Женей, причем ей хватит и одного ребенка. Чтобы растить детей почти в одиночку, как здешние женщины, и что-то делать еще — надо иметь железный характер. Или растить не в одиночку, а при поддержке мужа, а здесь — какая поддержка? И наконец, опасность душевного тяжелого разлада, в итоге — развода. Тяжелых внутренних травм.

Да, ей сейчас плохо, ей хочется изменить судьбу, и при другом раскладе можно было бы ей это позволить. Но не при таком! Ничего не поделаешь, сказала гэйна. Сцепила зубы. Нажала на кнопку, отправляя Александру Шнайдеру очередную порцию электронных писем.

Он стирает спам не читая. Но Женькино имя в заголовке насторожит его. Намек на то, что он связался с людьми, о которых ему лучше ничего не знать. Что судьба его ждет не самая лучшая. И что Женьку лучше оставить в покое. Все это сработает — Шнайдер труслив, никакой любви там нет и в помине. Ему просто нужна красивая, умная, преданная девочка — для самоутверждения, поскольку он доказывает себе, что это прежняя жена, а не он, виновата в распаде семьи. И преданность девочки можно и купить, закрыв на это глаза. А то, что ее личность будет размазана по стенке ради его самоутверждения — это ведь ему безразлично.

Сейчас Женьке плохо, но при этом "плохо" она пишет, и пишет много, и хорошо. И пока она пишет, сказала себе гэйна, твой долг — сохранять те условия, при которых она это делает. Ты же знаешь, что это твой долг. Ради этого тебя здесь держат. Это твоя работа. Шендак. Работа твоя. Это, может быть, подлость, но это, как тебе известно, твой долг.

Ивик открыла окно и отжималась от пола, поглядывая на монитор. Для этого, правда, плазменную панель пришлось временно переставить на пол. Гэйна сбросила рубашку, оставшись в одном лифчике. Морозный ветер налетал порывами, выстуживая натопленную комнату. Мышцы приятно ныли. Можно было и не тренироваться, но Ивик так устала сидеть за монитором. Она сидела уже десять часов, не поднимаясь. И у нее и сейчас было восемнадцать окон. Другие "ангелы" чем-то заняты. Ивик нестерпимо хотелось лечь, закрыть глаза — глаза уже резало временами. Тут уж либо ложиться спать, либо преодолеть себя и немного размяться. Это поможет, знала Ивик. На какое-то время — поможет.

Она закрыла окно. Сдвинула разборные гантели ногой под шкаф. Накинула на потное тело рубашку — все равно грязная уже. Села за компьютер. Посмотрела на фотографию Кельма в углу.

Любимый, сказала она шепотом. Она привыкала к этому слову, осваивала его. Уже несколько лет она знала это о себе. Он — не знал ничего и даже догадаться не мог, да и ее-то он вряд ли помнил. Но вот так назвать его — надо было решиться. Ивик посидела, пережидая внутреннее волнение от этого слова. Ее взгляд привлекло быстрое движение в одном из окон.

Штопор. Они как раз собирались играть в новой студии. Ивик увеличила окно и включила звук — не забывая наблюдать и за другими краем глаза.

Она не могла отказать себе в этом удовольствии.

Они пели не самую популярную из своих песенок. Зато одну из самых дейтрийских — за что Штопор и удостоился постоянного наблюдения. Даже голос рокера изменился — из нарочито противного козлетона стал нормальным, мужским голосом. Даже на Кельма чем-то похоже — Ивик не знала точно, умеет ли Кельм петь. Но ей казалось, он мог бы петь именно так.

Глаза твои пусты от боли и тоски*,

Тебе нужна любовь, тебе нужна война!

*Здесь и далее — Ян Мавлевич. http://zavolu.info/309.html

Или см. Примечания.

Басист выдал красивое соло. Ивик посмотрела на Кельма. Его улыбка будто погасла. Он смотрел напряженно, внимательно. Ивик протянула руку и пальцем коснулась монитора — там, где его щека.

Привычный с детства мир не так уж и хорош,

Спасёт твоя любовь, спасёт твоя война.

Он сам не знал, к чему и кого он звал, этот парень. Он родился в глухом мире, где давно уже не было ни любви, ни войны. Или все это не встречалось ему, он не мог этого встретить, не мог найти, он задыхался в этом пенопласте, и хлестал водку, ему было мало этого мира — и он звал другой, тоскуя о нем. Хотя никто не понял бы этой тоски — кроме его дейтрийского ангела-хранителя, Ивик, сидящей за монитором, вцепившейся тонкими сильными пальцами в угол стола.

Пускай глумится мразь, пускай ликует враг —

Для искренней войны, для яростной любви.

Потом она заметила хозяина студии. Василий был красив — истинный викинг. Воплощение арийской мужественности. Или дарайской евгеники, уточнила про себя Ивик. Скрестив руки на груди, Василий наблюдал за музыкантами. По лицу его трудно было понять, нравится ли ему песня. Он заговорил. Ивик слушала внимательно. Потом встала, отодвинула стул и сунула в кобуру пистолет и шлинг.

Число окон уменьшилось до восьми. Теперь можно попробовать отследить этого типа. И она обязана это сделать. Не потому, конечно, что Василий — высокий блондин, дарайские агенты как раз обычно меняют внешность. И лицо у него не дарайское. Она просто должна отследить, с кем общается ее транслятор. Ведь это дело нешуточное.

Когда Ивик вынырнула из Медианы на углу двух питерских улиц, Василий как раз выходил из студии. "Ядерная весна" осталась еще порепетировать.

Ивик следовала за блондином по другой стороне улицы. Обычная многолюдность центра, да еще в теплую погоду, легко позволяли ей оставаться незамеченной. Светлая шевелюра Василия, по случаю тепла не прикрытая головным убором, сияли издали. Под ногами хлюпала серая жижа, вода с грязным снегом. Ивик не рассчитывала на особую удачу — скорее всего, Василий сядет в машину, и останется только успеть заметить ее номер. Но преследуемый двинулся к Невскому и в конце концов исчез в толпе, вливающейся на "Достоевскую". Ивик порадовалась и, поглядывая на светлую макушку, чуть возвышающуюся над толпой, вскоре тоже вступила на эскалатор.

Для агента это было бы даже нормально, размышляла она. Учитывая пробки в центре, на метро двигаться и быстрее, и безопаснее. А вот для местного богатенького буратино... логично ли ехать на метро? Да еще — пусть не в час пик, но все же довольно забитом? Нет, Василий не походил на типичного местного дельца или богатого человека. Но — студия?

Грохоча и сверкая фарами, похожий на фантастическое чудовище, из тоннеля вырвался поезд. Ивик, неприметно для Василия, стоявшая за спинами веселой молодежной компании, шагнула в тот же вагон, что и предполагаемый дараец. В соседнюю дверь. Достала из кармана зеркальце, отвернувшись от места, куда вошел Василий. Ковыряя для виду прыщик на щеке, нашла отражение преследуемого позади себя. Убрала зеркальце, встала боком, незаметно взглядывая временами на Василия — его фигура в той же светло-коричневой куртке маячила за толпой стоящих пассажиров.