Венец Венеры

— Тайное голосование, а сам уже выдал свою точку зрения, — фыркнул Паоло Челси.

— Так и ладно, всегда так бывает. Мир таков. Есть тайное, значит рядом и явное есть, и такое тайное, которое притворяется явным, а на самом деле оно только притворяется — сложно все иногда, Паоло.

— Это так, — усмехнулся Доменик. Сам юный Дандоло часто притворялся горячим, вздорным и прямым как сталь клинка, на самом деле папа ему давно пояснил, что во всем меру надо знать, и маска задиры и смельчака никогда не повредит.

Каста перешла к делу. Дружно все достали из кошелей по дукату и царапнули кинжалами каждый свою закорючку: крестик или дугу месяца — так оно было завсегда. Тайно решили судьбу чужую, и крест и могила под луной ждали того, кто привлек внимание сильных мира.

Никто из парней не сомневался, кстати, теперь уже все поняли одно — если не справится Контарини, если умрет во время испытания — утрется старик Джованни! Жутковатое чувство все помнили — опасную игру они затеяли, но сладостную и необычайно завлекательную, куда не посмотри, кругом прелесть манила.

А сидевший молча Антонио Моро, сын Кристофоро Моро, только усмехнулся. После принятие его в касту, он в ночь первой же пирушки, всем честно рассказал то, что и так было известно старейшинам родов, а вот их сыновья пока не доросли до этой тайны рода. Моро давным-давно прибыли из Италии, нашли себя в Венеции, и поначалу поддерживали судьбу своего рода — быть жрецами Плутона. Но со временем дело предков ушло в забвение. Лоренцо Моро, дед и патриарх рода совсем отказался приносить дары древнему богу, домашнее святилище Моро не баловало старую, почерневшую от лет и крови, статуэтку Плутона. Кристофор Моро был хорошим христианином, удачно вел дела и не волновался, а вот маленькому Антонио, было интересно. Манило его всегда всякое такое тайное и ужасное — он на Повелью неоднократно в тайне от всех заплывал. Даже не пользовался услугами перевозчиков, сам греб веслом маленькой лодочки. Прикоснувшись к почтению Смерти — он что-то такое затаил, но честно признался — он Плутона не оставит — в этом есть какая-то неправильность, грязь и неблагородство. Теперь он в касте и всё ему стало окончательно понятно и ясно. Дельфини — всем известные поклонники Нептуна, и все их понимают. Плутон бог римский, древний, он его уважит — так на роду написано.

Все только уважительно покивали головой: есть такое дело — твоя кровь, твои проблемы, твои дела. У всех были свои тайны в родах, и тайны разного рода. Мальчишки точно знали, но только теперь стали понимать, что их предки — убивали друг друга, убивали ради прибыли своего рода. И потом месть выжигала кровь венецианцев, но всегда утихомиривали вражду остальные рода, давали побушевать страстям и успокаивали жестокими приказами держать себя в узде ради всеобщего блага Венеции. Давно и окончательно прошли времена, когда позволялось резать друг друга венецианцам — пришло время расцвета, спокойствия — сильнейшие уже окончательно закрепили за собой свои персональные торговые направления, и так набили сундуки золотом, что не стоило затевать кровавую распрю ради пригоршни дукатов.

Зря беспокоился Николо Контарини, отец честного Джованни, зря волновался за судьбу сына. Поняли его старые приятели и приняли в касту. Они в ту ночь, когда праздновали принятие в касту нового фаворита Смерти, еще чуть не подпалили дом куртизанки Орнеллы Колуцци, к которой завалились с намерением покуражиться, посорить дукатиками. Парнишки были приняты благосклонно, обласканы и, стоило им начать несносные безобразия свойственные молодости, сразу были негодники вышвырнуты прочь — в воду канала, поближе к гондолам, нечего в приличном доме безобразия бездельничать. "Совсем молодежь нюх потеряла", — смеялись довольные почтенные гости, надававшие оплеух и пинков, вернувшись к своим традиционным ночным забавам.

А в доме Пачино готовились к забаве традиционной старинной, но как всегда бывает с этим беспутным, у Зубрикова все было через пень-колоду, все было не как у нормальных людей.

Праздник летнего солнцестояния — Лита — ночь ежегодного древнего ритуала — требовала к себе отношения серьезного. А Лешка напевал старую песню Майка: "Белая ночь, белое тепло!" — и научил Ника и Степашку этой песне, всем она понравилась своим стилем, и слова были приятные и понятные. Жаль, музыка для твиста совсем не годилась — слишком живая, слишком дурная, но веселая, этого не отнимешь. Все молодые фавориты дружно горлопанили слова новой песни, задорно подмигивая красоткам куртизанкам:

"Сегодня был самый длинный день,

Мне нечем дышать, и духота давит грудь.

Сегодня самая короткая ночь,

Я хочу спать, но мне мешает заснуть

Белая ночь, белое тепло...

Она сказала "Нет, никогда!",

Но я услышал "Да, навсегда".

Я до сих пор помню ее слова:

"Да, да, да, навсегда",

Я мог бы быть вместе с ней всегда...

Белая ночь, белое тепло..."

Но в устройстве ритуала Литы была одна важная часть — точнее, участница — и здесь нарисовалась проблемка.

Ночь Литы, в этом году была славной, приходилась как всегда на двадцать четвертое июня и была датой солидной, ночью на пятницу, но кандидатки не находилось достойной. Мелкие простоватые шлюшки-подружки — это было несерьезно. Лешка не хотел тянуть девчонку путтану в такое дело — не надо было ему новых супружниц заводить, а там как посмотреть: сначала руковручение, обручение, там и до связи крепкой могут претензии возникнуть у молодой вздорной фифы — нет, не надо такого Зубрикову. От Катеньки Валуа только сбежал из Парижа, совсем там недосмотрел. Болван!

Венеция была мила, славная, вкусная, забавная и потешная, Лешка уже понял заморочки Вити Павлова, который влюбился в эту "столицу моряков" — можно аккуратничать и не спешить с пакостями серьезными. Да и затихло всё на северо-западе Европы — тайно вражда холодным кинжалом и ядом таила свои ходы в мире. Даже во Франции все сделались спокойны и джентльменны, как и свойственно истинным придворным — какая война, не до войны сейчас! Надо устроить себя при королеве, там король умер, там такие интриги зацвели в Лувре, что Зубрик плюнул и свалил на теплый юг, сначала с месяц отдохнув на Атлантиде, и тщательно изучая материала по Венеции. В Англии было все красиво и толково — полыхал схватками Девон. Ни о каком "Девоншире" речь уже не могла идти серьезно — не было никакого "шира" — "графства", власти там не было никакой и ничьей, только хаос и бардак, сдерживаемый в природных границах берегами рек Девона и побережьями. Мужчины развлекались военными забавами: делали ставки на противостояния, и лилась кровь англичан, шотландцев, ирландцев и валлийцев. Мерзких грязных корнуольцев никто не уважал, снюхались с атлантами! Но столкнуться ними все были рады — золото не пахнет — а корнцы стали жить богаче прежнего. Звенела сталью округа пустых полусгоревших деревенек, жители которых давно уже сбежали на восток — Англия была рада всем найти работу, после визита легионеров Атлантиды многое пришлось восстанавливать в графстве Кент. Недовольны оставались графы Девона, эти придурки Кортни ныли и требовали успокоить и привести земли к порядку и прежней власти короне — на них посматривали как на дурачков. Йорки еще двуличничали. Поддерживали вслух требования Кортни, но это было несерьезно, все знали, что Йорки сами хорошо веселятся в Девоне, их два отряда неплохо себя показывали на этой непонятной земле и кампании: "война — не война — турнир — не турнир", но всё было устроено чинно и благородно! И не надо в никакую Францию плыть за тридевять земель — у себя под боком в неделю скорого пути можно было найти славных развлечений на пользу своему гербу. А Кортни пускай пока утрутся — накоплено у них немало золота, пусть сидят в Лондоне и не шибко громко пахнут, когда солидные люди удалью меряются, и честь свою укрепляют.

Нарисовался внезапно Николашка и с порога насел на легата:

— Я нам невесту нашел!

— А кто она? — заинтересовался Лешка.

— Нерезза Вента, — сверкая глазами, выдохнул Николас.

— Так она рабыня...

— Была рабыня, но ее освободили, — поправил командира ординарец.

— Ага, освободили и она теперь постельная игрушка — хороша свобода, — фыркнул Лешка.

— Она не игрушка, — резко полыхнул свободолюбивый легионер.

— И с чего вы взяли, что она годится?

— Она хороша, чужая здесь всем, почему нет? Начнет возникать — быстро утопим александрийскую ведьму и все дела, — спокойно привел доводы в пользу своей одноразовой любовницы Ник.

— Причины понятные, но этого мало, — начал серьезней рассматривать вопрос Зубриков. — Сам смотри, Ник. Прошлое подходит, хотя она из Александрии и почти черная. А настоящее — она чужая, значит, захочет нас предать, оболгать, да что угодно она выдумает, чтобы усилить свое положение — она ведь сильная девочка, она не совсем черная, она смеска, мулатка! И в плане будущего времени — зачем она нам? Я черных не люблю.

— Расист ты легат, — ткнул в него пальцем Николас.

— Я не расист, — привычно отмахнулся Зубриков, хотя был он расистом, странным таким расистом. — Мне одинаково безразличны и белые, и черные, и желтые, и красные — я их всех не люблю. Я атлант — я вас люблю, вы можете быть хоть зелеными в синюю полоску — вы мои, вы атланты. А расизм — это глупо. Это надо различать, разделять, сравнивать, чтобы искать лучших. А их нет — лучших и худших.

Кто сравнивает — тот не любит. Согласен, я их не люблю, но и не сравниваю. Черные египтяне наравне с арабами из Месопотамии миром правили за тысячи лет до всяких греков, и уж тем более римлян. Черные хороши, но они все сдулись. Поэтому мне безразличны. Рим сдулся! Мы потому и внимательны к Венеции — она империя, она сильна и хитра — надо учиться. Чтобы самим не повторить ошибки Рима и Египта, Константинополя и... повторим мы все ошибки обязательно. Но наша империя их повторит аккуратно, учитывая опыт других империй.

Николас знал о тонкостях их планов пребывания в Венеции. После смерти во Франции старого друга и товарища по выполнению поручений легата Алексуса, Ник сначала озверел, полил крови, потом успокоился и затих. В компанию Нику прибыл с Тида старый друг — Стефан. Он был хороший товарищ, надежный и умный, и еще он спокойный был, будущий врач все понимал.

— Ты ведь её видел, чего ты против? Объясняй давай, легат, — пошел напрямик Николас.

Лешка не знал что ответить. Странная она была эта девочка, куртизанка новая, хотя, какая из неё куртизанка! Необычная. Из Александрии девочка — там такому могли научить, что половина Венеции могла утереться. С другой стороны, римляне были развратники славные, и нечего Египту особо нос задирать.

— Просто она мне безразлична совсем. И ненормальная она. Белая кожей вроде бы, но черты лица как у эфиопки, губы вообще черные. Я про форму, а не про цвет, — пояснил он тонкость ординарцу.

_ Это точно, — согласился Николашка. — И волосы у неё классические яркие. Черные, сочные — классная девочка. Она зверёк, легат, не просто звериное у неё в лице, характере, она в постеле звереет, рычит от страсти, горячая она штучка оказалась.

— Ты с ней кувыркался, пройдоха, — хмыкнул Лешка. — Чего ты её тянешь в наш ритуал. Тебе рано выступать женихом. Да и не в этот раз. Ох, Ник — по тебе другое время плачет.

— Ха, не надо меня дурить, — погрозил легату пальцем парень — Я свое время знаю. А с Нереззой да, было дело, разок мы побаловались.

— "Нерезза" — "темнота", еще и "Вента" — сам Люцифер ногу сломит, кто её так обозвал? Паскуале Малипьеро старик толковый, не стал бы он над дорогим потешаться. "Вента" — это намек на прародителей, на венетов, это старые заморочки. "Тьма Венеции" — мрачноватое имя, не находишь?

— Африканка, — сморщился Ник. — Скоты её именем пометили, пусть не забывает свое прошлое, рабыня.

— Ого. Четко подметил, — кивнул головой Лешка. — Даже на сочувствие меня прошибло. Давай так, Ник, вы со Степашкой к ней приглядитесь еще, два дня есть в запасе. Судьба все преодолеет. Я ведь не против в-принципе, вы только учтите — уважить надо Солнечную. Я ни в коей мере не мню себя оттенком Ра, Ваала, Аполлона — но я сыграю свою роль жениха запросто. А вот как девочке быть? Куда ни кинь, а Сехмет, Сунна, да хоть та же Серридвен, дамы мощные, богини древние — не надо с такими шутки шутить. То есть, с ними можно шутить, над ними не надо потешаться.

— Какие потехи, — отмахнулся Ник, тоже уже немало провозившийся во всяких ритуалах, особенно на Канарских островах часто любивший повлезать во всякие неположенные атланту места и ситуации. Канары оказались местом чудным и полезным на всякие приключения — казалось бы — Чего там удивительного? Несколько островков с племенами дикарей. Но на этих островах цвели древнейшие культы и почитания богов непонятных и странных. А ритуалы там жрецы шаманили отменные, было чему поучиться. И Лешка, а за ним и Николас поучились жречеству, немало провели времени на Канарах, впитывая опыт старых племен. Это и дало Нику право заявить слова наглые, но справедливые:

— В любом случае, мы честные атланты. А они — дикари с факелами, безголовые, величают безголового, — фыркнул непочтительно Николас.

В Венеции под ночь Литы католики подогнали прославление святого Иоанна Крестителя. Было весело, начинали все праздник с кануна его рождества, с двадцать третьего июня. И потом, основательно разогрев кровь вином и животы радостью вкусного пиршества, празднество выходило на площади Венеции в ночь на двадцать четвертое июня. Торжества продолжались два дня, в небо запускались изумительные фейерверки, праздник всегда был важен своими ночными часами, сопровождался разжиганием множества костров, огней и радостными процессиями. Христиане ходили с факелами, и на общие молебны в ближайшие церкви, и по улочкам, и в гондолах по каналам разъезжали, веселясь и размахивая факелами. Венецианцы, как истинные католики, всегда верили в очистительную силу костров. Венецианцы ко всему были очень достойными пожарниками — у них с этим было строго, но несколько странно. Воды кругом было много, хоть залейся, поэтому строгость и противопожарная дисциплина сочетались у венецианцев с толикой взбалмошности и спокойствия — ничто не спалит Серениссиму!

Ребята рассмеялись — венецианцы были потешными, опасными, и забавными — с ними было не скучно.

— Не мешайте мне, вот честное слово, Николашка — приведете с берега девчушку рыбачку — мне без разницы. Такая, со своей простотой, может быть, и лучше всех справится с ролью. Всё! Отстань, негодяй. Мне надо еще ритуал готовить, там какая-то сволочь все семечки пощелкала! Семки дело вкусное, но это же подсолнух, понимать надо! Нашли время поруху устроить мне накануне солнцестояния, идиоты!

Николай сделал лицо ничего не понимающего, возмущенного таким свинством, человека, хотя на самом деле, семечки он трескал тоже, и Ленка оказалась любительница пощелкать семки, но не выдавать же сестренку! "Коряво вышло", — подумал Ник, но промолчал.

У всех забот хватало. Но дело того стоило — ежегодный ритуал это солидно, как ночь проведешь — так и год проживешь.