Моя Валуа

* * *

И в Париже настали горячие деньки, и жаркие ночи. Всплыли забытые обиды, новые обвинения встали в ряд с давними претензиями — и начались беспорядки. Первыми подорвались 'мстить венецианцам за нашего славного прево' неугомонные и взбалмошные рив-гош — 'левобережные', все они там вели свой, особый образ жизни, бузотерский и немного более вздорный, чем жители правобережной части Парижа. Напрасно пыталась власть урезонить смутьянов. Никто никого не слушал. Более того, Париж был поражен единству бургундцев, которые крепкими группами, не вступая в столкновения со стражами порядка, стали просто уничтожать 'венецианскую и прочую итальянскую заразу' в Париже. Со стражниками бургильоны быстро находили общий язык, стоило только шепнуть несколько слов и парижане уступали. По Парижу разнеслись странные слухи, вздор, будто бургундцы объявили венецианцам войну. Но никто не делал громких заявлений. Дворец д'Артуа затих. Не было больше ночных пиршеств с изумительными чудесами кулинарного искусства, не было балов и славных вечеринок. Были серьезные, мрачные и злые бургундцы, все как один вооруженные до зубов, со своими красными косыми крестами на рукавах — они немного напугали парижан, но только в самом начале, потом парижане поняли, что можно славно поразвлечься — а излишки усердия можно списать на бургундцев, они больше всех выпячиваются.

Зубриков отпустил парней на неделю 'в отпуск'. Алый тут же отправился лазить по катакомбам — вот ему там понравилось! Он все свободное время проводил, разыскивая следы, которые могли привести друзей к похищенному терновому венцу, но ничего найти не мог. Не теряя присутствия духа, Алый заваливался в баню, отмокал, смывая неприятные запахи катакомб, после чего убегал к новым подружкам со двора Жюссак. Николашка катакомб гнушался. Ему пришлась по душе компания капонов Паука. Он сразу нашел язык с ловкачами драки на ножах и стал дурковать, влезая в неприятности, участвуя в ограблениях и прочих безобразиях. Вскоре он мог бы похвалиться изрядным запасом серебряных су и денье. Но похвалиться было нечем, Николас чтил законы своих знакомых и все денежки отдавал в общий котел. Он только выпрашивал на время несколько монеток, чтобы показать своему шефу. Даже золотые экюдоры и агнельдоры он показывал легату, чтобы начальник заценил монетки. Но ни короны, ни монетки с огнивом не впечатлили Лешку.

Лешка с мэтром Безе занимался высокой политикой. Они подкупали и разрабатывали слова обращений, полных врак и дельных намерений, для выражения позиции славного парижанина, достойного поста купеческого прево. Дела у них шли замечательно. Они неделю провели, практически не разлучаясь. Лешке было тошно после операции с 'бульонами', а мэтр Безе баюкал искалеченную руку.

Катрин Валуа имела своего итальянского любовника по ночам, и была рада не видеть его дни напролет — она не хотела признаваться себе в том, что 'танцует под музыку атлантов'. Но однажды она осознала, что попалась в некую клетку. В ее окружении появились парижане, достойные господа и славные добрые слуги, которые смотрели на нее странными глазами — с взглядами полными искреннего уважения, и спокойной уверенностью в том, что они смогут услужить своей госпоже. Катрин поинтересовалась у Дженкинса: 'Откуда и кто эти люди'. Старый мажордом с поклоном ответил одним словом: 'Парижане'. И Катрин успокоилась — на парижан она хотела рассчитывать, только на парижан она и могла надеяться. Никакого влияния на дворян у нее не было. Она это видела по холодным глазам аристократов, по их натянутым, лицемерным улыбкам. Леонар ей рассказал многое о порядках в Атлантиде. Многое она наотрез отказалась понимать и принимать. Но кое-что ей понравилось. Ей очень понравилась система английского управления страной. И граф ДиКаприо был прав: 'Сильная власть не боится поделиться капелькой влияния с низшими и слабыми. Они не станут сильней! А от настоящей власти не убудет'. Надо было думать. Надо было серьезно разбираться с вопросом генеральных штатов — французского подобия английского парламента. И Валуа размышляла, писала заметки, вскоре она обнаружила, что с увлечением слушает доклады новых управляющих. Это были краткие, точные доклады — сведения выстраивались в достаточно стройную картину парижской жизни. Катрин впервые поняла — а королевой-то быть не просто! И нахал Леонар был того же мнения: 'Лучше раз родить, чем дважды короноваться'. После чего этот наглец распускал руки и приговаривал свои вздорные поболтушки навроде 'возвратно — поступательные движения, отлично снимают напряжение'. Никакого сладу не было с этим сластолюбцем! На многие вопросы он не давал конкретного ответа, постоянно представляя своих новых знакомых 'достойных жителей Парижа, опора трону, поддержка короны, главное — знают свое место, и не тянут свои грабки к чистому и высокому! Это понимать надо'. Потом мог скорчить умильную рожицу и прижать свои руки к груди, чуть согнув вытянутые пальцы. И обязательно сказать жалостливо и грустно, словно оправдывался перед Катрин за что-то: "У меня лапки". Потом он наслаждался ее звонким смехом. А сам при этом так и норовил залезть своими лапками поглубже Катрин под платье к 'чистому и высокому'.

Однажды он повторил с ней английское приключение. Они оделись странно. Совсем не скромно! Катрин даже подумала, что он хочет с ней посетить какой-нибудь бал у знакомого дворянина. Но каково же было ее удивление, когда они пришли на улицы, ведущие к месту известному, но тайному, запретному для всех порядочных парижан. Она слышала о нем! Даже в детстве рассказывала ей кормилица про страшные и странные места совсем рядом от дворца, где творится необычное. Двор чудес Жюссак оставил неизгладимое впечатление. Катрин Валуа никогда не видела таких людей. И она снова увидела странное. Граф ДиКаприо нацепил дурацкую повязку на лицо, скрыв один глаз, и немного подкрасил брови, лицо его заметно преобразилось — она увидела дерзкого, таинственного молодого буяна. И этот мерзавец хохотал шуткам, распевал песни, пожирал мясо, всех угощал вином, сам пил неумеренно, опять подрался, получил по наглой физиономии от местных падших женщин — он снова чувствовал себя как дома. И Катрин, вслед за любовником, расслабилась, никто не обращал на нее особого внимания. 'Моя дорогая сестренка! Не обидит даже котенка. Но не любит мужские ласки — лучше не лезь, выцарапает глазки!' — и все рассмеялись. Валуа удивилась тому, что эти 'нищие' совсем не выглядели нищими — они щеголяли в искусно пошитых одеяниях, лица светились радостью, задором и здоровьем. Пламя костров приятно согревало тело, пара девушек, очень приятного и спокойного характера составили ей компанию. Вскоре они уже угощались вином и обсуждали отвратительное поведение некоторых мужланов, нахалов и мерзавцев.

У одного их таких мерзавцев и нахала, которого она знала под именем Леонар ДиКаприо, казалось полно секретов и тайн, которыми он не торопился делиться, но с каждым новым откровением Валуа понимала — опасный мужчина слишком завладел ее вниманием. С этим пора заканчивать.

Но конца и края этому не было. Париж отзывался ее душе, свои переменчивым настроением, новыми открытиями — Катрин Валуа узнавала свой город, свою столицу, своих французов — она училась быть королевой. Дело оставалось за самой малостью — добыть корону для такой чудесной женщины, как наша милашка Катрин. И Зубриков улыбался и напевал дурацкие слова: 'И все идет по плану!'

Глава 6. Хочешь провести со мной ночь сегодня? Боб Кру

Дворы чудес Парижа шуршали и бурлили. Затея с рулеткой всех поразила. Сработало множество скрытых пружин, чтобы завести этих простаков, которые мнили себя мастаками азартных игр, знатоками в деле надувательства и облапошивания азартных простаков. Ха! Наивные болваны! Да что они умели? Конечно, простенькие игры у них были: кости, карты. Карты получили широкое распространение в последние годы жизни сумасшедшего отца Катрин. Самая ловкая сиделка, любила поиграть с королем в картишки, эта особа могла утихомирить короля одной угрозой: 'Покину Париж!' Но рулетка, это вам не бумажками потрясать или из стаканчика косточки бросать. Рулетка это механизмус, это механикус! Это завораживает уже одним ожиданием: 'Оно вертится! Как долго оно вертится. Да когда же остановится это проклятое колесо фортуны? Шарик в одну сторону, а колесо в другую. Как все запутанно. Давай же! Вах, все пропало! Еще разок, мне точно повезет!'

Даже разнообразная система ставок: когда можно было поставить на два цвета, на четное и нечетное, на группы чисел, на зеро, и система выплат была разнообразная — голова кружилась от вариантов, и все было такое вкусное!

Ребята хорошо постарались, раскручивая Витю на точные воспоминания о правилах рулетки. Несколько придумали по ходу испытаний.

Однозначно был утвержден канон: 'Делайте Ваши ставки, господа' — это вечное, это солидно — в начале игры крупье был обязан объявить о начале партии, после чего разрешается размещать свои фишки на игровом поле стола. Витя уточнил важную деталь! Рулетка запускается ещё до окончания прекращения приема ставок. Во время вращения колеса и до падения шарика, есть возможность добавить или убрать ставки. Непосредственно перед падением шарика, крупье сообщает о том, что ставки больше не принимаются. Приём ставок прекращается, когда крупье торжественно восклицал: 'Ставки сделаны, ставок больше нет'. Это была мистика! Конструкция колеса метрового диаметра позволяла ему крутиться минут пять. Шарик запускается в сторону, противоположную вращению колеса. После попадания шарика в ячейку, крупье объявляет выигрышное число, при этом он фиксирует его на игровом поле и собирает в доход казино все проигравшие ставки. Лопаточка загребает фишки — неудачники стонут, грызут усы и проклинают владельцев заведения. Это было важно, об этом Лешка предупредил главарей преступного мира: 'При игре в рулетку твоим соперником является заведение, а не другие игроки! Мир, братья! Зачем ссориться? Господь не любит склочников и задир. А мы в шоколаде — мы за мир во всем мире, и да славится имя святой Фаины!' И все глубокомысленно покивали головой — защитить свои интересы это было вызовом — а вызов эти люди обожали.

Ничего не соображая в психологии, но следуя указаниям, Лешка пояснил, что прибыль при выпадении чисел намного выше, чем при угадывании цвета или четности. Важно то, что выплата выигрышей начинается с самых рискованных и, заканчивая 'шансами': цвет, чёт-нечет, первые восемнадцать, вторые восемнадцать — какой в этом психологический подвох можно было только предполагать.

Когда вертится колесо рулетки, маленький золотой шарик провозглашает конечный итог — и не имеют значения ни жадность, ни страх, ни надежда. Результат объективный и окончательный и обжалованию не подлежит. А желающие обжаловать результаты игры — пусть будут готовы получить в брюхо кусок стали, и вдоволь упиться собственной кровью. Не надо дурить Двор чудес.

Завораживала игра, незаметно бежало время. Заметно от игроков менялись горки фишек перед ними. Кто-то выигрывал, кто-то вопил от разочарования и возмущения — но все были довольны, все были счастливы. Ночи пролетали в единый миг — и все признали — стоящее дело принес Артаньян — за такое стоит побороться: 'Крепче держись за нож, капон!'

Лешка поговорил с главарями серьезно. Говорили о важности хранить тайну механизма, о борьбе с нарушителями патентного права. Первые патенты, разрешения на занятие особой деятельностью выдавали уже в древнем Риме. Но в это время итальянцы уже начали суетиться. Заполучив "секреты" изготовления стекла, которые были всем известны в общих деталях, венецианцы серьезно намеревались заняться монопольным производством. Венецианская республика, имела силу, которая была способна проследить за выполнением указа, который предписывал сообщать властям о реализованных на практике изобретениях. Целью итальянцев было предотвратить использование изобретений третьими лицами, чтобы любой новый патент выдавался Дожем по рекомендации Совета. Чтобы все европейские изобретатели прибегли к службе сильной республики — очень они хитренькие были эти итальяшки. Реально уважал и симпатизировал им Лешка, но не важно: кто первый. Важно стать удачливым "вторым" — это труднее, это хороший вызов Парижу, как главной столице патентного права. Об этом он уже перехрюкал с мэтром Безе, об этом знала и Катрин — граф ДиКаприо может многое, думает и заботится о многом. И индустрия развлечений это серьезно.

Сердце азарта было древним, как весь этот мир. Развлечения, напоминающие рулетку, существовали уже в Древней Греции — воины устанавливали щит на острие меча и заставляли его вращаться.

Крутится красно-черное колесо рулетки, солидно вращается серебристая крестовина, быстро бежит по полированному дереву позолоченный шарик, волнение от вращения колеса, сверкающего разными цветами и блеском серебряных вставок, все всецело поглощает внимание любого участника. Движутся по окружности напряженные взгляды напряженных — в ярких нарядах, с глазами, горящими от желания испытать свою удачу — игроков... Лешка смотрел с улыбкой на этих детей улицы — Париж станет новым Монте-Карло. А на Лас-Вегас плевать! Шарик со стуком падает в ячейку, вылетает оттуда... раздается громкий вопль — проклятия, и вздох новой надежды — всё! Шарик упокоился в ячейке — шансов больше нет! Получай выигрыш, счастливчик. Иди, неудачник, выпей вина, поцелуй красотку, найди денег, обменяй на фишки и добро пожаловать в мир сказок и приключений, на Красную мельницу Двора чудес, которая мелет надежды и разочарования, радость и печаль, все лучшее и худшее, что есть в человеке — все перемелется и будет Парижу польза.

* * *

Не все было гладко и сладко у нашего хитреца. Судьба подкинула ему задачку, над решением которой Зубрикову пришлось хорошо попотеть. Совсем не ожидал он такой подлянки от женщин. А стоило вспомнить давнее высказывание: 'Женский вопрос решить — это вам не фоминизм придумать!'

Зубриков знал, что раскрутить проект в шоу-бизнесе трудное дело. Оказалось, что раскрутить женщин на перемены в это время почти невозможно. Даже парижских 'падших'. Падшими они себя не чувствовали, понятное дело, что 'на спину упавшими', но Лешке осталось признать, что парижские шлюхи оказались и 'губу раскатавшими'.

Проект 'кабаре' наткнулся на непреодолимое препятствие: женщины не хотели врубаться в моду будущих поколений. Это было делом понятным. Только наивный Зубриков полагал, что мода она простая штука. На самом деле, мода непредсказуема, либо надо было более серьезно отнестись к вопросу охмурения красоток.

Женщины наотрез не приняли идею уменьшения размера юбок и прочего стриптиза. Сработало какое-то примитивное осознание: 'Нас раздеть хотят! Моё — не отдам!' Когда нет особого избытка в одежде, когда ткань дорога и сложна в производстве, когда хорошая, дорогая ткань ценится очень дорого — снять с себя даже маленький кусочек тряпки расценивалось как умаление достоинства. Вот этого Лешка не ожидал совсем. И логика не работала. Он пытался объяснить ночным бабочкам элементарное: 'Да вы с ума посходили! Это же только на время! Только для очарования мужика, а потом опять оденешься. И снова разденешься'. Но ему возразили с той очаровательной логикой, которую некоторые мужчины называют 'женской', а она не женская, она нормальная древняя логика, которая способна оперировать не только простыми умозаключениями на уровне 'один плюс один — получаем два'. Все правильно, у женщины иногда 'один плюс один — получаем апельсин'. Судьба, сама особа рода не мужского, словно смеялась ему в лицо: 'Это тебе не вшивая диалектика, это дуалектонная логика, понимать надо'. Главным возражением прозвучал тезис: 'Но ведь все увидят, как я раздеваюсь'.