Сказка - ложь...

Ваня даже забыл про мысли на счет правильный он или не правильный царевич: как-то не до того было, чтобы о глупостях всяких страдать. И вообще, царевичей тоже более чем хватало, меньше, чем Иванов, но стоило только вспомнить как хохотали на пару две подружки — Вася и Варвара над каким-то незадачливым кандидатом в мужья к последней.

Да-да, та самая Варвара-краса, и коса у нее и впрямь была богатая — смоляная, в руку толщиной и до самых пят. Само собой, что коса была еще и тяжелая, а если к тому же жемчугом перевитая, да со всем прочим положенным приличной царевне убранством... По-хорошему, ее вместо боевого цепа использовать можно было, видел он такой у Кощея в коллекции!

Чтоб голова не болела Варьке няня плела ее с особыми амулетами, а Варвара постоянно пила специальный сбор перед сном. На похвалы своей косе Варька дергалась не хуже Василисы, если при ней завести речь о Прекрасной, что лишний раз убедило Ивана насколько странные создания девушки: одна Прекрасная, другая краса, однако ж Варваре Вася сочувствует, даже лучшими подругами стали.

Косу обрезать не давал отец, дескать, покойной Вариной маменьке именно так и нравилось, а коса — девичья гордость. Иван при первом знакомстве осторожно согласился, что красота-красотой, но такой мороки и нервов она не стоит, в связи с чем был тут же благосклонно принят на правах товарища. Потому как когда ее маменька умерла, Варька была ростом с пенек, причем вместе с проклятой косой, и волосенки понятное дело были еще легкими, пушистыми, детскими. Сейчас же взрослая и действительно очень красивая девица лишь маялась такой 'красотой' и срывала гнев на незадачливых претендентах на ее руку.

В таких случаях добрая и отзывчивая девушка, которая узнав о Ваниной заботе, вначале расспросила подробно, дала несколько хороших советов, а уже после регулярно присылала со служками то клюквы, то черники, то готовые морсы с кисельками, — не стеснялась демонстрировать норов и тяжелую руку. Папенькина дочка! Заколдует так, что потом не отколдуешь, и будет горе-жених до конца жизни индюком перьями трясти или лиловым кроликом прыгать.

— А не слишком ли? — невольно поежился Иван.

— Ваня! — всплеснула руками Варвара, улыбаясь ему лучистыми глазами цвета грозового неба. — Ну, сам посуди! Ежели какому королевичу-царевичу скучно стало и решил он, недолго думая, перед всем миром похвалиться, то что же? Я или Вася к нему со всех ног на крылечко должны выбежать с хлебом-солью, в ножки кланяться, ключи от терема поднести, в обратный путь коня златогривого собственноручно снарядить и мешок яблок молодильных в придачу отсыпать?!

Иван припомнил про себя кое-что, не столь давнее, и смущенно хмыкнул:

— Если так посудить, то нет, конечно.

— Во-о-от! — протянула Варвара, многозначительно махнув пальчиком. — Пусть сначала храбрость свою докажет, смекалку, сердце доброе, намерения честные. Потому и Яга своих кобылиц поиграть частенько пускает, нешто они по ее свисту сами не собираются... Кто перстенек жемчужный в море бросает, Кощей, вон, в последний раз Свинку-золотую-щетинку на луг выгнал...

— Видел бы ты ту 'свинку'! — подмигнула Василиса. Тут же сделала строгое лицо. — А что, и нам весело, и царевичам... кхе... подвиги.

— По заслугам и дары, достойного не обделят! — согласно закончила Варя, пожала плечиком. — А если не справится кто, покажет себя с худой стороны, то было бы об ком жалеть.

Ваня поежился невольно и решил, что ему с котлами, травками и спящим Кощеем — еще глубоко повезло! В самом деле, ничего непосильного, не говоря уж о том, что в отличие от той же 'свинки' это не потеха. Он и впрямь делает, что-то нужное, стоящее!

Тем более, что хоть незначительные на первый взгляд, медленные изменения в состоянии чародея — но они были. Тот начал сглатывать, губы двигались, когда Иван поил его нежирным бульоном или молоком с медом. Начали затягиваться раны и трещины: сначала самые мелкие покрылись корочкой, что, признаться, выглядело страшновато, — Ваня не пугался, зная, что так и должно быть, именно так обычно и заживают ссадины у человека. Более глубокие не то чтобы гноились, но одно время мокли, выступала кровь и сукровица, — оказалось, что и это хорошо. Тело лечится пока не столько внешне, сколько внутренне, постепенно восстанавливая свои системы: пищеварительную, кровеносную... Правда, пришлось опять засесть за книги и словари, а так же практически освоить техники перевязки вместе с некоторыми другими.

Хуже всего было разумеется с руками. Какая зима! К следующему лету, когда Ваня уже во всю бегал в гости не только лишь к Яге, но и к девчонкам, сам ходил с ними на 'тихую охоту' или за сборами, и даже случалось вытаскивать на пару с Серым из очередной передряги Змея... Когда у Кощея стали сглаживаться даже более серьезные рубцы — руки все еще оставались проблемой, у него даже пальцы толком не гнулись. Иван уже и сам был рад, что расчесал чародея сонным гребешком: жутко представить, какой болью тот до сих пор изводился бы.

Если говорить совсем уж честно, то в тридесятом царстве Ване более чем нравилось и куда обратно он вовсе не торопился. На родственников можно и в зачарованное блюдечко посмотреть, все ли у них в порядке, что до остального — друзей у царевича дома как таковых не было, да и занятия, и чтобы по душе тоже. Здесь же у него запросто появилось и то, и другое.

Симпатичные умные девчонки, не зазнайки, не кокетки, интересующиеся исключительно хлопцами попригожее и бусиками понаряднее. Абсолютно безбашенный Змей, благодаря которому Иван не только исправно получал женьшень, но поневоле довольно быстро узнал о многих весьма занятных вещах, о коих те же братья его просвещать не торопились. С полянницами, как-то вот, по случаю познакомились, хотя... лучше было бы без них обойтись, пережил бы и без подобного свидания, но тож Змей! Горнило с крыльями! И главное, что эта летающая косоглазая гадюка опять в дрова был! Сам бы накостылял...

Здесь был Волк, который насмешничал часто, но всегда не зло, а если учил чему или советовал, то конкретно по делу и не обидно, не свысока. И многие другие лесные и речные обитатели, кто взамен на обычное уважение никогда не строили пакостей, а позже вовсе охотно останавливались поболтать или обменивались небольшими подарками. Ну в самом деле, мог бы он когда похвастаться, что на переправе полчаса пересмеивался с водяницами, после того как выпутал их подружку из сетей, или что кадушку с медом ему притащит самый настоящий медвежонок и вежливо поблагодарит ошарашенного парня за ответное угощение только что пойманной рыбкой?!

Однако не только в чудесах и друзьях-приятелях было дело, но и в том, что само дело ему нравилось в глубине души. Иван лишь фыркал про себя теперь: не всем же драконам головы рубить, мало ли, еще вот разве Горыныч за дальних родичей не обижался.... Хрен с ними с драконами, прочими Сивками-бурками, на них другие Иваны найдутся, их много, а покалечиться каждый день кто-то может! Чем не доброе дело? И на всю жизнь. Как по нему, но куда приятнее было воочию видеть, что под твоими руками утишились чьи-то страдания, заживают раны. Возни же с одним единственным бессознательным пациентом, особенно после того как вник, разобрался, вошел в колею — было немного, и упоминать-то нечего.

Иван по сути жил в свое удовольствие. Не сказать, чтоб на всем готовом, однако как правильно рассуждала Варвара, приятно когда тебя хвалят и уважают, не за красивые глаза, а за реальные, пусть даже самые малые заслуги.

И не то, чтобы он себе это все благородными речами проговаривал, просто жил, — однако же получается, что совсем вырос царевич Ванечка из детских штанишек и не заметил.

* * *

Быстро сказка сказывается, долго дело делается. Время идет своим чередом, а Иван справился и с наиболее острой бедой, взявшись за нее с таким упорством, с каким иногда и на лютого ворога не идут! И шиповниковым маслом ежедневно суставы растирал, и обмотки делал с мать-и-мачехой, лопухом, медом, толокнянку мешал уже с хвощем и вереском, про фазы Луны при сборе на болотах сабельника — мог рассказать в деталях, разбуди его среди ночи... Если спросонья в лоб не прилетело бы очередной книгой либо же котлом. Любовно настоянная мазь от Яги на змеином яде всегда стояла на отдельной почетной полочке, как особо важный 'эксклюзив'.

Справился, в общем! То, что после этакой работы у Кощея за относительно короткий промежуток даже самые толстые рубцы сгладились до следов сравнимых со случайным ожогом от сковородки или кошачьей царапушкой, — Ваня со вполне законной гордостью счел своей заслугой, а не чародейских Сил.

Нет, они там тоже, само собой участвовали, иначе шрамы бы в любом случае остались жуткие и сходили еще долго. Однако и старания самоназначенного знахаря имели далеко не самое последнее значение. Кощей по-прежнему спал и просыпаться не спешил, несмотря ни на что. Значит, сил у него все так же немного, и всяко не хватило бы на то, чтобы буквально за пару месяцев само собой все рассосалось, и руки-ноги хоть сгибаться правильно начали.

Глядя на результат своих усилий, Иван между тем исподволь начал раздумывать, как ему дальше жить. Чародей все же не будет спать вечно, его раны пусть очень медленно, но зажили, тело почти восстановилось. Сейчас видимо, как раз шло накопление его волшебной мощи, теперь не отвлекаясь ни на что другое. Кощей уже ничем не напоминал тот скелетообразный кошмар, который Ваня вытащил из застенков, хотя и не радовал пока цветущим видом, как какая-нибудь спящая в хрустальном гробу царевна.

Иван вначале похихикал: ага, спящий красавец...

А потом внезапно замер, развернулся от дверей, медленно поднял взгляд на безучастного ко всему колдуна и поразился неожиданно обрушившемуся на него откровению! Батюшки светы, а ведь и правда красавец... Даже неловко как-то настолько скромно отзываться.

Иван рассматривал своего подопечного подробно, пристально, даже чуточку недоверчиво. Само собой, ни пол, ни внешность Кощея не были для него чем-то необычным. В конце концов, он его сколько раз собственными руками купал и растирал, со всех сторон в подробностях лицезрел. Просто не приглядывался никогда, обращая внимание на другое, на то, о чем позаботиться следует. А сейчас его словно по голове ударило: поди ж ты...

Лежащий на постели мужчина был высок, наверное, одного с нынешнем царевичем роста. И хотя сложение имел тонкокостное, разворот плеч трудно было назвать хилым. Он все еще был болезненно худ, зато так еще больше бросалось в глаза насколько изящные у него запястья и щиколотки.

Как-то внезапно, практически исподтишка, вспомнилось, что ноги колдуна целиком, от бедер до ступней — длинные, идеально ровные... как и пальцы, кстати. Да таких красивых рук вообще быть не должно, приглядевшись — на них же молиться хочется!

Высокий лоб, изысканный изгиб соболиных бровей, резные скулы и густые ресницы, безупречный прямой нос, четко и ярко очерченные губы. Глаз Кощей, понятное дело, не открывал, и их цвет оставался загадкой, но судя по форме — очи у чародея были в пол лица с непривычным, слегка удлиненным разрезом. Густой поток прямых черных волос достигал уже до лопаток: Кощей запросто мог отрастить косу не хуже, чем у Варвары! А кожа... Ваня осторожно выдохнул. Да, бледен, однако полностью восстановившись его кожа оказалась сама по себе матово-белой, невозможно чистой, гладкой и нежнее шелка его нижней сорочки!

Не говоря уж о том, что Кощей выглядел неприлично молодо. На этом фоне даже бессмертие немного меркло, чародей сам по себе представился каким-то нереальным, непередаваемым чудом, дивом дивным настолько, что дух захватывало...

Иван почти пинками заставил себя наконец отвести глаза и уйти. А совсем скоро у него появилась серьезная проблема.

Проблема эта отодвинула все высокие размышления о будущем на задний план и хорошо знакома каждому здоровому мужчине, потому что если данная проблема не возникает — то мужчина не здоров и именно как мужчина. Вот только что делать если проблема возникает при виде пусть и очень красивого, но другого мужчины, да еще бессознательного и беспомощного, а тебе к тому же еще надо его искупать и снадобьем растереть?!

Это было стыдно, это было грязно, это было мерзко! Ваня бил себя по рукам в самом что ни на есть прямом смысле, со слезами на глазах твердя как заклятье: 'Нельзя! Нельзя!' Помогало слабо, точнее никак. Обнаженный Кощей стал его наваждением, самые простые процедуры, ранее не стоящие никакого беспокойства — превратились в пытку: стиснув челюсти Иван материл себя самыми черными словами, поймав на том, что не столько массажирует, сколько гладит его плечи и спину. Когда приходилось спускаться ниже, кусал губы до крови и звездочек под веками. Он уже не мог точно сказать, массирует ли ему пальцы, чтобы разработать суставы, или чтобы прикоснуться хоть так и подольше, подольше... Он докатился до того, что промывая и расчесывая атласные волны чародейской гривы — выпадал из реальности, а затем кидался под холодный источник.

— Да, Ванечка, все-таки недалеко ты ушел от дядюшки! — с отчаянием поздравил себя Иван.

Однажды он Кощея едва не поцеловал: засмотрелся на чуть подрагивающие губы, влажно белеющую между ними полоску зубов, и очнулся лишь когда вплотную к ним почему-то оказался не носик поильника, а его собственный рот. Отшатнулся так, что едва на пол не сверзился!

Это же подло! Он же без памяти, он ни ответить, ни оттолкнуть не может! Как ты вообще смеешь о нем подобное думать, он же и так натерпелся! Ох, и скотина же ты, Ванечка...

Тяжело было еще и потому, что этой своей бедой Ваня не мог с кем-либо поделиться, попросить совета. Не с девчонками же или Ягой беседовать об этаком, хотя карга, наверняка и чего похлеще за свою жизнь слыхивала, а Змей только оборжал бы его, даже не дослушав. Идеальной кандидатурой был Волк, которого Иван давно воспринимал как старшего товарища, в чем-то наставника. Однако и тогда пришлось бы говорить все на чистоту, а ведь проблема-то была не только и не столько в том, что у него стоит на мужчину, а в том, что в неожиданно обрушившихся на него эротических фантазиях он видит вполне конкретного мужчину, что этот мужчина пока от него зависит, что это вообще Кощей, и что Кощей вряд ли с восторгом воспримет по отношению к себе подобные желания.

Ваню бы точно от отвращения вывернуло бы, если б узнал, что человек, который ему умыться помогал и раны обрабатывал, при этом на тебя слюни пускал... И это его еще никогда никто насильно даже пальцем не коснулся!

Иван сам себе не рад был и не смог бы сказать, что именно из перечисленного удручало его больше. В конце концов он просто сдался и махнул рукой: ну, вот такая ты тварь, Ванечка, держи себя в руках, не катись ниже, а дальше — пусть хоть убивает, как очнется!

Удрученный парень буквально чах, утонув в своих переживаниях, с лица спал. Его подавленное состояние уже не просто стало заметно, но вызывало откровенную тревогу. Даже Змей попытался его разговорить, правда действовал в своем обычном духе — читай, подпоил, а Ване много и не надо было, — поэтому Горыныч разобрать смог лишь, что весь корень зла не в чем-то, а в Кощее и его возможном к Ване отношении. Сколько ни разобрал, но с непривычной для него серьезностью и тактом попробовал утешить: