Сполиарум

-Значит, ты следующий. — обезьяна приподняла голову, глядя на меня так, словно видела во мне источник невероятного дохода.

Вздрогнув от ее ласкового голоса, подобного тому, какой я всегда хотел услышать от своей матери, я осторожно приблизился к ней, радуясь тому, что она, насколько я мог видеть, надежно неподвижна.

-Возможно. — помимо горячего металла здесь пахло еще и мускусом, свежим и страстным, порывистым мускусом больного, но все еще сильного и не сдавшегося болезни животного и от запаха того я невольно ощутил возбуждение, отозвавшееся холодной дрожью в позвоночнике.

-Ты хочешь, чтобы я помог тебе сбежать?

-Думаешь, что можешь мне помочь? — я усмехнулся, глядя на маленькие лапки, сжатые ремнями, вспоминая о том, сколь многих девушек и молодых мужчин я видел в таком же положении.

-Как и многим до тебя. Именно для этого я здесь и нахожусь, — он помедлил и с горечью добавил, — Только для этого.

-Сомневаюсь, что могу поверить обезьяне.

Тут он рассмеялся и от дикого переливчатого смеха того фиалки возомнили себя пальмами, а вьюнки — лианами.

Дверь в зеленую комнату открылась и, обернувшись так быстро, как только мог, от чего у меня закружилась голова, я увидел светловолосого молодого врача, которого так радостно считал съеденным. Опустив руки в карманы халата он вошел сюда с высокомерной торопливостью, ведомый властью и долгом, но взгляд его увидел обезьяну и он остановился, прижавшись к двери, успевшей закрыться за ним. Глаза его сощурились, словно он узнал увиденное, знакомое и понятное ему, привычное для него, но никак не имевшее права находиться здесь и как только губы его разомкнулись для того, чтобы сказать слова, способные стать воплощением того могущества, каким он обладал здесь, обезьяна закричала.

Вскинув голову, широко раскрыв пасть, обнажив красные воспаленные десны, желтые, в коричневых пятнах клыки, он издал звук, от которого мышцы рук и ног моих свело судорогой и воспоминания, которые я надеялся никогда не увидеть возникли перед глазами.

Я увидел умирающих динозавров и подводные храмы, я вспомнил о том, как убивал рабов и вынимал из королев нежеланных детей, я вновь ощутил удушливый смрад лемурийских джунглей и задохнулся от великолепия ледяных столбов километровой высоты.

Покачнувшись, я оперся на колонну, но врача, на которого и был направлен удар, отбросило на загремевшую дверь и он медленно опустился по ней на пол, лишенный сознания, маленькие круглые очки сорвались с левого уха и нависли над бледными губами, искажая и увеличивая их.

Дождавшись, пока перестанут дрожать стекла, я осторожно подобрался к врачу, склонился над ним, сожалея о том, что были такими явными дыхание его и биение артерии на шее.

-Обыщи его. — повернувшись, я увидел, что обезьяна снова лежит, глядя в потолок. Я и сам собирался осмотреть врача и мне было неприятно от того, что теперь я выполнял указание обезьяны. В левом кармане халата я обнаружил мобильный телефон, а в правом ключ, каким открывались здесь все не имеющие ручек двери. Великая добыча и я улыбнулся, сжимая в руке его бронзовое тепло. Присев на кушетку, я занялся телефоном. То была дорогая модель в рубиновом, глянцевито блестящем корпусе с круглыми кнопками, подсвеченными синим и большим экраном, способная производить фото и видеозапись. В памяти ее я обнаружил картины и сцены с обнаженной коротковолосой девушкой, танцующей в черном белье, раздевающейся, опускающейся на колени, но полностью и внимательнее решил посмотреть их позднее.

-Спрячь их здесь, в земле. — я начинал злиться на обезьяну, превращавшую мои намерения в свои слова.

Несчастные фиалки приняли к своим корням ключ и телефон, отделенный от своего аккумулятора. Даже если кто-либо кроме меня и решит полить цветы, что происходило здесь чрезвычайно редко, я сомневался, что это сможет причинить вред устройству или тому, что хранилось в нем.

-Теперь все готово для твоего побега, — обезьяна печально смотрела на меня, как мать, отпускающая сына на первое свидание, — Я надеюсь, когда-нибудь ты поможешь и мне.

-Возможно. -я пожал плечами, выходя из комнаты. Не припомню случая, чтобы я помог кому-либо.

4.

Мне пришлось провести весь вечер перед телевизором, что было для меня сущим мучением. Здесь имелся и старый видеомагнитофон с двумя десятками кассет, в большинстве своем повествующими о жизни наркоманов, но почти все эти фильмы были знакомы мне, подверглись неоднократному просмотру и казались теперь уже скучными и глупыми. Забившись в угол дивана, спрятав под джемпером коробку с фотографиями моей сестры и старательно не отвечая на вопросы и попытки заговорить, я в течение нескольких часов вместе с другими пациентами смотрел выпуски новостей , не интересовавшие меня потому, что ничто из упоминаемого в них не имело никакого ко мне отношения, окончание спортивной передачи, от вида героев которой, мужчин с выступающими надбровными дугами, не способных к четкому произношению слов, мне стало плохо, несколько музыкальных видеоклипов, заполненных отвратительными девицами, заученно поющими о любви, часовое развлечение для обитателей трущоб, рассказывавшему о катастрофах и знаменитостях и многое другое, настолько противное мне, что я вынужден был прилагать значительное, выматывающее, доводящее до тошноты усилие воли для того, чтобы оставаться неподвижным.

Это место было выбрано мной потому, что отсюда, стоило мне повернуть голову, я мог видеть весь длинный коридор, пост медсестры и дверь в другом конце, через которую открывался путь наружу, отнюдь не являвшийся путем к свободе. Я терпеливо сидел, глядя на телевизор, но изменив фокус так, чтобы изображение оставалось расплывчатым, от чего вскоре стали болеть глаза, думая о предстоящих деяниях, неслышно напевая любимые песни для того, чтобы заглушить голоса истерично-крикливых ведущих.

Другие пациенты садились рядом со мной, разговаривали друг с другом, поднимались и возвращались, принося с собой запах сигарет, окно напротив меня темнело и я чувствовал нарастающее волнение вместе с тем, как приближалось назначенное самим собой время.

Вскоре я остался один перед старым, в серебристом корпусе телевизором, изображение на чьем экране выглядело усохшим и выцветшим, дарившим подозрения о том, что демонстрируемое телевидением, является записью, сделанной некогда теми, кто мог в точности предсказать, увидеть и поместить в доступную для легкого считывания память все, что должно когда-либо произойти или же сделали то существа, видевшие от начала и до конца предыдущий цикл вселенной и теперь организованное ими вещание лишь заключалось в том, что один носитель с записанными тысячи лет назад новостями сменялся другим. Подошедшая ко мне медсестра сообщила, что при желании я могу посидеть еще немного, но для этого должен уменьшить громкость. Наступало время сна. Я кивнул и выключил телевизор, оставшись перед его черным экраном, сложив на груди руки, глядя на отражения ламп в почерневшем оконном стекле.

Обернувшись и увидев, что медсестры не было на ее месте, я встал и, стараясь ступать как можно тише, пробрался в зеленую комнату, выкопал из-под земли ключ и телефон, положил второй в карман, сжал первый в руке и осторожно выглянул в кабинет. Медсестры по-прежнему не было на месте, яркая лампа горела над ее столом с раскрытым журналом. Стараясь оставаться спокойным, я пробрался к двери и насадил ключ на стальной штырь, опустил ручку, открывая себе путь, ставший известным из подробных расспросов, коим я подверг своего соседа, пользовавшегося большей свободой и время от времени выходившего на прогулки.

Но вместо того, чтобы пройти вперед по темному короткому коридору, повернуть налево и спуститься вниз, я миновал лестницу, влекомый неясным призывом, от которого жар возникал в моей левой руке, прошел до конца коридора, где были другие ступени и по ним спустился так низко, как было то возможно, с тоской глядя в узкие вертикальные окна на желтых стенах. Матовые, потускневшие и грязные квадраты над ними мерцали умирающими флуоресцентными трубками, один за другим серые шаги вели меня вниз, держась за шершавые деревянные перила, ухитрившиеся воткнуть в меня длинную занозу. Остановившись посреди лестничного пролета, я поднял руку к глазам и посмотрел на острую щепку, зеленую с одной стороны, бледно-желтую с другой, торчащую из моей ладони, вонзившуюся в то место на ней, где пересекались две самые длинные, самые ровные линии. Она вздрагивала вместе с моим пульсом, тонкая и беззащитная передо мной, но плоть всегда была более дорога для меня, чем мне того хотелось и я настолько трепетно, что это раздражало меня, относился ко всему, что могло или старалось повредить ее. Безжалостно выдернув занозу, я бросил ее вниз, между перилами, не проследив за тем, как и куда упала она, сам же, спустившись, под землю, как я решил по исчезновению окон, вышел в холодный коридор с гладкими серебристыми стенами, которым лишь немного не хватало прилежания для того, чтобы стать зеркалами. Искаженная подвижная темнота, какой я предстал в них, ртутными переливами своими подвигла меня к тошноте, но я, стараясь смотреть перед собой, на светло-голубой пол, продвигался вперед, проходя мимо двойных синих дверей с квадратными в них стеклами, за которыми видел темноту, видел освещенные слабым неоновым светом белые стены из квадратных кафельных плиток, пустые операционные столы под круглыми хранилищами ламп, нависших над ними, короба из зеленоватой стали, хранящие, как я надеялся, хирургические инструменты, приборы с темными экранами, мечтающие только о том, чтобы их вновь коснулся электрический ток и одна из дверей с левой стороны, шестая или седьмая привлекла меня больше других, я чувствую за ней нечто живое и непредсказуемое, восхитительное и ужасающее, властное и таинственное, воплощающее в себе все, что я когда-либо буду любить после того, как все то, что я люблю сейчас перестанет иметь значение для меня.

Замедлив шаг, я приблизился к маленькому квадратному окну и заглянул в него, восхитившись прежде отпечатками пальцев и трещинками на его стекле. Посреди кафельного квадратного зала, возле операционного стола, на котором лежит обнаженный мужчина, трое гладкокожих безволосых существ перебирали тонкими длинными пальцами остро заточенную, снабженную пружинами сталь. Человеческое тело покоилось на высоте моей талии, но для тех, кого я счел инопланетянами оно находилось на уровне шеи. Один из них, издавая маленьким ртом тихие дребезжащие, сжимал в четырех длинных пальцах скальпель, становящийся еще более блестящим от того, что все прочее виделось мне туманным, лишенным четких очертаний и ярких цветов и через мгновение после того, как слепящий свет лучистой звездой сорвался с гневного острия, провел им между квадратами мышц на животе мужчины. Чужая кровь почти незаметна была на красноватой коже пришельцев, один из них подошел к голове человека и, склонившись над ним, сжал ее в тонких руках, в то время как другой стальным шприцом, созданным специально для его четырехфаланговых пальцев направил в левую вену мужчины жидкость, прозрачностью своей привлекавшую напряженную и тоскливую предопределенность.

Отпрянув, я прижался к холодной стене, радуясь тому, что существа не заметили меня. Даже если бы спасти несчастного и было в моих силах, я ни при каких обстоятельствах не совершил бы того. Этот человек был мне незнаком, рана, нанесенная ему слишком велика для того, чтобы я мог справиться с ней, в любом случае это возможно было сделать лишь при значительных затратах времени и отнюдь не выглядел лучшим образцом человеческой расы препарируемый мужчина. Его тело было превосходно, но выдавало то, что он потратил на его совершенствование слишком много времени, остатков которого едва ли могло быть достаточно для того, чтобы развить сознание и потому гармония, вероятнее всего, была нарушена. Самым же главным для меня было то, что вторжение в операционную, к созданиям, чьи силы и возможности были мне неведомы, угрожало болью и смертью.

Моя левая рука болезненно чесалась, требуя, чтобы я как можно скорее бежал из этого места и на сей раз я счел наилучшим последовать той просьбе, стараясь идти неслышно и быстро и только с последним испытывая некоторые затруднения. Слабость все еще не покинула членов моих и я знал по собственному опыту, что окончательного избавления от нее мне может потребоваться немало времени.

Так как мне был известен только один путь, я поднялся обратно в темный коридор, но вынужден был переждать на лестничной площадке, спрятавшись в углу, прикрытый дверью, когда мимо меня пройдут два врача, насмешливо и в весьма вульгарной манере обсуждавшие достоинства некоей девушки, являвшейся, насколько я понял, их пациенткой. На мгновение я заподозрил, что речь могла идти об Алене, но как только один из них упомянул огромные груди описываемой особы, я облегченно вздохнул.

Пройдя по ставшему холодным коридору до другой лестницы, я спустился по ней, освещаемый пробивавшимся сквозь грязные окна быстрым светом автомобильных фар и оказался на первом этаже, миновал маленький пустой холл, где на квадратном столике со сбитыми углами дымился в стеклянной и круглой, нависшей над его краем пепельнице окурок сигареты и низкие кресла, обитые красной выцветшей кожей, казались столь уютными, что мне с трудом удалось сдержаться и не присесть на какое-либо из них, подошел к двери, обтянутой кожей черной, но не менее старой, нажал на круглую кнопку на желтой стене справа от нее и, услышав громкий щелчок, толкнул тяжелую дверь, навалился на нее всем телом, выбираясь в промозглый вечер.

Опустив руки в карманы брюк, сжав под правой картонную коробку, лаская пальцами в левом гладкий корпус телефона, я неторопливо удалялся от больницы, обернувшись только один раз, чтобы посмотреть на угол прямоугольного серого здания, глубоко вдыхая свежий воздух, от которого кружилась голова и становились еще более слабыми ноги, направляясь в сторону дороги и надеясь, что мои босые ноги в тапочках не смутят никого из прохожих настолько, чтобы он догадался о моем побеге и счел необходимым сообщить в больницу или собственноручно вернуть меня.

Встав на обочине, я достал телефон, очистил от налипшей на него земли, вставил аккумулятор и набрал номер. Долгие гудки были ответом и мне было безразлично, занята ли она, забыла ли телефон или не отвечает, глядя на незнакомые цифры, возникшие на экране, потому я решил позвонить другому человеку, чья способность помочь представлялась мне весьма сомнительной.

-Алло? — она ответила почти сразу, я услышал нелепые голоса других людей и музыку, кто-то смеялся совсем рядом с ней.

-Это я, -и ее молчание в трубке стало испуганным и пустым, — Где ты находишься?

-Я...-она растерянно подбирала слова, стараясь ничем не разозлить меня, -Я в кафе..с...с друзьями.

-Где оно находится? — но я чувствовал, что злость уже подступает к моему голосу, несмотря на все мои усилия сохранить его спокойным и мягким.

-Недалеко от дома.

-Насколько недалеко? — мне пришлось сжать левую руку в кулак, чтобы не повысить голос и не выдать раздражения своего.