Княженика_7

Звонка в своих помятых, обтрепанных кружевах была похожа на въерошенного, нахохлившегося воробья.

Я отдала ей папину куртку со своего плеча — она была, хотя бы, теплая, мною согретая. Звонка в огромной для нее черной потертой кожанке сразу стала похожа на беспризорника времен гражданской войны, как их показывают в кино.

Сама я накинула брошенную куртку Ярослава. Запахнула поплотнее. Вид у меня был не намного роскошнее. Зато тепло, ведь снег с каждой минутой валил сильнее и сильнее. Из мягкого, пушистого, ласкового становился мелким, злым и колючим.

Я взяла Звонку за руку, подобрала пакет с подарком, с праздничными нарядами, с наганом — и мы пошли обратно в Душкачан.

* * *

Представляю, какой видок у нас был — как у бедных ежей-переселенцев.

Я не рискнула вернуться домой обычным путем. Пользуясь разыгравшейся метелью, мы прошли трассой над Душкачаном, потом, по краешку, лесом, спустились к железной дороге, и уже под ее прикрытием, со стороны болот, добрались до моей избушки.

Снег засыпал наши следы.

Я поднялась на крыльцо, нашарила на веранде веник, размела и крыльцо и дорожку, чтобы никто не понял, что тут прошли двое. Сжавшаяся от холода и страха Звонка добросовестно, обеими руками держала пакет, ожидая меня на верандочке.

Я открыла ключом замок, сняла его, распахнула дверь.

Мы вошли.

Дома было чисто, тихо и тепло. Затопленная Ярославом печка уютно потрескивала.

Силы мои закончились и я села на пол прямо у порога от нахлынувшей внезапно слабости.

На Звонкиных локонах блестели крупные капли, как роса на траве, — снег растаял. Она вышагнула из папиной куртки, как черепашка из панциря.

Если ее не переодеть и не напоить горячим питьем, она простынет.

Нельзя, чтобы она простыла.

Оставив пакет у входа, я по стеночке поднялась, добралась до чайника, включила. Как же у меня дома сегодня тепло...

От влажной куртки Ярослава стало отчетливо пахнуть горьким лаймом, морской свежестью. У меня горло перехватило, захотелось завыть в голос.

Звонка терлась у печки, как котенок. Пристроилась, наконец, у теплого, обтянутого крашеным листовым железом бока.

И вдруг убежденно сказала:

— Он тепер-р-рь нас будет искать. Мстислав Лютый. У тебя кр-р-репкий дом, Княженика?

"Куда уж крепче", — мрачно подумала я. — "Дунь — и улетит, крыльцом размахивая".

— Ты сейчас выпьешь горячего чаю с вареньем и заберешься под одеяло, хорошо? — попросила я Звонку. — Я тебе дам мою футболку, а твое платье и колготки мы повесим сушиться.

— Пр-р-равда? — обрадовалась футболке Звонка.

Общими усилиями мы стянули с нее мокрые шелка. Распутали поникшие банты. Звонка добросовестно выпила большую кружку чая с малиной, послушно забралась на мою лежанку за печкой. Я включила ей светильник.

— Тут тепло-о-о..., — обрадовалась Звонка. — И светло.

— Вот и отогревайся, а я делами займусь.

Я повесила звонкины платье и колготы на веревку в закутке за кухонным шкафом. Влажные туфли ее набила газетой и поставила на табурет сушиться. Другой обуви нет, а полы у меня холодные...

Куртку Ярослава отнесла на лежанку к Звонке. Будем ею укрываться. А спальный закуток надо срочно делать невидимым.

Пришлось достать молоток, гвозди, протянуть через всю избу, от западной стены до восточной веревочку. (Проверять, можно ли вбивать в печку гвозди, я как-то не решилась, хотя тогда расход веревки уменьшился бы ровно в два раза.)

Достала новую чистую простыню поярче, прицепила ее на веревку прищепками, закрывая лежанку. Занавеска получилась хлипкая, но уж лучше такая, чем вообще никакая. Убрала молоток и гвозди на нижнюю полку стеллажа.

Метель снаружи разыгралась. В окна словно кто-то мохнатыми лапами колотил. Надо ставни бы закрыть...

Я тоже переоделась в домашнее, сухое. Теперь нужно пакет разобрать.

Вынула из него подарок.

Ах да, сегодня же праздник...

— С днем рождения тебя, Звенислава!

Я вручила Звонке калейдоскоп. Мой, старый. Показала, как смотреть в него, как трубу крутить, чтобы разноцветные стеклышки осыпались, отражались в зеркалах, рождая узоры немыслимой красоты.

Звонка обрадовалась.

Зарычала, глядя в трубу:

— Кр-р-р-расота!

А ветер все усиливался, и уже не мягкой лапой, а стальными когтями царапал в стекла, словно требуя: "Выходи!"

— Не очень кр-р-репкий дом, — сказала Звонка, прислушиваясь к ветру. — А он любит ненастные ночи, тогда подкр-р-радываться легче. Он хочет нас найти, я знаю. Это все из-за меня.

— Почему из-за тебя?

— Нельзя было выходить, а я вышла. Я вас так ждала, так ждала... А он меня дожидался. Теперь он будет кр-р-ружить у нашего зачар-р-рованного дома. Но не попадет, нет-нет, не попадет! Там кр-р-репкая стена. Он поймет, что там нас нет, будет искать тебя и меня.

Я вдруг подумала, что там, за каменной стеной, остался праздничный торт — а он ведь испортится! Люди ушли, лошади ушли, мерседесовскому джипу в гараже ничего не сделается, оранжевому "Магирусу" — тем более.

Цветы, так любовно выращиваемые Любовью Ивановной, наверное, засохнут.

И торт — размером со Звонку — пропадет.

В пакете остались платье, сарафан, белые колготки и туфли в отдельном мешочке, и наган.

Я разложила все это на столе.

Говорят, оружие надо чистить после стрельбы. А как? Покрутила барабан — в нем один патрон остался. Самый, наверное, осечный.

Ветер за окном завыл по-волчьи, заухал филином, застонал на все лады.

От ужаса сжалось сердце.

С наганом в руке я выскочила на крыльцо. Вокруг бушевала завывающая темень, секла по лицу ледяной крупой. Того и гляди враждебные вихри обернутся всадниками в черных клобуках, страшными псами, проступит золоченый шлем и железная личина под ним, надвинется на меня огромный конь...

Последняя пуля ушла в снежную круговерть. Выстрел получился на удивление громким.

Его услышали.

Донесли.

Очень скоро сквозь метельные завывания пробилось урчание мотора. В избу ворвался разъяренный дядя Гриша:

— Алиса, мать твою, ты что творишь?! А ну-ка сдай оружие! В ментовку захотела?

Как я ему обрадовалась!

Звонка затаилась под одеялом, как мышь за печкой, а я сидела прямо на верстаке, скрестив ноги по-турецки, и блаженно слушала, как дядя Гриша костерит меня на все лады.

— Я думал, Алиска, ты человек нормальный, взрослый, а ты вон чего вытворяешь! Да как тебе только в голову пришло, скажи на милость? Первый раз позвонили, у дач стреляют — я ж не обратил внимания. А уже надо было ехать уши тебе драть!

— А я его в морковке нашла! — огрызалась яростно с верстака я. — Думала, заржавел весь от старости. Не надо был его бросать где попало — и не нашла бы!

— Да я и не хотел! От Нели пришлось прятать второпях. Тоже, прицепилась как клещ, либо сдай, либо выкинь. Ага, щас. Просто побежал сдавать. Вы же бабы, такой народ, — с вами же по-хорошему никак нельзя! Потеряла ты мое доверие, Алиска, так и знай!

Дядя Гриша заграбастал и наган, и мешочек с остатками патронов, открыл подполье, спустился туда и начал опустошать свои тайные запасы.

— Все домой увезу! — гремело из подполья. — В гараже придется заховать, вот не было печали! Устроила ты мне праздничек, спасибо!

На свет божий начал появляться самый разнообразный арсенал. Ничего себе, сколько дядя Гриша тут добра схоронил!

Да несчастный наган по сравнению с этим армейским складом — тьфу!

— Ну и хорошо, — бурчала я. — Ну и замечательно, мне крепче спать. Один раз всего пострелять решила — и все, теперь преступник на всю жизнь!

— А если ты один раз со скалы решишь прыгнуть? Нашла отговорку! Скажи спасибо, что участковый меня уважает, не то уже в каталажке бы парилась. Расстроила ты меня, Алиска, ох, расстроила! И вообще — где этот твой? Где деньрождение?

— Закончился. У них там помер кто-то из родственников, телеграмму принесли — они все срочно поехали, даже торта не попробовав.

— Да ты что? — обрадовался несказанно дядя Гриша.— В смысле, грустно, конечно, а что поделать... Жизнь — она штука такая. Сложная.

Он начал переносить свое добро в жигуль. Буря за окном немного поутихла, словно вытеснила отсюда тепло и успокоилась.

Дядя Гриша несколько раз ходил туда-сюда, наконец, вынес последнюю партию.

Вернулся и сказал:

— Ты теперь, Алиса Андреевна, на условном сроке. Еще чего-нибудь выкинешь — переселишься с Нижний, как миленькая, поняла?

Я промолчала.

— Запрись!

Надув обиженно губы, я слезла с верстака, закрыла за дядей Гришей дверь, накинула крючок.

Послушала у двери, как затихает шум мотора.

Дядя Гриша уехал, и затаившиеся было страхи, — снова вылезли из всех щелей.

Что мне теперь делать?

Как жить дальше?

Что с нами будет, со мной, со Звонкой?

Заглянула за занавеску. Звонка, выронив калейдоскоп на подушку, тихо сопела носом. Укатали сивку крутые горки.

Я почувствовала, что зверски проголодалась.

Прошла на кухоньку, включила чайник, села у кухонного стола.

За окном, полуприкрытым занавеской, было черным-черно. "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя..." У Пушкина хоть няня рядом была, а у меня, кроме Звонки, никого не осталось.

И так-то было хреново, а тут еще на меня обрушились мамины страхи: теперь я поняла, почувствовала, как сильно она боялась, когда папа уходил в очередной рейс. Как мучительно ждала его обратно.

Зима пришла. У Звонки ни теплой одежды, ни обуви. Одни кружева.

Чем я буду ее кормить?

А если я начну покупать больше продуктов, и об этом донесут тете Неле?

Нельзя!

Если кто-то узнает о Звонке — ее заберут!

Меня скрючило от ужаса.

Ее заберут и сдадут в детский дом. Исключительно для ее блага. Чтобы ребенок учился и воспитывался под присмотром специалистов, чтобы не пропал в этом жестоком мире — и прочая лабуда.

Ее — маленькую княжну Звениславу Святославишну — сдадут в детский дом. В наш детский дом. Современный.

И она там умрет.

Что я тогда скажу Любовь Ивановне?!

Меня затрясло. Представилось, как к избушке подъезжает машина, выходят какие-то люди, наверное, педагоги и милиция, с исключительно благими целями выволакивают упирающуюся, плачущую Звонку.

Мне захотелось раздобыть какой-нибудь пулемет из арсенала дядя Гриши и отстреливаться от них всех до последнего.

Не отдам я им Звонку, это для нее — верная погибель!

Я сама здесь, в избушке, на птичьих правах. И то только потому, что все знают дядю Гришу и тетю Нелю, знают, какие они хорошие.

Да дядя Гриша за меня любого на лоскутки порвет, а тетя Неля, если понадобится, до президента дойдет, не дрогнет и глазом не моргнет! Когда в стране все рухнуло, она не растерялась, поехала на китайскую границу, начала в клетчатых сумках одежду возить. Половину поселка одела, как смогла.

Их с дядей Гришей тогда тоже так приложило, что они боялись еще кого-нибудь, кроме Анжелики, завести.

Тетя Неля моталась, словно проклятая, туда-сюда, а дядя Гриша жил как отец-одиночка: забирал после работу Анжелику из садика и кормил ее на ужин слипшимися макаронами. А по воскресеньям заворачивал в старый овчинный тулуп и вывозил с собой на рыбалку.

А тете Неле столько пришлось на открытом всем ветрам рынке померзнуть, пока она на свой "Версаль" заработала...

Их весь поселок знает, и они весь поселок знают.

И я при них, тоже своя.

А Ясные здесь еще чужие. Если бы прошло чуть больше времени, если бы их узнали получше...

Но раз получилось, что получилось, то значит так: Ясные срочно уехали всей семьей. Скоро приедут. Наверное...

Все хорошо.

Никто не должен знать, что Звонка у меня в избушке.

Блин, если бы она умела оборачиваться, как брат — хоть мышкой! — насколько проще бы было, чуть что, сразу — юркнула в норку и привет.

Ей нельзя днем выходить даже в туалет на краю огорода: заметят.

А где мне взять горшок?

И денег на карте совсем мало...

Если покупать не хлеб, а муку, и печь лепешки — тогда никто не сможет посчитать, одна я их ем или в компании.

Картошка у меня есть, морковка. Рыба, спасибо дядя Грише. И еще будет.

О! Сало. Мировое сало с укропом.

Детям нужно молоко.

И каша. И яблоки.

Если брать четыре яблока на неделю — это почти килограмм. Резать их напополам, половинка на один день, половинка на следующий. Звонке по пол-яблока на всю неделю хватит. И мне последняя половинка — на воскресенье. Нормально. Яйца тоже хорошая еда. Можно оладьи делать, кормить Звонку оладьями с вареньем.

О! Можно сахар растапливать на чугунной сковородке, добавлять капельку варенья — получатся леденцы. Выливаешь потом на какую-нибудь бумажку, оно застывает, как стекло становится. Только бумажка к языку противно прилипает, надо ждать, пока намокнет и отлипнет.

Главное, чтобы Звонка не заболела. Тогда — точно кранты.

Надо что-то придумать с одеждой. Надо что-то придумать... Но уже не сегодня, глаза закрываются.

Наверное, надо бы было горестно сказать, что измученная думами, я так и заснула за кухонным столом.

Но ведь это неправда!

Я не сумасшедшая, за кухонным столом спать, когда у меня лежанка за печкой есть. Да и диван тоже. В избушке по полу холод гуляет, между прочим, не особо-то за столом поспишь.

Поэтому я проверила будильник — завтра в школу — и забралась на нары.

Звонка доверчиво прижалась ко мне, схватила мою руку горячей ладошкой. Сказала сквозь сон:

— Он вернется...

Я опустила голову на подушку, уткнулась лицом в куртку Ярослава, вдохнула горький лайм и морскую свежесть — и отключилась.

Окончание следует...

Поддержать книгу "Княженика" можно перечислив помощь:

Яндекс-деньги: 410011396152876

Киви-кошелек:+79148889453

Карта Сбербанка: 676196000146388542

можно распространить информацию о книге — и это тоже будет поддержка. С уважением, Галанина Юлия.