Еохор запел. Его песнь не такая, как поют люди. Особенная. И слова не такие. Он поёт горлом, средоточием жизни. Он поёт всем своим существом — и от резких звуков уже дрожат стены. Словно ветер воет в степи. Словно катятся камни. Словно трескают скалы. Так зовёт духов. Зовёт и зовёт.
Шаман начинает дрожать. Он глубоко дышит. Перестал петь. А бубен по-прежнему бьёт.
Вот и духи явились. Не замедлили ждать. Расположились на алтаре. Знают уже, зачем звал. И Мамут тоже тут. Тот, кто нужен.
Бубен больше не слышен. Сердце не бьётся. Духи глядят в тишине. Спрашивать надо. Он должен спросить.
— Люди просят Мамута отдать им своих сыновей. Люди будут почтительны. Соблюдут все обычаи. Никого не обидят.
Молчит дух Мамут. Как гора волосатая. Ни большая, ни маленькая. Как клок шерсти. Просто дух. Повторяет шаман:
— Люди будут почтительны. Никого не обидят. Соблюдут все обычаи. Принесут дары духу Мамуту. Много даров. Дух станет доволен.
Молчит. Гора волосатая. Ни большая, ни маленькая. Но теперь хобот виден. Хобот и глазки. Опять шаман просит:
— Нельзя людям без пищи. Не вытянут зиму. Погибнут... Погибнут люди. Детей Мамута много в степи. Новые народятся. Люди будут почтительны. Соблюдут все обычаи. Пускай дух Мамут отдаст людям необходимое.
Нет, молчит и теперь. Но уже видны уши, сквозь шерсть проступили, услышит Мамут, повторить надо только ещё раз.
— Люди будут почтительны. Никого не обидят. Принесут дары духу Мамуту. Много даров. Пусть отдаст дух Мамут необходимое. Пусть не погибнут люди зимой. Все они просят его, великого духа. Вся степь просит. Отдай!
"Вся степь просит?" — услышал. "Все люди? И Который Без Бивня тоже?" Голос каменный. Трубно-каменный.
Что за Который Без Бивня? Не знает такого шаман, не может припомнить. Но слушает дальше. Нельзя пропускать.
— Пусть берут тогда люди. Пусть берут, сколько смогут. Мамонты держат крышу. Люди сами пусть держат. Пусть берут и пусть держат. Львица может помочь одинокому мамонту. Пусть берут своё люди. Сколько подымут. Пускай заберут!.. Один бивень остался, другой бивень режет...
Всё. Только синий туман. Уже даже не синий, какой-то другой, будто бы серый, какой-то тягучий, какой-то смолистый... Болит голова... Болит голова у шамана. Очнулся шаман. Болит голова. Сильно болит. Стена перед ним. Стена, покрытая шкурами. А под нею алтарь. Алтарь пуст.
Еохор отложил бубен в сторону. Оглянулся вокруг, посмотрел в полутьме — входной полог опущен, только сверху, сквозь дымовую прореху падает под углом робкий свет. А внизу у земли мерцает очаг. Еле теплится огонёк, ждёт Большую Бобриху, когда та вернётся, чтоб подкормить. Тишина. Никого не слыхать. Духи ушли. Сквозь прореху ушли. Люди боятся приблизиться, люди за пологом, люди — там, с другой стороны. И Большая Бобриха там, вместе с ними.
А на этой стороне у шамана болит голова. Ему хочется спать. Хоть немножко нормально поспать. Как все могут спать. Все кроме него. Просто прилечь и дремать. Просто лечь на лежанку. Пускай люди ждут.
Он должен подумать. Подремать и подумать. Поставили духи задачу. Слишком много задач. Слишком много.
Пускай люди ждут.
* * *
Сосновый Корень очнулся.
Странное дело. Он не спал две ночи, он так много пробежал, кажется, целых полстепи, а вот и сейчас ему не уснуть. Ведь не старик же он. Хочется действовать. Затачивать наконечники, готовиться к охоте, обсуждать, кто как нападёт — скорей бы уж это всё было, скорей бы. Но затачивать наконечники сейчас как раз нельзя. Ничего делать нельзя, что может выдать людской замысел. Только ждать. Ждать, что решит шаман, согласится ли с ним Чёрный Мамонт, и что скажут старейшины. Сосновый Корень об этом знает, как и все. Он закрыл глаза, попытался ни о чём не думать, просто уснуть — и тут же появился ворон. Тот самый ворон начал каркать: "Карр — карр — каррр". Сосновый Корень подумал: "Как долго он каркает. Как-то не так", — и ворон тотчас исчез. Осталась тишина.
Но тишина длилась недолго. Из стойбища донёсся женский смех, Сосновый Корень вспомнил о жене и сразу же улыбнулся. Он всегда улыбается, когда думает о жене, если только никто посторонний не видит его улыбки, как сейчас. Нельзя другим этого видеть. Не полагается. А женой он доволен. Очень доволен. Она — красивая. Она — самая лучшая. Как весна в степи завораживает. Она... Сосновому Корню даже становится стыдно. Стыдно от своих собственных мыслей. Не пристало так думать. Он же охотник, а не какой-нибудь соловей... Хотя, если б он умел петь, как соловей, он бы спел Игривой Оленухе, когда никто не слышит, непременно бы спел. Вот бы та обрадовалась. "Ух!" Сосновый Корень даже раскрыл глаза и повторил: "Ух!" Повторил вслух, так что весь чум услышал, наверняка — и он улыбнулся опять: пускай слышит. Чума он не стесняется. Они здесь живут и радуются друг другу. А чум это видит. Всё видит... Пусть видит.
Снаружи послышались лёгкие шаги, и Сосновый Корень встрепенулся. Он не может ослышаться. Её шаги он узнает всегда. Отличит ото всех. Его жена возвращается.
Полог чума откинулся, Игривая Оленуха пробралась внутрь. От неё сразу же пахнуло радостью, радостью и весельем, она... она красивая, она — самая лучшая. Самая-самая! Сосновый Корень не может глядеть на неё без улыбки, когда не видят другие. Когда можно не стесняться. Сейчас как раз можно. Они только вдвоём. Они у себя.
Она сразу даже и не заметила, что он не спит. Но вот встретились глаза — и всплеснула руками:
— Так охотник очнулся. Тогда ему пора на совет, — как будто она не знает, что совещаются старейшины и вожди, а её муж пока что простой охотник, молодой охотник, который очень её любит...
— Разве звали Соснового Корня?
— Мог бы и сам пойти. Он же весть принёс. Такую важную весть. Без такой вести и шаман ничего не придумает.
Сосновый Корень молчит. Не знает, что сказать. Вроде как не о том жена разговор повела. Лучше промолчать. Но её не проведёшь.
— Так охотник не спит? Размышляет о предстоящей охоте?
— Нет. О жене размышляет. — Сосновый Корень не может больше прятаться. Улыбается. Но жена вроде как недовольна. Чем?..
— А чего о жене размышлять? Жена новости принесла, — Игривая Оленуха, кажется, не замечает его улыбки. Всё же в чуме темно без огня.
— Львиный Хвост заглядывается на Чёрную Иву, — сообщает свою новость жена, и Сосновый Корень перестаёт улыбаться. Что же это за "новость"? Женские сплетни. Не пристало ему это слушать. Не полагается.
— Женщины болтают как сороки, — Сосновый Корень не хочет обидеть жену, но ведь нужно же ей показать, что она не права, что не дело она говорит, не о том. Но она обижается.
— Сами вы как сороки. "Карр — карр", — она каркает как ворона, деланно каркает, и Сосновый Корень не может понять столь быстрого перехода. Что же он такого необычного сказал? Чем её разозлил? Чем?
— Не каркай так громко. Люди услышат.
— Люди? Пусть слышат. Что эти люди? Бегают за шаманом толпой, — разговор явно идёт не туда. Сосновый Корень ничего не может поделать, не бить же ему жену, как другие, он о таком и помыслить не пытается, однако его жена опять не в духе, но почему так быстро, что же он такого сказал?..
— Вот и Сосновый Корень бегает за шаманом. Как маленький мальчик. Шаман, шаман... А что вы без шамана?
Сосновый Корень даже испуган. Его жену понесло. Опять понесло. Такое бывает. Говорит несуразное. Пускай выговорится. Лучше молчать. Не раззадоривать.
— Нет, ведь правда, охотник. Почему на всё нужно спрашивать разрешения, почему мы как дети перед шаманом? Сидите и ждите. Он совещается... С духами... Или просто храпит.
Сосновый Корень уже не рад, что помешал жене рассказать про Львиного Хвоста и Чёрную Иву. Пусть бы и рассказывала. Зачем ей трогать шамана? Что она говорит?.. Но Игривая Оленуха не замечает его тревоги. Гнёт своё дальше. Не остановится:
— Нет, правда, охотник... А если не будет шамана, что тогда? Как своих мамонтов загоните? (Сосновый Корень закрыл ладонями уши — нельзя же про мамонтов вслух, нельзя!) Почему без шамана ловушку придумать не можете? Или копьё какое особое сделайте. Чтобы дальше летело, чтоб сильнее било.
У Игривой Оленухи бабка была ворожеей, Сосновый Корень это знает. Он уже замечал, что его жена с недоверием поглядывает на шамана, но какая муха сейчас её укусила, куда её так понесло?
— О чём женщина говорит? Разве женское это дело? — муж хочет проявить строгость, хочет твёрдо сказать, даже с лежанки поднялся, присел — только не получается твёрдо. Не слышит жена.
— А кто это решил, что женское, что мужское?.. А знает ли вообще охотник, кто ворона направил?..
Нет, не то она говорит, совсем не то. Сосновый Корень больше не может сдерживаться, перебивает:
— Какого ворона! О чём женщина говорит? Пусть замолкнет!
Игривая Оленуха действительно замолкает, глядит на мужа широко раскрытыми глазами, не ожидала от него такой грубости, никак не ожидала. Сосновый Корень и сам смущён. Обидел жену. Надо помягче. Она ведь хорошая. Он её любит.
— Какое такое копьё мы должны сделать? Несерьёзные слова. Женщина говорит, не думая.
Игривая Оленуха встрепенулась, плечами передёрнула, как мужчина. Лишнее сказал Сосновый Корень. Зазря её поддел. Опять не получилось успокоить.
— Это вы должны думать. Вам надо придумать. Оружие новое надо придумать.
— Как это, женщина? — Сосновый Корень поднялся на ноги, рассержен Сосновый Корень, не понимает, ничего он не понимает. Лучше бы отдыхал.
— А вот так! — Игривая Оленуха тоже рассержена, непонятно, с чего, как всё так получилось, с пустого места ведь началось, с пустого места! И всё вдруг разладилось, всё. Сосновый Корень готов схватиться за голову и убежать, просто куда-нибудь убежать... Но не пристало... Не пристало мужу убегать от жены. Придётся слушать и дальше.
— Как иголку придумали. Придумать надо. Ведь не было в старину иголок. И чумов таких тёплых не было. А потом люди придумали. Ведь сами придумали. Без шамана. Без духов.
Игривая Оленуха вроде как успокаивается, и Сосновый Корень больше не перебивает. Просто спрашивает:
— Но откуда женщина знает, как всё это было?
Игривая Оленуха уже улыбается. Так быстро, как солнышко из-за туч!
— Знаю. Во сне привиделось, — она смеётся, и Сосновый Корень тоже всё забыл, всё своё раздражение, весь свой гнев. Улыбается в ответ:
— Ага, значит всё ж таки духи подсказали.
— Не духи! — машет рукой Игривая Оленуха. — Мне просто приснилось. Самой. Мне самой. Вот как сейчас я сама беру эту шкуру: раз — и схватила.
Она и вправду схватилась за полог, оттянула: раз — и её уже нет, полог откинулся назад, а Игривая Оленуха оказалась снаружи. Оттуда смеётся:
— Сама же схватила. Не дух подсказал. Вот сама!
Куда-то пошла. Сосновый Корень слышит шаги: лёгкие, нежные, — но они удаляются. От него удаляются, от его чума.
Он остался один. Ему грустно. Неладное что-то творится с женой. Неладное.
И вдруг у него что-то ёкнуло в груди, вдруг что-то почудилось... Когда он шёл,.. когда он бежал со своей вестью — ему виделось, важное ему тогда виделось — что? Хочется вспомнить Сосновому Корню, вдруг хочется вспомнить, и непременно сейчас. Но не может. Не вспоминается. Только тревога, только сердце щемит почему-то.
Вздыхает Сосновый Корень. Наверное, это всё же жена его расстроила. Всполошила своими нападками на шамана. Зря она так. Надо будет мужу с нею построже. Надо будет. Он попытается.
А снаружи слышны шаги. К Сосновому Корню идут. Не жена. Много старше жены, и охотник. Старейшина.
Так и есть.
Бурый Лис.
* * *
Чёрный Мамонт пришёл на своё место в степи. Здесь на взгорке одиноко растут три берёзы. Здесь давно уже он соорудил свой помост. Здесь он сидит и глядит в степь, когда ждёт мамонтов. И когда не ждёт, иногда тоже сидит. Сейчас — ждёт.
Он взобрался, смёл ладонью пыль, проверил, нет ли каких муравьёв или жучков, и уселся. Он должен сидеть тут как скала. Как кремень. Как сук дерева. Он должен увидеть, как идут мамонты. Он должен увидеть, какой будет охота, всё должен увидеть, во всех подробностях, чтобы потом так и сделать. Ведь он — пастырь мамонтов. Он завлекает стадо в ловушку, и другие охотники их убивают. А он только пасёт. Чтобы другие убили, чтобы хватило людям мяса на всю долгую зиму. И на весну тоже. Чтобы не бегать им по снегу, а пировать в своих тёплых чумах. Так должен он сделать.
Чёрный Мамонт глядит с высоты далеко в степь. На его важном лице нет ни тени улыбки. Никогда он не улыбается. Много лет уже не улыбается. О деле думает.
Солнце ещё высоко. И никого нет. Жарко в степи. Очень жарко. Долго Чёрному Мамонту так сидеть. Дух Мамут придёт к нему разве что ночью, когда высыплют звёзды. Когда спадёт зной и повеет прохладой.
Чёрный Мамонт прикрыл глаза. Солнце слишком слепит. Хорошо сейчас людям в чумах. Все они ждут его. Все надеются. Он ведь единственный такой в племени. Незаменимый. Людям без него не обойтись. Захиреют, зачахнут и помрут с голоду.
Это действительно так. Люди не могут без мамонтов. Когда-то, говорят, могли. А теперь — нет. Когда-то люди умели охотиться на любую добычу. Самую быструю лошадь в степи могли догнать люди. Весной юноши загоняли резвых жеребцов на спор: кто первым догонит и схватит за хвост. Каждой весной это было. Праздник Новой Травы. Молодые охотники гонялись за лошадьми. Чёрный Мамонт тоже когда-то гонялся. Когда был совсем молод. Тогда он гонялся. И догонял. Догонял первым, на зависть всем остальным. Но теперь он в годах. Теперь всё по-другому. Люди уже не гоняются. Люди сидят и ждут мамонтов. Люди рассчитывают на него. Они говорят: "Разве мы волки, чтобы рыскать по степи, поджавши хвост? Мамона вкуснее всего. Мы — Люди Мамоны. Зачем нам гоняться за мелюзгой, когда есть мамона? Лучше кушать мамону!" Хотят люди мамоны, сильно хотят. Потому приставали к шаману, потому послали разведчиков. Разведчики обнаружили мамонтов. Был совет. Но шаман недоволен. Шаман сомневается и как будто не хочет Охоты. А люди хотят. Сильно хотят. И теперь всё зависит от Чёрного Мамонта. Как он скажет — так будет. Его слово решит.
Вздохнул Чёрный Мамонт, пошевелился. Эти люди так любят мамону, а вот он даже не может на неё близко глядеть. Он не может есть мясо мамонтов, он может только пасти самих мамонтов для других. Может быть поддетым на бивни, растоптанным, может долго-долго голодать, только бы люди были довольны, только бы всё у них было. А вот он сам, как он сам, что люди сделали взамен для него, что они ему дали, что?.. Ничего.
Раскрыл глаза Чёрный Мамонт, глядит далеко в степь. Пусто так. Солнце только палит. Нет его мамонтов, не видать, далеко ещё, медленно движутся. Могут и вовсе свернуть. И тогда — Чёрный Мамонт вдруг морщится — тогда люди станут ворчать, что Чёрный Мамонт стареет, что он сделал что-то не так, обозлил духов, ошибся... А они сами, что они сами, легко им там ждать. И рассчитывать на него! А он, у него столько запретов, он все должен блюсти... ради чего?..
